Тойнби А. Постижение истории

Вызов-и-ответ

Действие вызова-и-ответа

В исследовании положительного фактора мы использовали методологию классической физики. Мы строили рассуждение в абстрактных терминах и проводили эксперимент с природными феноменами – силой инерции, расой, средой. Теперь, по завершении анализа, мы видим, что ошибок больше, чем достижений. Пора остановиться и задуматься, нет ли в самом нашем методе какой-то существенной ошибки. Может быть, под влиянием духа нашего времени мы незаметно для себя оказались жертвами «неодушевленных вещей», против чего сами же и предостерегали в начале исследования? Действительно, разве мы не применили к исследованию истории метод, выработанный специально для исследования неодушевленной природы? Предпринимая последнюю попытку решить стоящую перед нами задачу, двинемся по пути, указанному Платоном. Отрешимся от формул Науки и вслушаемся в язык Мифологии.
Исчерпав все возможности, мы пришли пока к одному выводу: причина генезиса цивилизаций кроется не в единственном факторе, а в комбинации нескольких: это не единая сущность, а отношение. Перед нами выбор: либо принять это отношение как взаимодействие неодушевленных сил (вроде бензина и воздуха, вступающих во взаимодействие в моторе автомобиля), либо как столкновение между двумя сверхчеловеческими личностями. Рассмотрим вторую из этих двух концепций. Возможно, она приведет нас к ответу.
Столкновение двух сверхличностей – излюбленный сюжет великих мифов и драм, созданных человеческим воображением. Столкновение между Яхве и Змием – история грехопадения человека, рассказанная в Книге Бытия. Другой сюжет из противоборства тех же антагонистов отыщем в Новом завете. Здесь дана история Искупления. Столкновение между Господом и Сатаной – сюжет Книги Иова. Столкновение между Господом и Мефистофелем – сюжет «Фауста» Гёте. Столкновение между Артемидой и Афродитой – сюжет «Ипполита» Еврипида .
Другую версию того же сюжета можно найти в повсеместно распространенном и вечно повторяющемся мифе о столкновении между Девой и Отцом ее Чада. Образы этого мифа под бесконечным многообразием имен разыгрывались на тысячах подмостков: Даная и Золотой Дождь; Европа и Бык: Семела и Зевс; Психея и Купидон; Гретхен и Фауст. Эта тема в измененном виде звучит также в Благовещении . В наше время этот миф нашел свое отражение в словах одного из западных астрономов, который по вопросу о генезисе планетарной системы заявил следующее: «Мы верим… что какие-нибудь две тысячи миллионов лет тому назад… вторая звезда, слепо блуждая по Вселенной, попала случайно в область нахождения Солнца. Подобно тому как Солнце и Луна являются причинами приливов и отливов на Земле, эта звезда стала причиной приливов на Солнце. Но они, естественно, должны были сильно отличаться от тех незначительных приливов, которые маленькая Луна способна произвести в океане; гигантская приливная волна должна была пройти по поверхности Солнца, образуя огромную гору, которая становилась все больше и больше, по мере того как сила притяжения увеличивалась. И прежде, чем вторая звезда стала удаляться, эта гигантская гора. разросшаяся до чудовищных размеров, разлетелась в клочья, подобно тому как дробится гребень морской волны. С тех пор вокруг своего родителя Солнца стали вращаться различной величины тела. Они суть большие и малые планеты. Земля принадлежит к числу средних» [прим29].
Таким образом, астроном-математик вдруг неожиданно возродил старый миф о столкновении между богиней Солнца и ее похитителем. Миф, более привычный в устах непросвещенных детей Природы .
И в данном исследовании тема столкновения двух сверхчеловеческих персонажей затрагивалась не раз. Общество в своем жизненном процессе сталкивается с рядом проблем и каждая из них есть вызов.
Иными словами, можно сказать, что функция «внешнего фактора» заключается в том, чтобы превратить «внутренний творческий импульс» в постоянный стимул, способствующий реализации потенциально возможных творческих вариаций. Если в качестве примера внешнего фактора взять климатические и географические условия, то мы обнаружим, что наше утверждение согласуется со следующими словами Хантингтона: «Относительно частые шторма и продолжительные ежегодные циклоны, очевидно, были характерны для тех мест, где цивилизации достигали высокого уровня развития как в прошлом, так и в настоящем» [прим30]. Тезису о связи цивилизаций «циклонным поясом» противоположно утверждение, согласно которому цикличность климатических явлений не благоприятствует развитию цивилизаций.
Однако, по-прежнему предполагая, что форма тела, будучи внешним фактором, воздействует на внутренний творческий фактор, на человеческую психику, попробуем наконец вывести «закон», который подтвердил то, что в генезисе цивилизаций принимает участие более чем одна раса. Если эмпирически верно, что метисы более восприимчивы к цивилизации, чем чистокровные породы, то можно приписать это достоинство стимулу, действующему на человеческую психику через смешение двух различных физических линий.
Прибегая вновь к языку мифа, можно сказать, что импульс или мотив, который заставляет совершенное состояние Инь перейти в стадию деятельности Ян, исходит от вмешательства Дьявола в божественную Вселенную. Событие это лучше всего может быть описано в мифологических образах, потому что при переводе на язык логики начинают проявляться противоречия. Если следовать логике, то при совершенстве божественной Вселенной Дьявол не может находиться за ее пределами; между тем, если Дьявол существует, совершенство, которое он намерен нарушить, заведомо неполно вследствие самого факта существования Дьявола. Это логическое противоречие, которое не может быть разрешено логическими средствами, интуитивно трансцендируется воображением поэта и пророка, прославляющих всемогущество Бога. При этом считается само собой разумеющимся, что работа Бога имеет два существенных ограничения.
Первое ограничение заключается в том, что в совершенстве того, что Он уже сотворил, Он не оставил места дальнейшей творческой деятельности.
Второе ограничение божественной силы сводится к тому, что, когда предоставляется возможность нового творения, Бог не может не принять ее. Когда Дьявол бросает Богу вызов, Бог не может отклонить его. «Живи опасно» – идеал Заратустры у Ницше, для Бога – необходимость. Это ограничение иллюстрируется притчей о плевелах: «Пришедши же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя ты сеял на поле своем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы. Оставьте расти вместе и то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в житницу мою» (Матф. 13, 27 – 30).
Если одна из Божьих тварей искушается Дьяволом, у Бога открывается возможность создать новое творение. Вмешательство Дьявола вызвало переход от Инь к Ян, от статичного к динамическому, ибо Господь создал совершенство, но в силу собственного совершенства Он не смог передать ему свое совершенство. И Дьявол сделал это за Бога. Когда Инь перешло в Ян, Дьявол не в силах уже удержать Бога от нового акта творения переходом от Ян к Инь на более высоком уровне. Божественное равновесие нарушается из-за сатанинской вечной неуспокоенности. Возрождение равновесия но новому божественному плану полностью во власти Бога. В акте творения, который является единственным постоянным и значимым результатом общения Бога с Дьяволом, «нет никакого демона», который бы осуществил «эту работу».
Таким образом, Дьявол обречен на проигрыш не потому, что он сотворен Богом, а потому, что он просчитался. Он играл руками Божьими, испытывая злобную удовлетворенность от вмешательства божественных рук. Зная, что Господь не отвергнет или не сможет отвергнуть предложенного пари. Дьявол не ведает, что Бог молча и терпеливо ждет, что предложение будет сделано. Получив возможность уничтожить одного из избранников Бога, Дьявол в своем ликовании не замечает, что он тем самым дает Богу возможность совершить акт нового творения. И таким образом божественная цель достигается с помощью Дьявола, но без его ведома.
Можно заметить, что развязка этого сюжета связана с особой ролью существа, избранного Богом, – оно лишь объект спора. Здесь мы снова сталкиваемся с ситуацией, полной логических противоречий. Иов и Фауст оказываются и избранниками Божьими, и жертвенными сосудами. Самим фактом подчиненности своей участи они уже исполнили предначертанную функцию. Действуя сам по себе. Дьявол, тем не менее, исполняет божественную цель, а дьявольские планы предусматриваются Богом; ибо. несмотря на жертву существа, сам Творец сущ, хотя тварное принесено в жертву. Творение продолжается: «Вначале Ты (Господи) основал землю, и небеса – дело Твоих рук. Они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и. как одежду, Ты переменишь их, и изменятся. Но Ты – тот же, и лета Твои не кончатся» (Пс. 101, 26 – 28).
И снова этот избранный сосуд, обреченный на разрушение, – предмет спора между Дьяволом и Богом – является полем их сражения, ареной, где проходит поединок, сценой, где разыгрывается пьеса; вместе с тем он оказывается и участником драмы. Созданный Богом и отданный Дьяволу, он предстает взору пророка воплощением как Создателя, так и Искусителя, тогда как в психологическом плане Бог и Дьявол в равной степени редуцируются к конфликтующим психическим силам в его душе, – силам, у которых нет самостоятельного существования вне символического языка Мифологии.
Известна концепция, согласно которой объект спора между Богом и Дьяволом есть воплощение Бога . Это центральная тема Нового завета. Переведена она и на язык современной западной физики. «Индивид и его части обоюдно поддерживают и являются границами друг друга; ничто не может быть взято в изоляции от целого, а все вместе представляет собой ту сложную взаимосвязь равновесия, которая называется Жизнью. И получается так, что общий контроль над целым сохраняется и поддерживается частями, и функции частей всегда направлены на сохранение целого» [прим31]. Концепция, согласно которой предмет спора одновременно является и воплощением Дьявола, менее распространена, но, возможно, не менее глубока. Это выражено во встрече Фауста с Духом Земли, который унижает Фауста своим заявлением, что он схож с духом, – еще не явившимся Мефистофелем.
Остается признать эту роль «Дьявола-Бога», совмещающую в себе часть и целое, тварное и воплощение, арену и состязающегося, подмостки и участника спектакля; ибо та часть пьесы, где проходит собственно спор между силами Ада и Рая, – лишь пролог, тогда как само содержание пьесы – земные страсти человека.
В каждом представлении этой драмы страдание является ключевой нотой в роли человеческого протагониста независимо от того, играется ли эта роль Иисусом из Назарета или Иовом, Фаустом и Гретхен, Адамом и Евой, Ипполитом и Федрой или Хёдом и Бальдром . Объективно испытание состоит из череды ступеней, которые испытуемый должен последовательно преодолеть во имя божественной цели.
На первой ступени главный герой драмы реагирует на нападение со стороны искусителя переходом из состояния пассивности к активности – от Инь к Ян. Действие по своей природе может быть либо низменным, как в случае, когда Старый моряк, как это описано в поэме Кольриджа, стреляет в Альбатроса или когда Локи руками слепого бога Хёда пускает в Бальдра стрелу из омелы; либо возвышенным, как, например, в случае с Иисусом, когда он, будучи искушаем в пустыне сразу после своего крещения в Иордане, отвергает традиционную для верований иудаизма роль Мессии, призванного привести избранный народ к владычеству над всем миром с помощью меча (Матф. 3, 13-15; Марк 1, 9-13; Лука 3, 2-22, и 4, 1-13). Существенна здесь не нравственная сторона поступков и характеров, а динамические последствия содеянного. Поступок Старого моряка изменяет судьбу корабля и его команды; действие Иисуса меняет саму концепцию Мессии и, таким образом, придает ей новую силу. Соответствующее действие в испытании Иова – это проклятие дня его рождения – протест, в результате которого появляются все заслуги Иова и раскрывается справедливость Бога. В испытании Фауста этот пункт разработан и представлен более понятно.
До того как на сцену выходит Мефистофель, Фауст уже предпринимает усилия, чтобы разрушить свое состояние Инь – свою неудовлетворенность рамками познания. Он желает бежать из своей духовной тюрьмы через искусство магии, но отгоняется Духом Земли; он хочет совершить самоубийство, но его останавливает хор ангелов; он вновь переходит от действия к созерцанию; однако его ум алчет действия, и он перефразирует. «В начале было Слово» – на «В начале было Дело». Тут-то и появляется Мефистофель в обличье животного; но до тех пор, пока искуситель не предстает перед ним в человеческом облике, Фауст не совершает динамического действия – проклятия всей нравственной и материальной вселенной. Но стоит прозвучать проклятию и невидимый хор духов с радостью извещает о том, что старое творение покачнулось, а новое творение началось .
Таким образом, первый акт в испытании человека – переход из Инь в Ян через динамическое действие, совершаемое Божьей тварью вследствие искушения, позволяет самому Богу восстановить свою творческую активность. Но за этот прорыв приходится платить; и платит не Бог – жестокий хозяин, жнущий там, где не Он сеял, и собирающий там, где не жал (Матф. 25, 24), – но слуга Божий, сеятель – человек, который за все расплачивается сполна.
Вторая стадия в испытании человека – это кризис. Человек осознает, что его динамическое действие, высвободив творческую силу Творца и Вседержителя, направляет его самого на путь страдания и смерти. В отчаянии и ужасе он восстает против судьбы, которая через его же деяния привела его на жертвенный костер.
Кризис преодолевается осознанием себя как инструмента Бога, средства для достижения Его цели. И эта активность через пассивность, победа через поражение приводят к другой космической перемене. Подобно тому, как динамическое действие в первой фазе испытания вывело Вселенную из состояния Инь и привело в состояние Ян, так и акт отказа во второй фазе изменяет ритм Вселенной, повернув вектор от движения к покою, от бури к затишью, от диссонанса к гармонии, от Ян снова к Инь.
В скандинавской мифологии трагедия эта запечатлена в сцене. когда Один, накануне Рагнарёк, всеми силами старается вырвать секрет Судьбы, но не для того, чтобы спастись самому, а для того, чтобы сохранить Вселенную богов и людей, которая представляется ему всеобщим отцом .
Иисус, которому во время последнего пути из Галилеи в Иерусалим открылась Его участь, – хозяин ситуации, а ученики Его, когда Он сообщает им об этом, озадачены и смущены. Агония начинается у Него еще накануне страстей, в Гефсиманском саду, и Он разрешает ее в молитве: «Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ея, да будет воля Твоя» (Матф. 26, 42). Однако агония продолжается на Кресте, исторгая крик отчаяния: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил» (Матф. 27, 46; Марк 15, 34) – и завершается наконец словами смирения: «Отче! В руки Твои отдаю дух Мой» (Лука 23, 46) и «совершилось» (Иоанн 19, 30).
Иов в конце разговора с друзьями, когда Елиуй показал, как Бог справедлив в делах своих и как Его следует бояться, ибо великие слова Его неисповедимы, также унижает себя перед Богом. И когда сам Господь, обращаясь к Иову из бури, вызвал страдальца продолжить с Ним спор, Иов вновь подтвердил свое ничтожество перед Ним. «И отвечал Иов Господу и сказал: Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои! Однажды я говорил – теперь отвечать не буду. (…) Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. (…) Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же – мои глаза видят Тебя; Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 39, 33 – 35; 42, 2-6).
В этой сирийской поэме психологические мотивировки грубоваты. Смирение приходит не через духовную интуицию, а через физическое явление взору неотвратимой божественной силы. В драматической версии Гёте агония и смирение наступают как кризис и кульминация – Гретхен проходит через это в последней сцене первой части, а Фауст в свою очередь в кульминационной точке второй части.
На третьей стадии поворот космического ритма от Ян к Инь, начатый во второй стадии, достигает своего полного завершения. Этот новый акт творения возвращает страдающего в состояние покоя, гармонии и блаженства, но уже на более высоком уровне. В Книге Иова все представлено весьма упрощенно: Господь убеждает Иова, что никому из людей Он неисповедим в своих деяниях, – и восстановление выглядит до наивности материально: Господь благословил конец Иова более, чем его начало, дав ему более красивых дочерей, чем те, которых он потерял, и вдвое больше овец, верблюдов, быков и ослов (Иов 42, 12 – 17). В Новом завете агония, смирение и страсть Иисуса даруют искупление человеку, после чего следуют воскресение и вознесение Искупителя. В скандинавской мифологии Один возвращается к жизни и, обнаружив, что стал еще более зорким, чем прежде, вырывает у себя глаз и бросает его как цену за мудрость . В «Фаусте» Гёте, в последней сцене второй части. Дева Мария с вереницей кающихся грешниц дарует паломникам, поднявшимся через тернии на вершину горы, узреть Бога. И это противоположность первой части – Пролога на Небесах. Сцены эти соответствуют двум состояниям: блаженству после искупления и невинности до падения. Космический ритм совершил полный круг: от Инь через Ян и снова к Инь. Но новое состояние Инь отличается от предыдущего так, как весна отличается от осени.

Вызовы и ответы в генезисе цивилизаций

Вернемся к истокам двадцати одной цивилизации, обращая внимание на вызовы, которые делала среда, и на ответы на них. Мы не будем постулировать никакого единства и не будем пытаться обнаружить какой бы то ни было всеобщий закон, а займемся лишь исследованием действия феномена Вызова-и-Ответа применительно к частным случаям.

Генезис египетской цивилизации

Начнем в принятом нами порядке, рассмотрев вызовы сначала природной, а затем – человеческой среды. Первые вызовы, которые можно зафиксировать в человеческой истории, были сделаны дельтами рек Нила, Иордана, Тигра и Евфрата, Инда с его некогда существовавшим параллельным руслом. Реки эти пересекают маловодные степи, такие, как засушливая Афразийская степь. В нильской долине ответом стал генезис египетской цивилизации, в долине Тигра и Евфрата – шумерской, в долине Инда и его бывшего притока – так называемой индской культуры (если предположить, что последняя не является ответвлением шумерской цивилизации, а имеет самостоятельные и независимые корни). По окончании ледникового периода афразийская территория стала испытывать сильные климатические изменения, что привело к иссушению земель. И в это время там, где прежде были примитивные общества, возникло две или более цивилизации . Исследования археологов дают возможность рассматривать процесс иссушения как вызов, ответом на который стало возникновение цивилизаций. Общины охотников и собирателей афразийских саванн, не изменив в ответ на вызов ни своего местопребывания, ни своего образа жизни, поплатились за это полным вымиранием. Но те, которые изменили свой образ жизни, превратившись из охотников в пастухов, искусно ведущих свои стада по сезонному маршруту миграции, стали кочевниками Афразийской степи. Те же общины, что не переменили своего образа жизни, но, следуя за циклонным поясом, движущимся на север, оказались помимо своей воли перед другим вызовом, – вызовом северного холода, – и сумели дать ответ: между тем общины, ушедшие от засухи на юг в пояс муссонов, попали под усыпляющее влияние тропического климата. Наконец, были общины, которые ответили на вызов засухи изменением родины и образа жизни, и эта редкая двойная реакция означала динамический акт, который из исчезающих примитивных обществ Афразийской степи породил древнеегипетскую и шумерскую цивилизации.
Перемена образа жизни стимулировала творческий акт превращения собирателей в земледельцев. Перемена родины была не столь значительной территориально, но огромной с точки зрения изменения самого характера окружения – они оставили старые пастбища и шагнули в болота новой родины. Когда пастбища нильской долины стали Ливийской пустыней, а пастбища долин Тигра и Евфрата, – пустынями Руб-аль-Хали и Дешти-Лут, героические первопроходцы, вдохновляемые храбростью или отчаянием, двинулись в эти гиблые места и своим динамическим актом превратили их в благодатные земли Египта и Сеннаара . Возможно, их соседи, описанные выше, наблюдали за смелым предприятием со слабой надеждой на успех, ибо в прежнюю эпоху, когда земли эти еще не превратились в негостеприимную Афразийскую степь, они были для них земным раем [прим32], а нильские и месопотамские болота – неприступной и непроходимой глушью. Но как оказалось, успех превзошел самые оптимистические надежды первопроходцев. Строптивость Природы была покорена трудом Человека; болота были дренажированы, ограждены дамбами и превращены в поля. Появились египетская и шумерская цивилизации.

Генезис шумерской цивилизации

Генезис шумерской и египетской цивилизаций является результатом однотипных ответов на вызов природной среды. Афразийская засуха заставила отцов шумерской цивилизации переселиться в устья рек Тигра и Евфрата и преобразовать болотистые низины в плодородную землю Сеннаара. Материальная культура этих двух цивилизаций однотипна. Духовные же характеристики – религия, искусство и даже общественная жизнь – обнаруживают меньше сходства.
Испытание, через которое прошли отцы шумерской цивилизации, сохранила шумерская легенда. Убиение дракона Тиамат богом Мардуком и сотворение мира из его останков – аллегорическое переосмысление покорения первозданной пустыни и сотворения земли Сеннаара . Рассказ о Потопе символизирует бунт Природы, восставшей против вмешательства человека. Перед западными археологами встала задача обнаружить и расшифровать материальные свидетельства, подкрепляющие эту легенду .
Бассейн Тигра и Евфрата, как и бассейн Нила, представляет собой музей неодушевленной природы пустыни, превращенной человеком в землю Сеннаара. Шумерский музей расположен в новой дельте, образовавшейся в результате слияния рек уже после исчезновения не только шумерской цивилизации, но и ее вавилонского преемника. Болота, образовавшиеся на территории Нижнего Ирака между Амарой на Тигре, Эн-Насирией на Евфрате и Басрой на Шатт-эль-Арабе, остаются нетронутыми с момента возникновения до настоящего времени, ибо на исторической сцене так и не появилось ни одного общества, которое хотело бы и было в состоянии их освоить. Болотные люди [прим33] часто посещающие эти места, пассивно, приспособились к ним, однако они никогда не обладали достаточной потенцией, чтобы повторить подвиг отцов шумерской цивилизации, живших в непосредственном соседстве с ними какие-нибудь пять или шесть тысяч лет назад. Они даже не пытались преобразовать болота в сеть каналов и полей.
Памятники шумерской цивилизации хранят молчаливое, но точное свидетельство о тех динамических актах, которые, если обратиться к шумерской мифологии, были совершены богом Мардуком, убившим Тиамат, и героем Ут-Напиштимом , построившим ковчег в ожидании Потопа и спасшимся в нем во время великого наводнения.

Генезис китайской цивилизации

Рассмотрим далее генезис цивилизации Китая в нижней долине Желтой реки. Зарождение цивилизации здесь было ответом на вызов, возможно более суровый, чем вызов Междуречья или Нила. В пустыне, ставшей колыбелью китайской цивилизации, испытание заболачиванием и наводнениями было дополнено испытанием холодом, ибо сезонные климатические изменения в том районе весьма существенны – от сильной жары летом до редких холодов зимой. Отцы китайской цивилизации в расовом отношении, похоже, не отличались заметно от народов, живших на больших пространствах к югу и юго-западу от Желтой реки до Брахмапутры и от Тибетского плато до Китайского моря. Если некоторые представители этой широко распространенной расы, пребывая на весьма низком культурном уровне, создали цивилизацию, это можно объяснить лишь тем, что они способны были более творчески откликнуться на вызов, тогда как остальные, возможно, просто не заметили его.
Чтобы наглядно удостовериться, каков был Китай до того, как на землях его зародилась цивилизация, преобразовав его, следует совершить путешествие на север от бассейна Желтой реки до Амура и посмотреть на болота в окрестностях озера Ханка, там, где начинаются воды Уссури. Эта болотистая местность, кое-где поросшая лесом, и сегодня остается весьма близкой к своему первозданному состоянию.

Генезисы майянской и андской цивилизаций

Возникновение майянской цивилизации было ответом на вызов, брошенный тропическим лесом: «Майянская культура стала возможной через земледельческое освоение плодородных низин, где своеволию природы было противопоставлено организованное усилие человека. На горных склонах обработка земли дается сравнительно легко, особенно при наличии воды и умеренной растительности. В низинах же, поросших густым лесом, требуются большие затраты энергии. Но если природа покорена, она воздает сторицей» [прим34].
Вызов тропического леса, обусловивший майянскую цивилизацию, не оказал в то же время ни малейшего влияния на страны перешейка и экватора. Цивилизация, возникшая в Южной Америке, была ответом не на вызов лесов амазонского бассейна, а на два совершенно различных вызова. Один исходил с Андского нагорья, другой – с побережья Тихого океана.
«Ни в одной другой части мира силы природы не играли столь значительной роли в истории человечества… На территории Анд человек всегда был если не рабом, то, во всяком случае, учеником этой властной хозяйки, Матери-природы; и его история состояла из вечной борьбы, идущей с переменным успехом» [прим35].
На территории нагорья отцы андской цивилизации столкнулись с вызовом сурового климата и скудости почв; на побережье – с вызовом жары, засухи и безводья. Создатели цивилизации на побережье взлелеяли свои оазисы в пустыне, покорив воды западных склонов нагорья и освоив ирригацию. Строители цивилизации нагорья преобразовали горные склоны в поля, освоив террасное земледелие.
Генезис минойской цивилизации. Мы объяснили, исходя из теории ответов и вызовов, генезисы пяти цивилизаций из шести, известных нам как родственно независимые. Шестая, названная нами минойской, была ответом на вызов, не встречавшийся еще ранее, – вызов моря.
Даже географическая карта свидетельствует, что район, где возникла минойская цивилизация, пережил в сравнительно недавнюю, если считать по шкале геологического времени, эпоху физическую катастрофу, которая коснулась и окрестных районов. Эгейское море находится в зоне бурного геологического формообразования. Земная поверхность здесь покрыта складками, будто ворочался под землей спящий гигант, сминая земную кору, как легкое одеяло. Начинаясь на «крыше мира» – Памире, складки идут на запад, то сходясь, то расходясь, то выпрямляясь, то изгибаясь, пока не достигают хребта в Атлантическом океане.
Эта длинная цепь горных гряд резко контрастирует с равнинными районами Европы и Африки. На севере Великая Евразийская равнина простирается от киргизских степей до Нидерландов с едва ощутимым возвышением на Урале; на юге Афразийская равнина идет параллельно горной гряде, словно широкий тротуар, выложенный гигантскими плитами.
Представим себе, что какое-то примитивное общество поселилось среди горных гряд к востоку от этой полосы – в Иране; а также представим себе, что народ этот, уже вполне приспособившись к данным условиям, вдруг вынужден был переселиться. В каком направлении они пойдут? Резонно предположить, что они выбрали бы наиболее легкий и знакомый путь, и он повел бы их, конечно, не в низины, так как должна была сказаться привычка жить в горах. Однако если бы они двинулись на восток, то скоро путь бы им преградил Памир. Рассуждая методом исключения, мы должны предположить, что они пойдут на запад – из Ирана в Армению, из Армении в Анатолию. Поначалу все казалось бы им на этом пути привычным и естественным, ничто не бросило бы им вызова. Однако если бы они, преодолев Малую Азию, достигли Юго-Восточной Европы, то здесь, в бассейне Эгейского моря, они оказались бы в совершенно других условиях. В Эгее, на стыке двух континентов, процесс образования горной складки сменился некогда процессом сглаживания. Точную взаимосвязь между этими двумя геологическими феноменами западные ученые пока не установили, но предполагается, что она носит причинно-следственный характер. Сглаживание неизбежно начинается тогда, когда гряда в результате поднятия достигает какой-то определенной точки. Очевидно, в образовании складки начинают тогда действовать силы, разрушающие ее, и она в конце концов разламывается. Так начинается процесс выравнивания. Первое впечатление, которое производят края разлома, – это то, что когда-то они были соединены между собой. Такие же горные складки пересекают поверхность Земли от Памира до восточного побережья Эгейского моря и от западного побережья Эгейского моря до Атлантического океана. Каждый хребет, резко обрываясь на одном берегу, тождествен другому хребту, столь же резко обрывающемуся на противоположном берегу. Ясно проступает определенная модель, но сама эта ясность может оказаться иллюзией. Мы видим связь азиатского горного хребта с европейским прежде всего потому, что разрыв неабсолютен: недостающее звено представлено горными пиками, которые цепью островов намечают путь от континента к континенту. Взгляд легко наметит путь от азиатского Тавра к европейскому Тенарону через островную цепь Родоса, Карпатоса, Крита и Китиры; от Микале до Пинда – через Самое и Эвбею; от Тмола до Пелиона и Оссы с Олимпом – через Хиос и Скирос: от Иды до Афона – через Тенедос и Лемнос .
Эти цепи островов с судоходным движением между ними и континентальным побережьем на первый взгляд убедительно доказывают теорию сглаживания; а древние обитатели Эгеи описывали сей геологический феномен как дело рук Посейдона, потрясшего своим трезубцем землю и раздвинувшего горы, чтобы дать путь воде. Посейдон трудился, не зная отдыха, пока не прорубил последний хребет и не пустил соленые воды Средиземного моря в Евразийскую степь. Устроив землетрясение. Посейдон отделил Европу от Азии и преобразил этот район континента в Эгейский архипелаг.
Кем и когда был принят вызов Посейдона? Когда наше гипотетическое примитивное общество, приспособленное к жизни в горах и вынужденное мигрировать на запад, достигло наконец Эгейского моря, оно обнаружило весьма негостеприимный и недоступный архипелаг. Можно предположить, что они продолжили двигаться по побережью, пока не добрались до Босфора и Дарданелл, где новая земля, представ во всей своей красе, очаровала их воображение. А возможно, их переход из горной Азии в горную Европу был совершен до образования Эгейского моря и поначалу они поселились на альпийских озерах. Если это действительно так, то горные жители уклонились от вызова Посейдона и ответа на него, что подтверждается выводами этнологов и археологов, которые считают, что вызов, брошенный в Эгейском море, был сначала принят не жителями непосредственно прилегающих земель, а пришельцами, которые в поисках мест обитания пересекли открытые воды восточной части Средиземного моря.
Самый древний след материальной культуры человеческого общества – на архипелаге обнаружен археологами в неолитическом слое на месте города Кносса на Крите.
Откуда пришли эти древнейшие жители Крита? На этот вопрос проливает некоторый свет этнология, ибо представляется установленным, что в бассейне Эгейского моря жили люди разных антропологических типов. Самыми ранними обитателями горного района были так называемые «короткоголовые»; самыми ранними обитателями Афразийской степи были «длинноголовые». Анализ антропологических свидетельств, обнаруженных на Крите, показывает, что остров первоначально занимался «длинноголовыми», а «короткоголовые» появляются позже и поначалу они в явном меньшинстве и лишь затем начинают преобладать [прим36]. Если допустить, что этнологически первые жители Крита восходят к жителям Афразийской степи, то можно установить некоторую общую причину возникновения египетской, шумерской и минойской цивилизаций, предположив, что в период засухи, ответом на которую стало зарождение шумерской и египетской цивилизаций, некоторые из общин афразийцев двинулись в сторону Средиземного моря и основали затем цивилизацию на Крите .
Если этот анализ правилен, то он дает новое подтверждение тому, что схема Вызова-и-Ответа наиболее пригодна при исследовании генезиса цивилизаций. Если бы детерминирующим (фактором в освоении архипелага был фактор удаленности, то «короткоголовые» горные жители Азии, бесспорно, стали бы первыми жителями Крита. С территориальной точки зрения у них было бы заметное преимущество перед «длинноголовыми» жителями Афразийской степи, которых отделили от Эгейского архипелага труднопреодолимые просторы Средиземного моря. Однако определяющим фактором, очевидно, было не расстояние, а Вызов-и-Ответ. Народам афразийских пастбищ пришлось ответить на вызов засухи, тогда как народы азиатских горных районов все еще могли уклониться от вызова. Выбирая пути привычные и удобные, они мигрировали через Дарданеллы и Босфор в прилегающие горные районы Европы. Поэтому именно далекие афразийцы, а не соседние азиаты первыми рискнули преодолеть неведомый морской простор и как бы в награду стали отцами минойской цивилизации. И только позже «короткоголовые» из прилегающих горных районов получили решающую роль на архипелаге. На Крит, который был освоен первым среди островов архипелага, «короткоголовые» пришли после «длинноголовых». Однако Киклады. которые осваивались значительно позже Крита, похоже, приняли одновременно и «длинноголовых», и «короткоголовых», что подтверждается и археологическими находками, свидетельствующими, что для Киклад характерны смешанные мотивы – как ливийские, так и анатолийские . В общем и целом остается впечатление, что первый ответ на вызов Посейдона принадлежал афразийским «длинноголовым», а жители материка стали впоследствии продолжателями дела критских пионеров.

Область вызова-и-ответа

«Полные паруса», или «Слишком хорошая земля» 

Вызов побуждает к росту. Ответом на вызов общество решает вставшую перед ним задачу, чем переводит себя в более высокое и более совершенное с точки зрения усложнения структуры состояние.
Отсутствие вызовов означает отсутствие стимулов к росту и развитию. Традиционное мнение, согласно которому благоприятные климатические и географические условия, безусловно, способствуют общественному развитию, оказывается неверным. Наоборот, исторические примеры показывают, что слишком хорошие условия, как правило, поощряют возврат к природе, прекращение всякого роста.
Египет традиционно рассматривают как регион с благодатными природно-климатическими условиями. Однако на поверку оказывается, что первоначально это был трудный для земледелия район, который расцвел благодаря специальной ирригационной системе. В Центральной Америке, на Цейлоне, на севере Аравийской пустыни, на острове Пасхи, в Новой Англии и Римской Кампании можно заметить следы жизни, когда-то обустроенной и цивилизованной, а потом заглохшей, заброшенной, забытой. Это говорит о том, что цивилизация существует благодаря посеянным усилиям человека. Достаточно лишить город энергоснабжения, как цивилизованная жизнь в нем сразу же окажется поставленной под сомнение. Достаточно было полинезийским купцам прекратить свои опасные вояжи на остров Пасхи, как великие достижения его древней культуры превратились в загадку уже через несколько поколений . Италийская Капуя оказалась «коварной», потому что солдаты, пристрастившись к «радостям земным», полностью деморализовались и позабыли о своем воинском долге . Одиссей не поддался искушениям гарпий, сулившим «радости земные» взамен родины, путь к которой был труден, но желанен . Моисей вывел соплеменников из Египта, где они «сидели у котлов с мясом» и «ели хлеб досыта», и не случайно они сетовали, что их хотят «уморить голодом» (Исх. 16, 3). И наоборот, предоставленные самим себе народы, обитавшие в жарких центральноафриканских джунглях, оказались лишенными естественного стимула и в течение тысячелетий оставались в застывшем состоянии на примитивном уровне .
Стимулы роста можно разделить на два основных вида: стимулы природной среды и стимулы человеческого окружения. Среди стимулов природной среды можно выделить стимул «бесплодной земли» и стимул «новой земли».
Стимулов «бесплодной земли» обнаруживается в истории немало. Суровые естественные условия нередко служат мощным стимулом для возникновения и роста цивилизации. Например, если сравнить долины Янцзы и Хуанхэ, то первая значительно более приспособлена для циклического сезонного земледелия, чем вторая. Казалось бы, древняя китайская цивилизация должна была возникнуть именно в долине Янцзы. Но она возникла в долине Хуанхэ. Если сравнить два района в Южной Америке, то можно встретить аналогичную ситуацию. Андская цивилизация возникла не в Вальпараисо, районе, который из-за обилия дождей испанские конкистадоры называли земным раем, а в североперуанской области, где постоянна нехватка воды и земледелие невозможно без сложной ирригационной системы.

Возвращение природы

Существуют ли центры возникновения цивилизаций, природные условия которых существенно отличаются от Египта и Сеннаара? Да, ибо победа Человека над Природой в Египте и Сеннааре является столь же замечательным, сколь и исключительным по своей исторической редкости событием. В разных местах в разное время непокорная Природа, которую некогда потеснил человеческий героизм, вновь набирая силы, освобождалась, чему способствовало то, что пришедшие на смену первопроходцам поколения не смогли удержать в своих руках наследие отцов. Примеров тому история дает множество. И примеры эти зачастую весьма поразительны. Там, где Природа вновь утвердила свою некогда попранную Человеком власть, можно найти неоспоримые свидетельства, что усилия Человека, воздвигшего в борьбе с Природой Цивилизацию, были поистине феноменальны. Приведем несколько исторических случаев возврата к Природе или противоборства Природы и Цивилизации.

Центральная Америка

Примечательный пример – современное состояние родины майянской цивилизации. В отличие от дамб и дренажей Египта и Сеннаара, которые Человек до сих пор поддерживает в рабочем состоянии, материальные плоды неустанных трудов древних майя практически пропали. Единственными уцелевшими памятниками былой цивилизации являются руины некогда грандиозных, великолепно украшенных общественных зданий. Они оказались теперь вдали от мест обитания Человека и прячутся в глубинах тропического леса. Лес проглотил их в самом буквальном смысле, словно удав. Контраст между нынешним состоянием страны и древним уровнем цивилизации майя столь велик, что почти не поддается человеческому воображению. Шедевры архитектуры майя – эти свидетельства человеческих возможностей, перед которыми когда-то расступился лес, – были и свидетельством победы Человека над Природой. Триумф Человека казался вечным и неколебимым. И даже с вершин высочайших своих храмов, дворцов и пирамид Человек был не в состоянии разглядеть подкрадывающегося врага. Горизонт казался ему чистым. Тем горше было чувство бессилия и незащищенности перед лицом наступающей Природы. Человек не смог предотвратить возвращение леса, который хладнокровно поглотил возделанные ноля, площади и дома, а потом добрался до дворцов и храмов. Но все же нынешнее состояние Копана, Тикаля или Паленке не самый яркий и даже не самый очевидный урок. Вырвав в результате упорнейшей борьбы победу у Человека, тропическая Природа самой этой борьбой свидетельствует о мужестве и силе людей, которые рискнули когда-то вступить с ней в противоборство и даже одержать пусть временную, но победу.

Цейлон

С такой же упрямой убедительностью развалины древнего Ангкора напоминают о доблести людей, строивших цивилизацию на земле, отвоеванной у тропического леса Камбоджи: и столь же напряженная борьба засвидетельствована в долинах Цейлона заросшими резервуарами для воды, которые когда-то были построены сингальскими неофитами индской религии хинаяны . Приметы сегодняшнего цейлонского быта могут только подчеркнуть, сколь напряжен и упорен был труд первых покорителей Природы. Одна из таких печальных примет – это упадок ирригации и – как следствие – деградация земель, что в свою очередь неизбежно вызвало отток населения из этих еще не так давно плодородных долин, взлелеявших цивилизацию, не сумевшую сохранить себя. Здесь не возделывались ранее ни кофе, ни чай, ни каучук. Это достижения самого недавнего времени, когда Цейлон подчинился экономической экспансии Запада.

Северо-аравийская пустыня

Очень яркой, исключительно выразительной иллюстрацией нашей темы является современное состояние Петры и Пальмиры , вдохновивших целую плеяду современных западных трактатов по философии истории, начиная с «Руин» Вольнея и «Караванных городов» Ростовцева . Сегодня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся не в лучшем состоянии, чем очаги цивилизации майя, и, возможно, поэтому так притягивают ученых, приводя их в удивление и изумление. Здесь мы также видим развалишь огромных и роскошных общественных строений. На многие мили окрест простирается Афразийская пустыня, то песчаная, то каменистая, которая не менее страшна для человека, чем непроходимые тропические джунгли. Пустыня поглотила Петру и Пальмиру, подобно тому как лес поглотил Тикаль и Копан.
Древние руины свидетельствуют о том, что города были столь же богатыми и оживленными, как и города майя. Археологические данные находят подтверждение в письменных источниках. Экономические основы процветания и населенности Петры и Пальмиры не были случайными. Нам известно, что первопроходцы сирийской цивилизации, которые воздвигли города в пустыне, были мастерами магии, приписываемой сирийской мифологией Моисею.
Маги эти знали, как извлечь влагу из камня и как не заблудиться в пустыне . Петра и Пальмира утопали в садах, подобно нынешнему Дамаску, и напоминали картины рая в изображении пророка Мухаммеда. Однако благосостояние Петры и Пальмиры основывалось отнюдь не на дарах собственного небольшого оазиса. Богатство им приносила не местная торговля плодами своего труда, а оживленные караванные пути, поддерживавшие связи не только между оазисами, но и между континентами. Набатеи из Петры достигали портов Йемена. Они составляли конкуренцию греческим мореплавателям в торговле между Римской империей и Индией, которая велась через Александрию. Пальмирцы, освоив торговлю с Ираком, попутно монополизировали торговлю между Римской империей и районами, лежавшими к востоку от нее и бывшими под властью сначала Аршакидов, а затем Сасанидов. Контроль торговых путей принес и политическую власть. Набатейское царство, расширившись от Сипая до Дамаска и от Таймы до Беершебы, стало одним из главных государств-клиентов Рима в период, предшествовавший Траяну. Что касается Пальмиры, то ее экономическая и политическая власть также была распространена весьма широко.
Таковы были достижения сирийской цивилизации как результат – вызова пустыни. Однако с того момента, когда включился фактор воздействия человеческого окружения (давление Римской империи), сирийское общество ослабило свою власть над Природой и в конце концов позволило пустыне захватить Петру и Пальмиру. Никто и никогда не пытался больше возвратить к жизни эти мертвые города. Уклонился от этой задачи и Запад, хотя современное западное общество располагает такими техническими средствами освоения пустыни, о которых набатеи и арамеи не могли и мечтать. Таким образом, руины строений, погибшие оазисы и покинутые караванные пути Петры и Пальмиры безошибочно свидетельствуют о том, что природная среда, в которой зародилась сирийская цивилизация, была необычайно суровой и сулила много испытаний Человеку, рискнувшему освоить ее.

Остров Пасхи

Аналогичное заключение можно вывести относительно первоистоков полинезийской цивилизации, опираясь на свидетельства острова Пасхи. К моменту своего открытия современными западными исследователями остров Пасхи был населен весьма примитивными племенами полинезийского типа. Но был там еще один народ – «народ из камня» – огромное количество статуй, весьма совершенных по исполнению. Обитатели острова не владели ни искусством ваяния статуй, ни наукой мореплавания. До своего открытия моряками Запада остров Пасхи был практически изолирован от соседей и не имел с ними контактов. Однако наличие «каменных людей» свидетельствует, по-видимому, о погибшей цивилизации.
Возможно, образы тех людей были высечены в камне навигаторами из Полинезии, которые на хрупких каноэ, без карты, без компаса, без хронометра проложили путь через Тихий океан к острову Пасхи. И такое путешествие едва ли было единичным, удачной игрой случая, иначе трудно объяснить появление статуй на острове и утрату нынешними островитянами былого мастерства. Искусство ваяния скорее всего было принесено на остров Пасхи первопроходцами-мореплавателями. Постепенная культурная деградация колонистов, должно быть, обусловливалась потерей регулярного контакта с полинезийским обществом. С другой стороны, статуи столь многочисленны, что, по всей видимости, они создавались усилиями нескольких поколений. Следовательно, довольно длительное время переселенцы поддерживали связи с прародиной. В конце концов по какой-то до сих пор не установленной причине море неожиданно и почти полностью поглотило остров Пасхи , как пустыня поглотила Пальмиру, а лес – Копан. Однако и здесь возвращение Природой своей власти содержит косвенное свидетельство былой доблести Человека, некогда победившего ее.
Истина, таящаяся в пересечении Прошлого и Настоящего на острове Пасхи, разумеется, находится в прямом противоречии с распространенным на Западе мнением, что острова южных морей – земной рай, а их обитатели – дети Природы, столь же беспечные, как Адам и Ева перед грехопадением. Возможно, это мнение возникает из ошибочного предположения, что полинезийское общество единообразно. Природная среда, в которой сформировалось полинезийское общество, весьма разнообразна. Кроме того, море бросает смертельный вызов любому, кто посмеет пересечь его без достаточной технической вооруженности. На своих примитивных суденышках, установив регулярные рейсы между островами Тихого океана, полинезийцы дали достаточный ответ на суровый вызов моря.
Возможно, фактором, повлиявшим на судьбу полинезийской цивилизации, был и резкий контраст между тяготами морского пути и благоприятными естественно-климатическими условиями на самом острове. Труды и опасности мореплавания по Тихому океану были столь велики, а радость отдохновения на островах – столь благостна, что дети не последовали примеру своих отцов и дедов и быстро вернулись к жизни, полной покоя и тишины уединения. Такой представляется история упадка полинезийской цивилизации на острове Пасхи. История полинезийской цивилизации на острове Пасхи может служить ключом к пониманию полинезийской цивилизации в целом. Распространенное западное мнение о полинезийском обществе ошибочно, а объяснение его возникновения представляется слишком упрощенным. Западные наблюдатели предпочитали смотреть на землю и не хотели замечать моря. Возможно, они обратили бы на море больше внимания, если бы им, подобно полинезийским мореплавателям, пришлось пересекать океан на легких и хрупких каноэ, а не в качестве пассажиров современных западных океанских лайнеров.
Мы рассмотрели целый ряд мест – в американских и азиатских тропиках, в Афразийской степи, на Тихоокеанском архипелаге, в Америке, в Средиземноморье, – где Природа взяла реванш после кратковременного триумфа Человека, – триумфа, добытого в результате ожесточенной борьбы, ибо, даже когда усилия пионеров приносили зримые и обильные плоды, покоренная земля требовала непрестанных усилий для удержания и сохранения отвоеванного. Поля Египта и сады Дамаска, которые на первый взгляд, кажется, щедро одаривают каждого, кто пожелает воспользоваться ими, в действительности приносят плоды лишь благодаря постоянному и упорному труду. Так каков же должен был быть труд, позволивший отцам египетской и сирийской цивилизации преобразовать земли Египта и Дамаска из болота и пустыни в цветущий край?
Приведенных примеров, кажется, достаточно, чтобы стало очевидным, что условия, при которых зарождались цивилизации, были отнюдь не легкими. Напротив, в местах зарождения цивилизаций Природа подготовила Человеку череду тяжелейших испытаний.

Стимул суровых стран

Мы достаточно определенно установили истину, согласно которой благоприятные условия враждебны цивилизации, и показали, что, чем благоприятнее окружение, тем слабее стимул для зарождения цивилизации. Попробуем продвинуться дальше в нашем исследовании, идя от противного. Допустим, что стимул, побуждающий к строительству цивилизации, возрастает по мере того, как условия проживания становятся все более трудными. Проверим это утверждение хорошо испытанным методом. Сначала рассмотрим аргументы «за», а затем – «против» и попытаемся сделать соответствующий вывод. Исторический материал, подтверждающий наличие выявленной нами зависимости, столь обилен, что даже могут возникнуть трудности с его отбором. Для удобства разделим интересующие нас исторические примеры на две группы. К первой группе отнесем те случаи, когда цивилизация зарождалась под воздействием природной среды, ко второй – те цивилизации, где большее влияние оказывало человеческое окружение. Рассмотрим сначала первую группу.

Эгейские берега и их континентальные внутренние земли

Эгейская земля, давшая миру минойскую и эллинскую цивилизации, необычайно трудна для изучения, если рассматривать ее в широком географическом контексте. Я убедился в этом на собственном опыте. Свое первое путешествие в Эгею я совершил морем, и, возможно, поэтому особенно яркими показались впечатления и контрасты.
Контраст между Грецией и Англией, обусловленный естественно-географическими причинами, был столь разителен, что для осмысления его не хватало воображения. Второй раз я прибыл в Эгею также морем, но на этот раз, остановившись в Афинах, я предпринял оттуда еще три путешествия. Сначала я поехал в Смирну, а оттуда – в глубь Анатолии; затем посетил Константинополь и вновь анатолийские края: а перед возвращением домой я побывал в Салониках, откуда совершил поездку в глубь Македонии. В Англию я возвращался поездом, следуя без пересадок из Константинополя в Кале. Во время этого путешествия я не раз ловил себя на мысли, что, покидая пределы Эгейского края, я из страны неприютной, каменистой и голой попадаю в пределы совершенно иные – зеленые, богатые и приветливые. Воздействие этих контрастов на воображение было очень сильным. В таком невыгодном для себя сравнении Эгейская земля вырисовывалась как район, необычайно трудный для освоения. И только тогда понял я истинное значение слов, вложенных Геродотом в уста спартанскому изгнаннику Демарату в разговоре с великим царем Ксерксом : «Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании».

Аттика и Беотия

Аналогичные контрасты природной среды характерны и для территории самой Эгеи. Например, если ехать поездом из Афин через Салоники в центр Европы, сначала взору предстает знакомая сцена. Поезд часами огибает восточные отроги Парнаса с его известковыми утесами, поросшими высокими соснами. И вдруг неожиданно открывается панорама тщательно возделанной плодородной долины. Первое впечатление такое, что поезд уже на австро-германской границе, где-то между Инсбруком и Мюнхеном. Северные склоны Парнаса и Киферона вполне можно принять за самую северную цепь Тирольских Альп. Разумеется, этот ландшафт «диковинка». Путешественник не увидит больше ничего подобного, пока поезд не минует Ниш (городок в Сербии), что произойдет через какие-нибудь тридцать шесть часов, и не спустится в низкую долину Моравы, двигаясь в направлении Среднего Дуная: и тогда путешественнику еще более удивительной представится эта греческая Бавария.
Как называлась эта небольшая страна во время существования эллинской цивилизации? Она называлась Беотией; в эллинских устах слово «беотиец» имело вполне определенный оттенок. Этим словом обозначался простоватый, туповатый, невпечатлительный и грубый этос, – этос, выпадающий из общего ряда отмеченной гением эллинской культуры. Это несоответствие беотийского этоса эллинизму подчеркивается тем фактом, что сразу же за горной цепью Киферон вокруг одного из отрогов Парнаса, где сейчас железная дорога делает спираль, находилась Аттика – «Эллада Эллады» страна, этос которой представлял собой квинтэссенцию эллинизма. А совсем рядом проживает народ, этос которого для нормального эллина был словно диссонирующий звук. Этот контраст можно почувствовать в выражениях «беотийская свинья» и «аттическая соль» .
Для нашего нынешнего исследования важно то, что этот культурный контраст, столь живо действовавший на эллинское сознание, совпадал географически со столь же ярким контрастом в физическом окружении, – контрастом, который не стерся до наших дней и продолжает поражать каждого, кто путешествует в этих местах. Аттика – это «Эллада Эллады» не только в душе своей, но и по облику. Она находится к другим районам Эгеи в таком же отношении, в каком вся Эгея – к странам за ее пределами. Если вы будете приближаться к Греции морем с запада, то, проходя через Коринфийский залив, вы почувствуете, что взор ваш уже привык к виду греческого пейзажа – красивого и горького одновременно. Но едва ваш пароход, пройдя вдоль перешейка, вновь окажется в Эгейских водах, вы будете вновь поражены аскетичностью открывшегося вам по другую сторону перешейка пейзажа. Аскетичность эта достигает своей высшей точки в районе выступа Саламипа, когда перед вашим взором открывается земля Аттики.
В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс называемый денудацией (обнажением, оголением), процесс, которого счастливо избежала Беотия, завершился еще при Платоне.
Что предприняли афиняне, когда их страна стала утрачивать безмятежность своей беотийской юности? Мы знаем, что они «дали образование» Элладе. Когда пастбища Аттики высохли а обрабатываемые угодья истощились, народ перешел от животноводства и земледелия к возделыванию оливковых плантаций. Это феноменальное дерево не только способно выжить на голом камне, но еще и обильно плодоносить. Однако одним оливковым маслом жив не будешь, и афиняне стали обменивать масло на скифское зерно . Транспортировали масло морем, предварительно расфасовав его в глиняные кувшины, а это в свою очередь стимулировало гончарное ремесло и развивало искусство мореплавания. Скифский рынок повлиял и на серебряные рудники Аттики, поскольку международная торговля требует денежной экономики и тем самым стимулирует разработку полезных ископаемых, в данном случае драгоценных металлов и гончарной глины. Наконец, все это вместе взятое – экспорт, промышленность, торговые суда и деньги вызвало к жизни развитие военно-морского флота. Таким образом, оголение почвы в Аттике компенсировалось освоением моря. Афиняне во сто крат приумножили утраченные богатства. Что давала афинянам власть над морем, красочно описано анонимным афинским писателем, жившим незадолго до Платона. «Плохие урожаи – бич самых могущественных держав, тогда как морские державы легко их преодолевают. Неурожай никогда не бывает повсеместным, а поэтому хозяева моря направляют свои корабли в те места, где нива была щедра… я бы добавил, что господство на море позволило афинянам… благодаря обширным внешним контактам обнаружить новые источники богатства. Деликатесы Сицилии, Италии. Кипра, Египта. Лидии. Черного моря, Пелопоннеса или любой другой страны становятся доступны хозяевам моря… К тому же афиняне – единственный народ, показавший способности к собиранию богатства» [прим38]. Именно эти богатства – богатства, о которых не помышлял беотийский земледелец, ибо его никогда не подводили добротные почвы полей, – стали экономической основой политической, духовной, художественной культуры, сделавшей Афины «школой Эллады». В политическом плане афинские промышленники и мореплаватели являлись избирателями афинской демократии, тогда как аттическая торговля и морская власть создавали рамки для международного союза Эгейских городов-государств, который оформился в Дельфийскую Лигу под покровительством Афин. В художественном плане расцвет аттического гончарного дела вызвал к жизни новые формы изобразительного искусства. Исчезновение лесов заставило аттических архитекторов работать не в дереве, а в камне, и в результате родился Парфенон. Аттическая культура впитала в себя достижения и характерные черты всех других проявлений эллинской культуры, чтобы, усовершенствовав, передать их потомкам.

Эгина и Аргос

Еще одна иллюстрация из эллинской истории – судьба двух городов-государств Арголиды: Аргоса и Эгины. Аргосцы, будучи владельцами наиболее пригодной для земледелия территории Пелононнеса. почувствовав, что земли стало не хватать, решили действовать. Подобно халкидийцам, они задумали присоединить новые земли к своим и обратили свои взоры на близлежащие холмы, служившие естественной границей их территории. Сменив соху на копье, они устремились на земли соседей, но предприятие это оказалось трудным, потому что соседи тоже умели держать копье. Халкидийцы могли легко договориться с туповатыми беотийцами; свою сталь они приберегли для борьбы с плохо вооруженными и недисциплинированными фракийцами и сикелами. Аргосцы оказались менее благоразумными. Сражаясь за обладание Пелопоннесом, они столкнулись со спартанцами, и те ответили на удар ударом, да и вооружены спартанцы были, что называется, до зубов. С такими воинами аргосцы, конечно, не могли тягаться; и это предопределило конец истории их города.
Между тем небольшой арголидский остров Эгина сыграл в истории совершенно другую роль, что было обусловлено куда более бедным естественным окружением, полученным им у Природы. Эгина, возвышаясь над водами залива своей единственной горой так, что вершину ее было видно из Афин, несомненно, принадлежала к числу «малых островов», которые афинский философ (Платон) считал примерами денудации. Эгина – это Аттика в миниатюре; и в условиях еще более сурового нажима со стороны физического окружения, чем тот, что испытывали афиняне, эгинцы предвосхитили многие из достижений афинян. Эгинские купцы контролировали торговлю с эллинским поселением в Навкратисе в Египте, где афинские купцы были весьма редкими гостями, а эгинские скульпторы украшали построенный их же архитекторами в Афайе храм в честь местной богини, и это за полвека до того, как афинянин Фидий сотворил свои шедевры для Парфенона .

Стимул новых земель

Свидетельства философии, мифологии и религии

Сопоставляя различные типы природной среды, мы обнаружили, что они несут разный стимулирующий импульс, и это обусловлено тем, насколько среда благоприятна для проживания. Обратимся к этому же вопросу под несколько другим углом зрения и сравним стимулирующее воздействие старых и новых земель независимо от качественных особенностей территории.
Разве усилие, направленное на освоение новых земель, само по себе есть стимул? Спонтанный человеческий опыт, обретя свое кумулятивное и концентрированное выражение в мифологии, дает на этот вопрос положительный ответ. Согласен с этим и западный философ, представитель критического эмпиризма XVIII в. Давид Юм, который заключает свой трактат «О возникновении и развитии искусств и наук» наблюдением, согласно которому «искусства и науки, подобно некоторым растениям, требуют свежей почвы; и как бы богата ни была земля и как бы ни поддерживали вы ее, прилагая умение или проявляя заботу, она никогда, став истощенной, не произведет ничего, что было бы совершенным или законченным в своем роде» [прим39].
Столь же положительный ответ дан мифом «Изгнание из Рая» и мифом «Исход из Египта». Изгнанные из волшебного сада в повседневный мир, Адам и Ева отходят от собирательства и закладывают основу для зарождения земледельческой и скотоводческой цивилизации. Исход из Египта, лишив детей Израилевых ощутимых преимуществ египетской цивилизации, дал им Землю Обетованную, где они и заложили основы сирийской цивилизации. Перейдя от мифов к документам, можно убедиться, что эти прозрения подтверждались на практике.
К удивлению тех, кто задает сакраментальный вопрос: «Из Назарета может ли быть что доброе?» – ответ можно найти в истории религий. Мессия появляется из неизвестной деревни в «Галилее неверных», земле, покоренной Маккавеями менее чем за сто лет до рождения Иисуса . А когда бурный рост галилейского горчичного зерна превращает недовольство ортодоксального еврейства в активную ненависть, причем не только в самой Иудее, но и в еврейской диаспоре, проповедники новой веры намеренно «поворачивают к язычникам» и продолжают завоевывать новые миры для христианства.
В истории буддизма также можно видеть, как индская идея не нашла себе места в старом индуистском мире, но, выйдя за его пределы, завоевала новые миры. Хинаяна начала продвижение с Цейлона, представлявшего собой колониальный придаток индской цивилизации. А махаяна, начиная свой длинный и кружной путь на Дальний Восток, завоевывает сиризированную и эллинизированную индскую провинцию Пенджаб. Только на этой новой основе могли, соприкоснувшись, дать плоды религиозные гении индской и сирийской цивилизаций, что еще раз подтверждает истину: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и доме своем» (Матф. 13, 57).

Свидетельство родственно связанных цивилизаций.

Обратимся к классу «связанных» цивилизаций, возникших на месте уже ранее существовавших. Сопоставим соответствующие стимулирующие импульсы старой и новой основ, фиксируя точку или точки, через которые проходила линия новой социальной активности, и попытаемся определить, откуда исходит импульс.
Начнем с вавилонской цивилизации, место зарождения которой полностью совпадает с пределами шумерской цивилизации. Рассмотрим три центра: Вавилонию, Элам, Ассирию. В каком из них вавилонская цивилизация получила максимальное развитие? Несомненно, в Ассирии. Воинская доблесть ассирийцев, их успехи в политике, достижения в искусстве заставляют предполагать, что именно в Ассирии цивилизация достигла своего апогея. А была ли Ассирия новой или старой основой? При дальнейшем анализе представляется, что Ассирия была лишь частью прародины предшествовавшей ей шумерской цивилизации и может рассматриваться как новая основа – по крайней мере в сравнении с Шумером, Аккадом и Эламом. Археологические раскопки на территории Ассирии дают некоторые основания предполагать, что Ассирия не была одной из местных общин. В некотором смысле это была колония, хотя и колония, почти совпадающая с территорией своей материнской страны. Возможно, не покажется странным утверждение, что стимул обновления, зародившись когда-то, на ранних ступенях развития шумерского общества, мог оказать особенно сильное воздействие на последующее развитие вавилонской цивилизации именно на ассирийской почве.
Переходя к индуистской цивилизации, отметим местные источники новых творческих стихий в индуистской жизни – особенно в религии, которая всегда была главной и высшей формой деятельности в индуистском обществе. Мы обнаруживаем эти источники на юге. Здесь сформировались все наиболее характерные черты индуизма: культ богов, представленных в храмах материальными объектами или образами, эмоционально-личностное отношение верующего к богу; метафизическая сублимация образной веры и эмоциональности в интеллектуально утонченной теологии. Старую или новую основу представляла собой Южная Индия? Это была новая основа, коль скоро она не включалась в сферу родственно связанной индской цивилизации вплоть до периода империи Маурьев (прибл. 323 – 185 до н.э.), когда индское общество вступило в стадию распада цивилизации.
Обращаясь к эллинской истории, можно поставить вопрос относительно двух регионов, которые, как мы только что установили, господствовали в эллинском мире. Эллинская цивилизация охватывала анатолийское побережье Эгеи и греческий полуостров на Европейском континенте. Расцвет цивилизации возник на новой или старой почве? Следует признать, что на новой, ибо ни один из этих регионов не совпадал с прародиной предшествовавшей минойской цивилизации, с которой эллинская цивилизация была родственно связана. Что касается полуострова, то там минойская цивилизация даже в годы своего расцвета была представлена не более чем рядом укрепленных позиций вдоль южной и восточной береговой линии. На анатолийском побережье Эгейского моря все попытки западных археологов обнаружить следы присутствия или хотя бы влияния минойской цивилизации кончились неудачей, и это вряд ли можно считать случайностью. Скорее это указывает на существование какой-то причины, не позволившей включить побережье в сферу минойского ареала. Насколько известно, первые поселенцы западного побережья Анатолии были представителями минойской культуры, говорившими на греческом языке. Они появились там в XII в. до н.э. как результат последней конвульсии постминойского движения племен, который выбросил филистимлян к берегам Сирии. Это были основатели Эолии и Ионии. Следовательно, эллинство расцвело на почве, которой предшествовавшая цивилизация, по сути, не коснулась. К тому же, когда из Ионии семена цивилизации попали в другие части эллинского мира, наиболее дружные всходы они дали на каменистой почве Аттики. Однако они не взошли на Кикладах – ионийских островах, лежавших, словно степные оазисы, между Азией и Европой. На протяжение всей эллинской истории жители Киклад признавали себя смиренными рабами сменяющихся хозяев моря. Это примечательно, потому что Киклады были одним из двух центров предшествовавшей минойской цивилизации. Другим минойским центром, разумеется, был Крит. Роль его в эллинской истории еще более удивительна.
Что касается Крита, то здесь можно было бы ожидать, что он сохранит свою социальную значимость не только в силу исторических причин как центр минойской цивилизации, но и в силу причин географических. Крит долгое время оставался самым большим островом Эгейского архипелага и лежал на пересечении важнейших морских путей эллинского мира. Каждое судно, идущее из Пирея в Сицилию, проходило между Критом и Лаконией, а суда, идущие из Пирея в Египет, неизбежно проплывали между Критом и Родосом. Но если Лакония и Родос действительно играли ведущую роль в эллинской истории, то Крит считался заброшенной провинцией. Эллада славилась государственными деятелями, поэтами, художниками и философами, тогда как остров, бывший когда-то родиной минойской цивилизации, мог похвастаться лишь врачами, торговцами и пиратами, и хотя былое величие Крита прослеживалось в минойской мифологии, это не спасло Крит от бесчестия, которое закрепила людская молва, превратив его название в нарицательное слово. Действительно, он был окончательно заклеймен в Песне Гибрия , а потом в христианском Писании. «Из них же самих один стихотворец сказал: „Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые“» (Тит 1, 12). Поэма под названием «Минос» атрибутировалась минойскому пророку Эпимениду . Таким образом, даже апостол язычников не признавал за критянами добродетели, которой он наделял эллинов в целом .

Особый стимул заморской миграции

Данный обзор относительно творческих возможностей старой и новой основ, проиллюстрированный фрагментами историй взаимосвязанных цивилизаций, дает некоторую эмпирическую поддержку мысли, выраженной мифами Исхода и Изгнания - мысли, согласно которой выход на новые основания порождает сильный эффект. Задержимся на некоторых подтверждающих эту идею примерах. Наблюдения свидетельствуют, что необычная жизненность православия в России и дальневосточной цивилизации в Японии есть следствие того, что стимулирующее действие нового основания становится особенно сильным, когда новое основание обретается на заморских территориях .
Особый стимул заморской колонизации ясно виден в истории Средиземноморья в течение первой половины последнего тысячелетия до н.э., когда западный бассейн его колонизовался заморскими пионерами, представлявшими три различные цивилизации в Леванте. Это становится особенно очевидным, когда сравниваешь крупнейшие из этих колониальных образований – сирийский Карфаген и эллинские Сиракузы – с их прародиной и убеждаешься, насколько они превзошли свой материнский город.
Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, построив на этой экономической основе политическую империю, о которой материнский город и мечтать не мог . В равной мере Сиракузы превзошли свой материнский город Коринф по степени политической силы, а вклад их в эллинскую культуру просто несравним. Ахейские колонии в Великой Греции, то есть на юге Апеннин, стали в VI в. до н.э. оживленными местами эллинской торговли и промышленности и блестящими центрами эллинской мысли, тогда как материнские ахейские общины вдоль северного побережья Пелопоннеса оставались более трех веков в стороне от основного течения эллинской истории, а воскресли из тьмы забвения уже после того, как эллинская цивилизация прошла свой зенит . Что касается локрийцев – соседей ахейцев, то только в своем заморском поселении в Италии приобрели они некоторые индивидуальные черты . Локрийцы континентальной Греции оставались лишенными какого-либо своеобразия.
Наиболее поразительным представляется случай с этрусками, успешно состязавшимися с греками и финикийцами в колонизации Западного Средиземноморья. Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании; тем не менее этрусские колонисты в отличие от греков и финикийцев не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты. Этруски поддерживали тесные контакты с греками и финикийцами, и, хотя этот контакт постепенно привел к тому, что они влились в состав эллинистической социальной системы, это отнюдь не уменьшило их роль и значение в средиземноморском мире. История оставила нам свидетельство и о неудачном этрусском колониальном начинании, когда была предпринята смелая, но тщетная попытка побороться с греками в греческих родных водах за господство над Дарданеллами и за контроль над Черным морем. Более примечательно то, что этрусская родина в Леванте, откуда началась их заморская экспансия, оказалась исторической terra incognita. Не существует точных исторических данных о ее местонахождении. Греческая легенда, согласно которой этруски пришли из Лидии, кажется малоосновательной. Следует удовлетвориться теми сведениями, которые предоставляют письменные источники времен Нового царства Египта. Из этих документов следует, что предки этрусков, равно как и предки ахейцев, участвовали в постминойском движении племен, а их морской путь на запад начался где-то на азиатском берегу Леванта в ничейной земле между греческим Сидом и финикийским Арадом . Этот удивительный разрыв в исторических свидетельствах может означать только одно, а именно: что этруски, находясь у себя дома, не проявили себя сколько-нибудь примечательным образом. Удивительный контраст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации.
Стимулирующее действие морского пути, возможно, самое сильное среди всех, которым подвергаются мигрирующие народы.
Такие случаи представляются довольно необычными. Немногочисленные примеры, которые мог бы назвать автор настоящего исследования, – это миграция тевкров , ионийцев, эолийцев и дорийцев через Эгейское море на западное побережье Анатолии и миграция тевкров и филистимлян вокруг восточного края Средиземноморья к берегам Сирии в ходе постминойского движения племен; миграция англов и ютов через Северное море в Британию в ходе постэллинистического движения племен, последующая миграция бриттов через пролив в Галлию ; современная этому миграция ирландских скоттов через Северный пролив в Северную Британию ; миграция скандинавов в ходе движения племен, последовавшая за неудачной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами.
Все эти внешне разнородные случаи имеют одну общую и весьма специфическую черту, объединяющую их. Во время заморской миграции весь социальный багаж мигрантов сохраняется на борту корабля как бы в свернутом виде. Когда мигранты вступают в чуждые пределы, он развертывается, вновь обретая свою силу. Однако тут зачастую обнаруживается, что все, что так тщательно сохранялось во время путешествия и представляло существенную ценность для мигрантов, на новом месте утрачивает свое значение или же не может быть восстановлено в первоначальном виде.
Этот закон характерен для всех без исключения заморских миграций. Он, например, действовал при древнегреческой, финикийской, этрусской колонизации западного бассейна Средиземноморья и в современной европейской колонизации Америки. Стимул обретения новых земель ставил колонистов перед вызовом моря, а вызов в свою очередь побуждал к ответу. В этих частных случаях, однако, колонисты принадлежали обществу, которое находилось в процессе строительства цивилизации. Когда заморская миграция представляет собой часть движения племен, вызов оказывается значительно более серьезным, а стимул – пропорционально значительно более сильным из-за давления, которое в данном случае претерпевает общество, социально неразвитое и в значительной мере пребывающее в статичном состоянии. Переход от пассивности к неожиданному пароксизму «бури и натиска» производит динамическое воздействие на жизнь любой общины, подвергшейся подобному испытанию; но это воздействие, естественно, более сильно, когда мигранты оказываются в открытом море, чем когда они передвигаются по суше. У возницы воловьей упряжки больше власти над естественным окружением, чем у капитана корабля. Возница может сохранять постоянный контакт с домом, откуда он отправился в путь; он может остановиться и разбить лагерь там и тогда, где и когда ему это будет удобно; и конечно, ему проще сохранять привычный социальный уклад, от которого должен отказаться его мореплавающий товарищ. Таким образом, можно сопоставить стимулирующее воздействие заморской миграции в ходе движения племен с сухопутной миграцией и тем более со стабильным пребыванием на одном месте.
Один отличительный феномен заморской миграции поможет несколько прояснить проблему межрасовых напряжений. Грузоподъемность любого корабля ограничена, особенно невелика она у примитивных посудин небольших размеров. В то же время даже примитивное судно обладает относительной маневренностью по сравнению с кибиткой или другим сухопутным средством передвижения. К тому же заморская миграция в отличие от сухопутной требует подбора корабельного экипажа по функциональному признаку. В сухопутной миграции племя везет на телегах женщин, детей, зерно и домашнюю утварь, а мужчины шагают пешком. Отблески этого можно заметить в легендах об основании эллинской Эолии и Ионии, дошедших до нас через Геродота и Павсания. Многие жители греческих городов-государств, расположенных вдоль западного берега Анатолии, были связаны родственными узами с обитателями поселений на полуострове. Кроме того, практиковались браки с местными женщинами, которых первопроходцы захватывали в плен.
Этот отличительный феномен необычайно глубокого расового смешения тесно связан с другим – исключительно быстрым распадом групп родства, которые являются основой организации примитивного общества.
Другим отличительным феноменом заморской миграции является атрофия примитивного института, который, возможно, является высшим выражением недифференциированной социальной жизни, института ε ν ι α υ τ ο ς δ α ι μ ω ν и его цикла.
Скандинавские поэмы, сохраняемые исландской традицией, и записи, дошедшие до нас под названием Старшей Эдды, восходят к примитивной скандинавской драме плодородия и представляют собой единственный элемент традиционного ритуала, который мигрантам удалось вывезти из своих родных пределов. В соответствии с этой теорией развитие примитивного ритуала не получило развития среди тех скандинавов, которые мигрировали морем . Теория эта подтверждается также эллинской историей.
Отличительные черты заморской миграции, на которые мы только что обратили внимание, имеют негативный характер, но предполагаемый в этих негативных феноменах вызов породил достойный положительный ответ.
Отклонение, выраженное в отсутствии примитивного социального аппарата, оставленного в родных пределах, стало в атмосфере поиска и перемен стимулом к новым творческим актам. Энергия, высвобождающаяся благодаря разрушению кристалла обычая в новом заморском окружении, превращается в новые виды активности. В поле, расчищенном атрофией ритуала плодородия, вырастает повествовательная форма литературного искусства – сага или эпос. В поле, подготовленном распадом родственной группы, выросла политическая система наподобие корабельного экипажа, только в большем масштабе и на более прочном основании, – республика. Связующим элементом этой системы было уже не кровное родство, а всеобщее подчинение свободно выбранному вождю и всеобщее уважение к свободно принятому закону, который носит на языке современной западной политической мифологии название «общественный договор».
Сага и эпос – ответ на новые интеллектуальные запросы. Новое сознание, рожденное бурей и натиском движения племен. у наиболее творческих личностей вызывало потребность в искусстве. «Исландская сага выросла как повествование о современных ей событиях. Человек, который вернулся после долгого отсутствия домой, соберет всех в альтинге , чтобы рассказать свою историю. Он постарается донести до каждого, что произошло с ним. и преподнесет все в понятных слушателям образах и словах. Возможно, многие саги возникли именно таким образом. История излагалась внимательному кругу слушателей кем-то одним, кто принимал участие в самих событиях, а затем уже сама Жизнь продолжала судьбы действующих лиц» [прим40].
Вот так однажды на альтинге Тормод слушает сагу, рассказываемую Торгримом. и после окончания рассказа убивает рассказчика, потому что тот только что поведал слушателям, как он убил молочного брата Тормода . Еще один пример. Во время осады Трои, когда Ахилл сидит мрачный в своем шатре, его друзья развлекают его, рассказывая ему «истории о воинах». Такие рассказы, как «гнев Ахилла», сами впоследствии стали песнями менестрелей.
Искусство гомеровского эпоса и исландской саги продолжало жить и процветать и после того, как утратил свое действие вызвавший их стимул. Литературная история английского эпоса «Беовульф» в точности такая же. Эти выдающиеся произведения искусства – результат действия изначального стимула, рожденного в свою очередь в ходе испытания морем. Это объясняет, почему эллинский эпос получил развитие в заморской Ионии, а не на европейском греческом полуострове; тевтонский эпос – на острове Британия, а не на Европейском континенте ; а скандинавская сага – на острове Исландия, а не – наподобие скандинавской драмы – в Дании или Швеции . Этот контраст между заморскими и континентальными художественными феноменами имеет место с такой повторяемостью и в столь разных временных и пространственных координатах, что один из видных авторитетов формулирует на основании него закон: «Драма… развивается в родной стране, эпос – среди мигрирующих народов вне зависимости от того, едут ли они во Францию, Англию, Германию или же в Ионию, ибо аналогия с греческой драмой здесь также уместна» [прим41].
Другой положительный эффект, возникающий в ходе испытания заморской миграцией, относится к области политической. Складывается принципиально новый тип политической системы – республика, в которой связующий элемент – договор, а не родство.
Принцип политической организации, основанной на праве и местоположении вместо обычая и родства, впервые заявил о себе в заморских греческих поселениях, а позже был воспринят на европейском греческом полуострове с помощью мимесиса. В творческом акте созидания, в противостоянии коренным жителям анатолийского побережья греческие мореплаватели спонтанно пришли к новому принципу. Корабельная команда, каждый член которой – выходец из своего района и из своей группы родства, – это объединение с целью завоевания новой заморской родины и последующей защиты своих завоеваний. В городе-государстве, созданном по этому принципу, «клетками» повой политической организации стали не родственники, связанные общим происхождением, а «племена», представляющие собой судовые экипажи; и эти судовые экипажи, выходя на сушу, продолжают поддерживать оправдавшую себя корабельную организацию. Скооперировавшись в пути, что неизбежно, когда люди оказываются «в одной лодке» перед лицом общей опасности, они предпочитают и дальше жить и действовать в соответствии с заведенным на корабле порядком. На суше, как и на море, дружба оказывалась более существенным элементом, чем родство, а приказы избранного и наделенного полномочиями лидера – более авторитетными, чем подсказки обычая и привычки. Фактически из группы судовых экипажей, объединившихся для завоевания новой родины и создавших в результате новый город-государство, который впитал в свою систему местные «племена», родились городской магистрат и идея городского самоуправления.

Стимул ударов

Проанализировав стимулирующее воздействие физической среды в зависимости от степени ее враждебности человеку, мы завершим данную часть нашего исследования описанием типов человеческой среды, снова воспользовавшись сравнительным методом.
Прежде всего проведем различие между такими типами человеческой среды, которые географически являются внешними по отношению к обществам, на которые они оказывают воздействие, и теми, которые географически совпадают с ними.
Каковы последствия неожиданных ударов со стороны внешнего человеческого окружения? Остается ли здесь справедливым утверждение: «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул»? Попробуем еще раз проверить данную формулу на исторических примерах.
На ум приходят из ряда вой выходящие случаи, когда, например? вооруженная и могущественная власть, вдохновляемая к борьбе постоянным соперничеством со своими соседями, вдруг неожиданно терпела сокрушительное поражение отпротивника, с которым раньше она никогда не сталкивалась. Что происходит, когда строители империи оказываются поверженными на полпути? Впадают ли они в прострацию, лишившись воли к борьбе? Или, подобно великому Антею из эллинской мифологии, припав к Матери-Земле, удваивают силу, страсть и волю к победе? А может быть, сдаются на милость победителя? Или они реагируют на беспрецедентно сильный удар столь же сильным взрывом целенаправленной энергии? История свидетельствует, что чаще всего потерпевший выбирает второй вариант.
Классическим примером стимулирующего действия удара является реакция Эллады, и в частности Афин, на нападение в 480-479 гг. до н.э. империи Ахеменидов – сирийского универсального государства.
«Крупномасштабность сил, задействованных экспедицией персидского царя Ксеркса против Эллады, поначалу приводит в ужас эллинское общество. На карту была поставлена свобода, а тот удручающий факт, что эллинские общины в Азии уже были захвачены, делал угрозу порабощения всей Эллады еще более реальной. Однако, когда война закончилась вопреки всем прогнозам, жители Эллады осознали, что они не только избавились от врага, но и приобрели почет и славу, заставив весь мир восхищаться столь неожиданным исходом войны.
За победой последовал небывалый расцвет. В Элладе начинают бурно развиваться искусства. Какие-то полстолетия дарят миру художников и скульпторов, не превзойденных до сих пор. Другим показателем интеллектуального всплеска было распространение философии и ораторского искусства по всему эллинскому миру, и особенно в Афинах. В философии широко прославилась школа Сократа, Платона и Аристотеля; в ораторском искусстве выделялись Перикл, Исократ и ученики Исократа; военное искусство также выдвинуло блестящую плеяду – Мильтиада, Аристида, Фемистокла, Кимона и многих, многих других.
Однако Афины превзошли всех. Их слава и доблесть были неоспоримы, а сила и мощь столь неотразимы, что им удалось без поддержки лакедемонян и пелопоннесцев подавить могущественных персов как на суше, так и на море. Этим афиняне до такой степени деморализовали воинственную Персидскую империю, что принудили ее подписать договор и освободить все греческие колонии в Азии» [прим42].
Жизненный порыв афинян в этот период истории можно сравнить с обновлением Франции после мировой войны 1914-1918 гг., ибо и Афины, и Франция несли в себе напряжение стимулирующего удара. Если плодородные поля Беотии были спасены от опустошения предательством общего эллинского дела, а плодородные поля Лакедемона – доблестью афинского флота в битве при Саламине, то бедная аттическая земля не раз опустошалась захватчиками. Действительно, Аттика больше пострадала в 480-479 гг. до н.э., чем Франция в 1914-1918 гг., ибо немцы оккупировали только часть страны, хотя и очень ценную часть, тогда как персы захватили и опустошили всю Аттику, включая Афины. Акрополь и даже святая святых – храм Афины на вершине скалы. Все население Аттики, бросив дома, поля и алтари, устремилось в поисках спасения на Пелопоннес. И именно в этой ситуации афинский флот начал и выиграл битву при Саламине. Неудивительно, что удар, вызвавший столь сильный подъем духа афинского народа, стал прелюдией к высочайшим достижениям, возможно неповторимым в истории человечества. В реорганизации своего хозяйственного уклада Аттика столь же естественно обрела новое лицо, как послевоенная Франция добилась технического переоснащения индустрии, разрушенной германским огнем.
Однако главное внимание Афины уделяли восстановлению разрушенных храмов. В этом созидательном труде Афины также шли своим путем. Когда французы, например, восстанавливали разрушенные своды Реймского собора , они тщательно реставрировали каждый кирпич, каждую расколотую статую. Афиняне же, обнаружив, что Гекатомпедон сожжен до основания, оставили развалины нетронутыми, а на новом месте сотворили Парфенон.
Что касается Спарты, то стимул велением Судьбы обошел ее в 480-479 гг. до н.э. Но уже в 464 г. до н.э. Господь обрушил на нее катастрофическое испытание – землетрясение, повергнувшее город в руины и вызвавшее восстание илотов. Эти события военизировали спартанцев, и скоро они остановили распространение афинской державы, а со временем и вовсе положили ей конец .
В этой цепочке примеров из военной и политической истории суверенных государств стимул ударов очевиден. Однако, признав, что формула «чем тяжелее удар, тем сильнее стимул» и есть истинный исторический закон, мы должны быть готовы принять и следствие из него, согласно которому милитаризм сам по себе является источником творческой энергии.
Классический пример, который мы приберегли на конец, взят нами из области религии. Деяния Апостолов – эти динамические акты, направленные на завоевание всего эллинистического мира для христианства, – обретают истинный смысл в момент, когда Апостолы смотрят на небо, наблюдая, как возносится, покидая земные пределы. Господь (Деян. 1, 9 – 10). В тот момент их постигает убийственный удар – повторная утрата Господа вскоре после того, как Он воскрес из мертвых. Но сама тяжесть удара вызвала в их душах пропорционально мощную психологическую реакцию, которая передана мифологически в пророчестве двух мужей в белом (Деян. 1, 10 – 1 1) и в нисхождении огня в день Пятидесятницы (Деян. 2, 1 – 4). В силе Святого Духа они проповедовали распятого и вознесенного Иисуса не только еврейскому населению, но синедриону ; и в течение трех веков самое римское правительство капитулировало перед Церковью, которую основали Апостолы в момент крайней духовной прострации.

Стимул давлений

 «Форпосты» и «тылы»

На этом закончим рассмотрение стимула человеческого окружения, когда он принимает форму неожиданного удара. Теперь проанализируем случаи, когда воздействие принимает другую форму – непрерывного внешнего давления.
Назовем народы, государства или города, испытывающие в течение достаточно длительного времени непрерывное давление извне, «форпостами» и, прибегнув к тщательному эмпирическому анализу, попробуем описать некоторые стороны форпостов в сравнении их с территориями, которые принадлежат тому же обществу, но географически могут быть отнесены к «тылам».

Русское православие.

Если обратиться к православной ветви в России, то можно обнаружить, что витальность общества имеет тенденцию концентрироваться то в одном форпосте, то в другом в зависимости от изменения в ходе исторического развития направления внешних давлений.
Русские земли, где православно-христианская цивилизация впервые пустила корни во время своей первоначальной трансплантации из Константинополя через Черное море и Великую степь, находились в районе верхнего бассейна Днепра. Оттуда центр тяжести православно-христианской цивилизации в России был перенесен в XII в. в бассейн верхней Волги русскими, которые расширяли границы государства в этом направлении за счет финских племен, исповедующих примитивное язычество. Впоследствии, когда слабое давление со стороны лесных народов усилилось сокрушительным напором со стороны кочевников Великой Степи, место жизненного напряжения вновь передвинулось, на сей раз с Верхней Волги в район нижнего Днепра. Это неожиданное давление, начавшись в 1237 г. знаменитым походом на Русь монгольского хана Батыя, оказалось очень сильным и продолжительным. Этот случай еще раз доказывает, что, чем сильнее вызов, тем оригинальней и созидательней ответ.
В России ответ представлял собой эволюцию нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило впервые за всю историю цивилизаций оседлому обществу не просто выстоять в борьбе против евразийских кочевников и даже не просто побить их (как когда-то побил Тимур ), но и достичь действительной победы, завоевав номадические земли, изменив лицо ландшафта и преобразовав в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища – в оседлые деревни. Казаки, одержавшие эту беспрецедентную победу, были пограничниками русского православия, противостоящими евразийским кочевникам [прим43].
Истоки казачества уходят в глубь веков, ибо письменные источники XV в., в которых впервые упомянуты днепровские казаки, свидетельствуют, что характерные казачьи институты уже вполне оформились к тому времени.
Казаки представляли собой полумонашеское военное братство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или же рыцарского ордена крестоносцев . Однако у казаков выработались в ходе борьбы с кочевниками степи некоторые признаки, скорее принадлежащие будущему, чем прошлому. В чем-то казацкие объединения напоминают колониальные власти современного западного мира. Они поняли, что для победы в войне с варварами необходим более высокий уровень вооружения и опора на более совершенную материальную базу.
Подобно тому, как современные западные «строители империи» подавили своих примитивных противников превосходящей индустриальной мощью, казаки подавили кочевников, опираясь на развитую культуру земледелия. Казаки обезоружили кочевников весьма оригинальным способом. Они обосновывались на реках, представлявших собой естественное препятствие для кочевых племен. Реки были серьезной преградой для кочевников-скотоводов, не имевших навыков использовать их как транспортные артерии, тогда как русский крестьянин и дровосек, издавна знакомый с традицией скандинавского мореплавания, был мастером речной навигации. Следовательно, казаки, когда они выходили из русских лесов, чтобы оспорить у кочевников право на естественное обладание степью, имели все возможности с успехом применять свое древнее наследственное искусство. Научившись у кочевников верховой езде, они не позабыли и своих исконных навыков и именно с помощью ладьи, а не коня проложили путь в Евразию.
Казаки использовали реку как транспортную артерию для связи с Россией. Они осуществляли контроль по всему течению, не позволяя кочевникам даже пересекать реку. Многочисленные притоки давали казакам возможность строить удобные порты и переходить из бассейна одной реки в бассейн другой. Так к концу XVI в. родительская казачья община бассейна Днепра породила две сестринские общины – казаков Дона и казаков Яика. Впоследствии в неравном союзе с Московией, которая усиливала свою экспансию, но не лишила казаков свободы, казацкие владения распространились до сибирских рек, впадающих в Ледовитый океан. В 1586 г. казаки пересекли водораздел между бассейнами Волги и Оби , к 1638 г. освоение бассейнов сибирских рек привело их на побережье Тихого океана в районе Охотского моря.
В тот период, когда казаки дали достойный ответ на вызов кочевников Великой Степи на юго-восточных границах православного христианства, Россия подверглась новому давлению извне со стороны западных своих границ. В XVII в. Россия впервые в своей истории пережила страшное давление со стороны западного мира. Польская армия проникла в Москву и в течение двух лет оккупировала Кремль (с 20 сентября 1610 г. до 22 октября 1612 г.), а вскоре после того, как шведы были изгнаны из Балтики, Россия отвоевала восточное побережье Балтийского моря от Финляндии до Двины. Жизненное напряжение общества переместилось в этот новый форпост.
Прошел почти век, прежде чем Петр Великий ответил на западное давление, основав в 1703 г. Петербург и утвердив русский флот на Балтийском море. Петербург в качестве столицы Российской Империи занимал еще более эксцентричное положение, чем Антиохия, когда она была столицей государства Селевкидов. Тем не менее, город этот, выросший на месте гиблых северных болот, продолжал оставаться столицей Российской Империи почти до конца войны 1914-1918 гг. Эта катастрофа потрясла структуру Европы и создала целый пояс восточноевропейских государств-преемников, отделивший Россию от уцелевших великих держав западного мира . Столица Российской Империи, ставшей к тому времени Советской Россией, своевременно передвинулась с западного форпоста, где она пребывала более двухсот лет, в тыл, в Москву.
Стимул ущемления

Природа стимула

Описав стимул человеческого окружения в форме постоянного давления, рассмотрим теперь этот же стимул в тех ситуациях, когда он принимает форму социального ущемления.
Природа такого действия может быть понята при сравнении социального явления с физическим. Хорошо известно, что, когда живой организм лишается какого-либо органа или свойства, он отвечает на этот вызов специализацией другого органа или свойства, которые, развиваясь, возмещают ущерб. У слепых, например, обостряется осязание. Представляется, что возникновение некоторого нового свойства с целью компенсации ущерба – явление повсеместное, и нередко физический недостаток является стимулом для мобилизации ума и воли. Аналогичным образом социальная группа, слой, класс, в чем-либо ущемленные собственными действиями, действиями ли других людей либо волею случая утратив нечто жизненно важное, направляют свою энергию на выработку свойства, возмещающего потерю, в чем, как правило, достигают немалых успехов.
Так лоза, подрезанная ножом садовника, отвечает бурным ростом новых побегов.
Перекликается с этим сравнением пример из эллинистической истории. Правящее меньшинство эллинистического мира всячески третировало молодую религию внутреннего пролетариата. Рим был достаточно силен, чтобы подавить поборников христианства, но он был не в состоянии ликвидировать само учение. Спасаясь от преследований, христиане ушли в подполье. Настал час, и церковь вышла из подполья, чтобы воздвигнуть на Ватиканском холме собор более величественный, чем Капитолий. У латинского крестьянина, который отвечал на вызов природы при помощи плуга и каждодневного труда, появился соперник – обитатель римских трущоб, который отвечал на вызов со стороны человеческого окружения тайными ночными бдениями. Римская империя была памятником победы латинского крестьянина над природной средой. Памятником победы христианского пролетария стала римско-католическая церковь.
Описывая действие стимула социального ущемления, начнем с самой простой ситуации, когда определенный физический изъян не позволяет индивиду включиться на равных основаниях в жизнь общества. Представим, к примеру, положение слепого или хромого человека в варварском обществе, где каждый здоровый взрослый мужчина – прежде всего воин. Какой удел ждет в этом обществе калеку? Хромой человек, естественно, не может принимать непосредственного участия в боевых действиях, но он в состоянии изготовлять оружие и снаряжение для воинов. Следовательно, свой ущерб он компенсирует развитием других качеств и способностей, что делает его полезным обществу. Он может стать искусным кузнецом, отголоски чего мы находим в образе хромого Гефеста. А какова судьба слепого в варварском обществе? Положение его покажется безнадежным, но он может освоить игру на арфе и услаждать слух соплеменников дивными песнями. В варварском мире слепой бард, неспособный держать меч или молот кузнеца, тем не менее, становится столь же могущественным, как и галилейский рыбак-пролетарий, с точки зрения римского имущественного ценза – он обретает старшинство в христианской иерархии. Гомер, как и Петр, наделен властью распоряжаться человеческими судьбами. «А исходящее из уст из сердца исходит; сие оскверняет человека. Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Матф. 15, 18-19). «И Я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее: и дам тебе ключи Царства Небесного: а что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле. то будет разрешено на небесах» (Матф. 16, 18-19). «Так будут последние первыми и первые последними» (Матф. 20. 16).
Если перейти к ущемлению бедностью, то можно наблюдать, что, например, в английских общественных школах ученики из состоятельных семей, как правило, менее склонны к усердной работе, чем ученики из бедных семей. Последние знают, что они должны заслужить право на стипендию, так как родители не имеют возможности поддерживать их материально и, следовательно, для продолжения учебы им необходимо добиться незаурядных успехов. Выходцы из низов, как правило, остро ощущают и переживают ущербность своего положения, что заставляет их постоянно совершенствоваться и развивать интеллектуальные способности. Таким образом, бедность – это постоянно действующий стимул к преодолению трудностей, если не считать тех случаев, когда стимулирующим фактором являются честолюбие, корпоративный дух или интеллектуальные искания личности. Честолюбие, корпоративный дух и интеллектуальные искания – дары богов. В английском университете можно заметить, что студент, зачисленный решением совета графства, ущемленный в социальном плане, учится еще старательнее, чем ученик общественной школы, ущербность которого сводится лишь к его экономическому статусу. Но если посмотреть на проблему шире, то можно увидеть, что в любом обществе в любую эпоху каждый класс поддерживает свою численную силу не только естественным ростом, но и рекрутированием представителей из низших слоев и что высший класс, которому некуда больше расти, постоянно освобождает места для представителей низов, исчезая с социальной арены в третьем и четвертом поколениях. Фактически социальный альпинист, достигший пика, оказывается на краю пропасти и тем самым обрекает своих потомков идти по канату, перекинутому через пропасть. Это социальное явление столь же хорошо известно и столь примечательно, что оно уже стало притчей во языцех. Арабский философ Ибн Хальдун полагал, что династия жизнеспособна в течение жизни трех поколений, и это перекликается с американской пословицей: «Три поколения отделяют наготу от голытьбы».

Миграция

Способность подниматься но социальной лестнице можно наблюдать среди иммигрантов, которых бедность или преследования заставили покинуть родину и устремиться на чужбину в поисках счастья. Социальная ущербность – неизменная спутница иммиграции. Незнакомые манеры, обычаи, язык, предрассудки местных жителей, как правило настроенных против иммигрантов, понуждают вновь прибывших мобилизовать всю свою энергию для утверждения себя среди чуждого ему человеческого окружения. Таково положение шотландца в современной Англии, фламандского ткача в средневековой Англии, немецкого углекопа в средневековой Венгрии, франко-канадского фабричного рабочего или фермера и польского огородника в Новой Англии, гугенотов, потомки которых отличались почти во всех протестантских странах .

Рабство

Наиболее необычной иллюстрацией способности иммигрантов к социальной адаптации и успеху может служить широкий поток рабов, захлестнувший страны Средиземноморья в период от Ганнибала до Августа.
Ущербность рабов-иммигрантов не поддается воображению. Среди них были носители культурного наследия эллинской цивилизации: это были живые свидетели краха былой духовной и материальной культуры. На их глазах разрушались прекрасные древние города, – города, освященные покровительством богов и авторитетом веков. Жители их стали продаваться в рабство вопреки всем божественным и человеческим законам . Катастрофа была ошеломляющей, и коснулась она не только иммигрантов, хлынувших в Италию из других частей эллинского мира, но и представителей восточного внутреннего пролетариата, уже растратившего к тому времени свое культурное наследие, и представителей варварского внешнего пролетариата, у которого такого наследия никогда и не было. Обращению в рабство всегда сопутствуют горькие утраты. Все рабы-иммигранты в равной мере лишались личной свободы; с ними стали обращаться как с человекообразным скотом, лишив их всех прав, родных очагов и семей. Римское право было безжалостно к рабам, что отражало настроения высших социальных слоев, остро реагировавших на вулканические вспышки в среде порабощенных. Одних рабов днем заставляли работать в цепях и лишь на ночь отсылали в подземные тюрьмы; других же навсегда спускали в шахты, где они сгорали в непосильном труде за несколько дней. И лишь немногие, судьба к которым была более милостива, получали работу, связанную с домашним хозяйством. Древнегреческая пословица гласит: «День рабства лишает половины человеческого естества»; и это вполне объясняет развращенность римского плебса, происходящего из рабов, с его требованием «хлеба и зрелищ». Жизнь в анабиозе стала возмездием за неспособность ответить на вызов рабства. Несомненно, широкая дорога разрушений была проторена теми толпами несчастных, что становились рабами в злейшую эпоху эллинистической истории. Однако и тогда были единицы, которые отвечали на вызов и которым удавалось в той или иной мере «сотворить добро».
Некоторые были столь удачливы и столь рьяно служили своим хозяевам, что стали управляющими больших поместий. Даже римское универсальное государство управлялось вольноотпущенниками цезаря . Другим посчастливилось начать свое, пусть небольшое поначалу, дело, и они со временем покупали свободу и даже, случалось, становились крупными предпринимателями. Были и такие, что, оставаясь рабами на бренной земле, в мир иной отходили признанными философами, властителями умов. Истинный римлянин не мог не восхищаться мудростью и серьезностью хромого раба Эпиктета , как не мог не поражаться, даже не принимая новой веры самоотверженности ее последователей. В течение пяти веков от Ганнибала до Константина римские власти были свидетелями чуда продвижения веры рабов, – продвижения вопреки отчаянным попыткам подавить ее. Рабы-иммигранты, лишившись семейного очага, имущества, воли, сохранили все-таки веру и передали ее италийским жителям. Греки привезли с собой вакханалию, анатолийцы – веру в Кибелу, египтяне – культ Изиды, вавилонцы – веру в Звезды, иранцы – культ Митры, сирийцы – христианство. «Но ведь давно уже Оронт сирийский стал Тибра притоком» (Ювенал. Сатиры. III строка 62). Антиохия-на-Оронте была местом, где последователи Иисуса впервые стали называть себя христианами .
Следствием явилось то, что иммигрантская религия внутреннего пролетариата растоптала местную религию правящего меньшинства эллинистического общества. Ибо, однажды встретившись, воды уже не могли не смешаться, а когда они смешались. стало ясно, какая струя мощнее. Боги эллинского мира к тому времени уже утратили то интимное единство со своими верующими, которое им было свойственно когда-то. С другой стороны, Бог внутреннего пролетариата оказался для своих верующих «прибежищем и силой, скорым помощником в бедах» (Пс. 45, 2).
Римские власти, попав в столь непростую ситуацию, не могли решить проблему в течение пяти веков. Следовало ли им оказывать сопротивление чужой религии, которая шаг за шагом завоевывала римский мир? Или им следовало приветствовать новых богов, стремившихся восполнить духовный вакуум, образовавшийся в результате ухода прежних? В 205 г. до н.э., во время кризиса Ганнибаловой войны, римский Сенат предвосхитил принятие Константином христианства, окружив всеми официальными почестями магический камень, упавший с неба и наделенный божественностью Кибелы. В 186 г. до н.э., во время короткой передышки между воинами Ганнибала и Гракха , были запрещены вакханалии, что предвосхищало последующие преследования, проводившиеся Диоклетианом. Так началась длительная битва между богами, которая отражала земную борьбу рабов-иммигрантов с их хозяевами. В этом поединке победили рабы и боги рабов.

Каста

Тот же самый стимул ущемления, который вызывается бедностью, классовым неравенством и рабством, возбуждается и расовой дискриминацией. Такая ситуация может сложиться в обществе, когда местное население оказывается завоеванным захват тиком, который предпочитает не истреблять его, но низвести до положения низшей касты. Встречаются и альтернативные ситуации, когда местное население принимает мирных иммигрантов в качестве переселенцев, но на условиях заведомо невыгодных и унизительных. В обоих вариантах господствующая раса стремится сохранить за собой все освоенные сферы деятельности и возложить на ущемленную расу необходимость приспосабливаться и изыскивать новые пути и способы выживания. Престижные места, к которым, как правило, общество относит священническую службу, сферу управления, бизнес, землевладение, военное дело и «свободные профессии», занимаются, за редким исключением, представителями привилегированной расы. В результате такого положения круг деятельности ущемленной расы зачастую оказывается ограничен торговлей и ремеслами. А в силу того, что это поле приложения сил не столь уж обширно, ущемленная раса стремится полностью его захватить и выжать из него максимум возможного, чем нередко приводит господствующую расу в негодование и удивление, потому что богатство и власть, добытые этим путем, превосходят то, что можно получить в результате традиционной экономической деятельности.
Классическим примером расовой дискриминации является индуистское общество, которое распалось на касты, а те в свою очередь превратились в профессиональные группы; но эта тенденция не является уникальной, у нее немало параллелей и в других местах. В Европе лужение и гадание полностью монополизировано цыганами, являющимися по своему происхождению индуистской кастой, которая случайно оказалась за пределами индуистского мира . Примеры легко обнаружить и в Новом Свете, возникшем в конце XV в. в результате экспансии западного христианства. На тихоокеанском побережье, где западная иммиграция существенно затронула местные интересы и изменила традиционный характер и образ жизни, китайцы стали работать носильщиками, прачками и лавочниками, завладев теми узкими полосками общественной экономики, которые были им брошены. Однако сейчас китайские миллионеры в Британской Малайе и Нидерландской Индии могут поспорить по богатству с местными толстосумами .
Негритянский раб-иммигрант в Северной Америке оказался ущемленным вдвойне: через узаконенное рабство и через расовую дискриминацию: и в настоящее время, спустя семьдесят с лишним лет после того, как один из ущербов был упразднен, второй до сих пор остается в силе. Страдания негров-рабов, порабощенных западным миром, возможно, намного превосходили страдания рабов Рима. Ужасы делосского рынка рабов во II в. до н.э. вряд ли могут сравниться с трансатлантической торговлей рабами в XVIII в. н.э. Труд на американских плантациях, возможно, не был столь тяжелым, как труд римских рабов, но все же у последних оставалась хотя бы маленькая искра надежды на свободу, тогда как у негритянских рабов такая надежда вовсе отсутствовала. Причем возможность свободы исключалась не только для самого раба, но и для его грядущих потомков.
Суровое римское право допускало, тем не менее, отпуск раба на волю, который свершался как персональный акт. В случае получения свободы бывший раб автоматически наделялся всеми гражданскими правами . Римское право в этой его части полностью соответствовало римским обычаям. Римские хозяева, беспощадные в эксплуатации рабского труда, были, тем не менее, щедры на помилование. Римский вольноотпущенник был полностью свободен от расового остракизма, к которому пожизненно приговорен американский негр. Поэтому неудивительно, что негр, осознав силу и масштаб своего притеснения, стал искать утешения в религии.
Негр не принес из Африки религии отцов, способной завоевать сердца его белых сограждан в Америке. Его примитивное наследие было столь непрочным, что оно распалось и развеялось от одного только прикосновения западной цивилизации. Негритянский раб прибыл в Америку не только физически, но и духовно обнаженным; и прикрыть свою наготу он мог только брошенной ему одеждой. Негр приспосабливался к новым условиям, по-своему переосмысливая христианские ценности. Обращая свой незамутненный и впечатлительный взор к Евангелиям, он обнаруживал там истинную природу миссии Иисуса. Он понял, что это был пророк, пришедший в мир не для того, чтобы утвердить власть сильных и могущественных, но для того, чтобы утешить слабых и униженных (Лука, 1, 52). «В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли! что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Матф. 2, 25). Сирийские рабы-иммигранты, принесшие христианство на Апеннины, совершили чудо создания новой живой религии, вытеснив ею мертвую. Возможно, негритянские рабы-иммигранты, встретившись с христианством в Америке, совершают еще большее чудо, воскрешая его к новой жизни. С их детской интуицией, с их способностью непосредственного эстетического выражения эмоционального религиозного опыта, они, возможно, смогут раздуть холодные угли христианства, чтобы в сердцах возгорелся новый пламень. Таким образом, у христианства появляется возможность во второй раз оказаться живой верой мертвой цивилизации. Если чудо действительно свершится, то это будет самый динамичный ответ на ущемление со стороны Человека.

Религиозная дискриминация

Если от расовой дискриминации перейти к дискриминации по религиозному признаку, то легко заметить, что это два весьма схожих социальных явления. Община, ограниченная в праве выбора рода занятий и профессий, может ответить на эту несправедливость активизацией своей деятельности в той специфической области, на которую ее обрекли, например, в области торговли или ремесел.
Религиозную дискриминацию можно проследить в трех различных вариантах: во-первых, общество, где наследники ущемленной общины являются членами того же самого общества и принадлежат к той же цивилизации, что и наследники привилегированной общины; во-вторых, общество, где наследники ущемленной и привилегированной общин принадлежат к двум различным развивающимся цивилизациям; в-третьих, члены привилегированной общины принадлежат к развивающейся цивилизации, тогда как члены ущемленной общины представляют реликтовую цивилизацию.
Факты подтверждают мысль, что этос начинает выравниваться, как только изменяются условия социальной адаптации социального меньшинства. Все сказанное с очевидностью указывает на то, что специфические свойства таких меньшинств не являются исконно им присущими или неискоренимыми. Скорее это симптомы специфического ответа на специфический вызов человеческого окружения.

Золотая середина

Закон компенсаций

Наконец мы приблизились к главному в нашей системе доказательств. Мы утверждали выше, что зарождению цивилизации способствуют наиболее трудные условия существования, имея в виду как природную среду, так и человеческое окружение. Далее мы задались вопросом, а существует ли некий социальный закон, который укладывается в формулу: «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул». Проведя тщательный эмпирический анализ, мы составили подробное описание ответов, которым, как выяснилось, соответствовало пять типов вызова: вызов суровых стран, вызов новых земель, вызов ударов, вызов давления и вызов ущемления. Во всех случаях сформулированный нами закон действовал безоговорочно. Остается установить, есть ли пределы, за которыми данный закон утрачивает силу. Если суровость вызова будет усиливаться до бесконечности, гарантируется ли тем самым бесконечное увеличение и стимула, то есть возможно ли бесконечное увеличение энергии, вложенной в ответ на брошенный вызов? А может быть, наступит такой момент, когда все нарастающая сила вызова даст обратный эффект и сила ответа будет падать? И можно ли достичь такой точки, за которой на вызов, сколь бы силен он ни был, не последует никакой реакции? Если такой точки практически не существует, то формула «Чем сильнее вызов, тем сильнее ответ» истинна; если же такая точка существует, то этот вывод следует определенным образом ограничить. Если на эмпирическом материале удастся установить такое ограничение, то закон примет следующий вид: «Наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы».
Где же истина? На первый взгляд кажется, что первоначальная формулировка «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул» бесспорна. Во всяком случае, наш эмпирический анализ ее подтверждал. Однако история дает нам ряд примеров, которые мы пока оставили про запас.
Известно, что в ряде мест стимулирующие вызовы отличались своей крайней суровостью, но фактом является и то, что эти случаи объединяет одна общая особенность, которая значительно смягчает суровость испытания, – все эти вызовы исходят только из природной среды. Но при определении общей силы или степени суровости вызова необходимо учитывать вызов не только физического, но также и человеческого окружения. Однако сама пустынность, дикость и необжитость мест, из которых исходит физический вызов, предопределяет тот факт, что вызов внешней человеческой среды будет ослаблен в силу их малолюдности или труднодоступности.
Обратимся к примерам. Мощный вызов бросало Венеции и Голландии море. Однако помимо стимулирующего воздействия, море давало также и защиту от посягательств соседей. Венеция, построенная на низких берегах, изолированная лагунами, была свободна от иностранной военной интервенции почти тысячу лет – с момента ухода франков в 810 г. и до захвата ее французами в 1797 г. Голландия, также окруженная каналами, не знала оккупации почти два столетия – от мирного договора с Испанией 1609 г. до завоевания французскими революционными армиями в 1794-1795 гг.
В этих примерах можно обнаружить элементы «компенсаций», действующих как бы в противовес наиболее сильным вызовам природной сферы. В подтверждение идеи о «компенсаторном» взаимодействии физического и человеческого окружения, рассмотрим еще ряд ситуаций Вызова-и-Ответа. Сначала дополним наш обзор компенсаций, которые дает человеческая сфера при мощном вызове из сферы физической: затем приведем примеры компенсаций за счет физической сферы, когда вызовы – продукт человеческого окружения.
Суровость вызова физической среды компенсируется несколькими путями. Прежде всего местность с суровыми природными условиями малопривлекательна для человека и зачастую плохо доступна, что само по себе гарантирует отсутствие соперников.
Там, где физическая среда характеризуется этой двойной неблагоприятностью, там и компенсация как бы удваивается.
Таково было окружение Венеции – низинные, болотистые берега не располагали к освоению их. Двойную компенсацию имели как обитатели пустынных островов Запада, так и представители православного христианства.
Основатели других родственно не связанных цивилизаций также имели компенсацию за исключительно тяжелые условия своего существования в неблагоприятной природной среде, где они закладывали фундамент для последующего роста и процветания цивилизаций. По крайней мере, можно догадываться, что, когда отцы египетской, шумерской и китайской цивилизаций пришли в болота, чтобы преобразить их в возделанные нивы и города, им не приходилось, подобно евреям при восстановлении храма Иерусалимского, держать в одной руке мастерок, а в другой – оружие . Первопроходцев ждала одна война – война с Природой. Возможно, раньше, живя в открытых местах, они страдали от нападения соседей. Отголоски такого давления в египетской и шумерской истории можно обнаружить в период постледникового иссушения Северной Африки. Возможно, это и объясняет «исход» в непроходимые топи и пустыни. Вполне допустимо, что их воинственные соседи просто не захотели последовать за ними. Отцы цивилизации майя ушли в тропический лес; отцы андской цивилизации ушли в сухую прибрежную долину и каменистое неплодородное нагорье внутренних земель.
Реликты вымерших цивилизаций также обязаны своим сохранением двойной защите. Сочетание суровости природных условий с труднодоступностью характерно для мест обитания еврейских общин на Кавказе и в Йемене, еврейских и монофизитских общин в Абиссинии . Показателен в этом плане пример греческих православных общин Мани и Сули в Оттоманской империи. Суровость и труднодоступная местность спасла Сули и Мани от тягот оттоманского гнета, тогда как греческие подданные падишаха в Спарте и Янине фактически были истреблены . Сулиоты и маниоты, стимулированные и защищенные суровостью и недоступностью своего края, сыграли в конце концов самую активную роль в создании современной Греции. Такая же двойная компенсация выпала на долю жителей Новой Англии в Таун-Хилле, Коннектикуте и мормонов у соленых озер Юты . Североамериканская пустыня не только стимулировала поселенцев, но и защищала их своей неприютностью от незваных гостей.
Интересно сопоставить исторический опыт основателей родственно не связанных цивилизаций и опыт реликтов. Отцы родственно не связанных цивилизаций, подобно реликтам, ведущим замкнутый образ жизни, ответили на вызов среды обитания и получили компенсацию в виде защиты от вызова человеческого окружения. Наоборот, для связанных цивилизаций, как и для реликтов в диаспоре, вызов со стороны человеческого окружения компенсировался благоприятными природными условиями. Динамический акт, с помощью которого создается связанная цивилизация, – отделение пролетариата от правящего меньшинства – явление социальное, а не физическое. Восставший пролетариат, зачинающий новую цивилизацию, успешно выдерживает это испытание в значительной мере потому, что наследует физическую среду обитания в готовом и приспособленном для нужд человека виде. Ему не приходится начинать с нуля – создавать новую среду в голой пустыне. Он получает компенсацию в форме вполне приемлемых условий существования, тогда как невыносимый быт первопроходцев, осваивающих новые местности, напротив, уравновешивается отсутствием угрозы со стороны человеческого окружения.
Так, реликты в диаспоре, вынужденные жить во враждебном религиозном окружении, вознаграждаются за свое терпение возможностью приобрести определенные экономические выгоды. Аналогичная ситуация складывается в среде эмигрантов и в том случае, когда они оказались в стране, спасаясь от бедности, а не от преследований у себя на родине. Хадрами на Яве , шотландцы в Англии и французские канадцы в Соединенных Штатах – все они, подобно евреям в диаспоре, отвечают на вызов чужой страны. И так же, как и евреи, выдержав испытание чуждым им человеческим окружением, они вполне удовлетворяются тем, что пожинают урожай с нивы, возделанной не ими.
Проявление «закона компенсации», причем в сфере более широкой, чем та, которая была рассмотрена выше, показывает, как мудро поступает тот, кто избегает крайностей, ибо в силу возможных компенсаций может не сработать правило «Чем сильнее вызов, тем сильнее и стимул». Историческое прошлое свидетельствует, что закон соотношения вызова и стимула взаимосвязан с законом компенсации, который ограничивает действие первого. Необходимо постоянно помнить, что социально-природная среда двойственна изначально и что вызов, брошенный одной из этих сфер, если он окажется слишком суровым, может быть компенсирован другой сферой. Фактически именно это компенсаторное отношение мы и обнаружили, рассматривая крайние случаи проявления Вызова-и-Ответа.

Что делает вызов чрезмерным?

Рассмотрим отношения между эллинским обществом и варварами. Мы уже касались ранее этого вопроса и определили, что давление было обоюдным. Предмет настоящего исследования – давление эллинистического мира на варваров. Поскольку эллинистическая цивилизация оказывала все более глубокое влияние на европейскую часть Средиземноморья, это не могло не сказаться на мире варваров. Вопрос стоял о жизни или смерти. Подчиниться ли нажиму со стороны внешней враждебной силы или раствориться в эллинистическом обществе? Был и другой путь – оказать сопротивление и стать в конце концов внешним пролетариатом.
Эллинская цивилизация бросила вызов кельтам и тевтонам. Кельты, не выдержав борьбы, надломились; однако тевтоны доказали, что эллинский вызов несмертелен, дав на него достойный ответ.
Надлом кельтов весьма примечателен и впечатляющ, ибо начало было блестящим – кельты нанесли римлянам сокрушительные удары. Кельтам был дан исторический шанс тактической ошибкой этрусков. Эти заморские неофиты эллинизма не удовлетворились своими первоначальными завоеваниями на западном побережье Италии и решили продвинуться к подножию Апеннин. Этрусские первооткрыватели пересекли апеннинский водораздел и заняли бассейн реки По вплоть до подножия Альп. Распространяясь с таким размахом, они, конечно, быстро утрачивали свою энергию. Итог не замедлил сказаться. Непосредственными противниками этрусков скоро оказались кельты, и столкновение их стало катастрофой для этрусков. Резкое давление со стороны этрусков стимулировало кельтов, а последовавший вскоре спад силы давления побудил варваров к активным наступательным действиям. Результатом был furor Celticus , который не ослабевал в течение двух веков.
К концу V в. до н.э. лавина спустившихся с Альп кельтов пронеслась по слабым этрусским форпостам в бассейне реки По. В первые десятилетия IV в. до н.э. варвары, воодушевленные успехом, наводнили Апеннины и разграбили города Италии, включая и Рим. Спустя столетие они произвели не меньший хаос на греческом полуострове. В 279 г. до н.э. они прорвались в Македонию и удерживались там четыре года. Размах нашествия был огромен. Одно крыло орды вышло на Дунай и, ударив в самое сердце эллинистического мира, пересекло Дарданеллы. Это племя навсегда осело на Анатолийском нагорье. Другие кельтские орды, двигавшиеся в противоположном направлении, вышли к берегам Рейна, Сены, Луары, добрались до океанского побережья, сметая все на своем пути, затем переправились на Британские острова, а преодолев Бискайский залив, захватили Пиренеи . Кельтские мигранты не были просто примитивными искателями добычи. Технически менее оснащенные, чем их западные противники, они, тем не менее, вдохновляемые стимулом эллинистического вызова, сумели выработать свой, оригинальный стиль, который отчетливо проявляется в дошедших до нас материальных свидетельствах той эпохи и позволяет воссоздать элементы кельтской культуры.
В течение двух веков безудержной экспансии кельтов (425-225 гг. до н.э.) могло показаться, что кельты сотрут с лица земли эллинистическое общество. Однако череда их ужасающих побед оборвалась. Они были изгнаны и с италийского полуострова, и с греческого. В Анатолии необузданность их грабительских экспедиций побудила местные города-преемники Ахеменидской империи к объединению. На Балканском полуострове в бассейне Марицы и Дуная кельтов истребили фракийцы, иллирийцы и другие местные варварские племена, быстро оправившись от шока, вызванного кельтским нападением. На Иберийском полуострове кельты также были отброшены назад. Последняя надежда оставалась на Ганнибала, в частности на переход его через Альпы. Кельты могли бы воспользоваться благоприятной ситуацией, но надежда оказалась напрасной, поскольку час славы Ганнибала миновал. Сокрушительное поражение, которое Ганнибал потерпел от Рима на исходе III столетия до н.э., самым непосредственным образом сказалось на судьбе кельтов, положив конец их победной экспансии. В последующие два столетия кельты были ассимилированы эллинистическим обществом .
Распад кельтского слоя в европейском варварстве под жестким излучением эллинистического влияния обнажил другой слой – тевтонский, который также был активизирован вызовом извне. Как должны были представляться перспективы столкновения с тевтонами какому-нибудь эллинистическому историку? Памятуя о кельтском нападении, наш историк наверняка стал бы утверждать, что вызов эллинизма чрезмерен, и как бы тевтоны не впали в ярость, как это когда-то случилось с кельтами, хотя, безусловно, окончательная победа будет не на стороне варваров.
Наблюдатель, который был свидетелем того, как Цезарь сразил свева Ариовиста или Август оттеснил тевтонов к границам Рейна и Эльбы на их исконные земли , едва ли мог предположить, что границам Римской империи предначертано остаться на линии Рейна и Дуная, а попытки продвинуться дальше за счет варваров до другого естественного рубежа – Вислы и Днестра – обречены на провал. Несмотря на все исторические прецеденты, именно это и случилось. Варвары заставили римлян остановиться на линии Рейн-Дунай, и эта самая длинная линия, какую только можно провести на карте Европы, стала постоянной европейской границей Римской империи. К тому периоду инициатива уже целиком принадлежала тевтонам. Окончательная их победа была лишь вопросом времени.
При установлении постоянной военной границы между цивилизацией и варварством время всегда работает в пользу варваров; не в пользу цивилизации оказывается и фактор большой протяженности границ. Вольные тевтонские племена все сильнее давили на линию Рейн-Дунай; их совершенно не пугала судьба кельтов; более того, вскоре именно над римлянами нависла смертельная угроза со стороны многочисленного и непокорного внешнего пролетариата. Тевтоны в отличие от кельтов оказались невосприимчивыми к эллинской культуре, исходила ли она от солдат, торговцев или миссионеров. Даже подчинившись накануне своего последнего военного триумфа духовной атаке древнесирийской религии, – религии, только что завоевавшей само эллинистическое общество, – они создали собственное, особое христианство, заменив католицизм арианством . И когда эллинистическое общество агонизировало, именно тевтоны стояли у его смертного одра.
Тевтонская победа заставила пересмотреть историческое значение кельтского поражения, которое казалось в свое время весьма существенным и закономерным.
Приведем еще два примера на эту же тему, постараясь изложить их как можно короче.
Духовная бедность римской религии представляла собой вызов религиям народов, покоренных воинственным Римом. Могла ли какая-нибудь из этих религий дать ответ на этот вызов, заполнив тем самым ужасный вакуум в душах римлян, опустошенных конвульсиями войны с Ганнибалом? У римских numina не было магических формул, способных помочь душе. Могло ли какое-нибудь чужестранное божество закрыть эту брешь? Эллинский Дионис пытался сыграть эту роль, но безуспешно. Однако там, где эллинский Дионис потерпел поражение, сирийский Христос, приняв смерть, восстал победителем. Через пять веков после осуждения римским Сенатом в 186 г. до н.э. вакханалий при Константине Великом римское правительство признало победу христианства.
Вторжение эллинизма в сирийский мир бросило вызов сирийскому обществу. Сирийское общество предприняло несколько попыток дать ответ на вызов; но у всех этих попыток была одна общая черта. Антиэллинская реакция каждый раз принимала форму религиозного движения. Тем не менее, существовало и фундаментальное различие между первыми четырьмя попытками и последней. Зороастрийская, иудейская, монофизитская и несторианская реакции потерпели поражение; исламская реакция одержала победу.
Зороастрийская и иудейская реакции представляли собой попытки состязаться с эллинистической властью, опираясь на религию, уже вполне сформировавшуюся к моменту вторжения. Иранцы, которые были господами сирийского мира, восстали против эллинизма и в течение двух веков после смерти Александра изгнали его со всей территории к востоку от Евфрата. На линии Евфрата, однако, зороастрийская реакция иссякла. Остатки завоеваний Александра были спасены эллинизмом. Таким образом, зороастрийская реакция не могла предотвратить вторжение чужеземной цивилизации. Иудейская реакция также не сумела освободить свой сирийский дом от эллинизма. Еврейский народ был слишком малочислен и слаб технически, а Сирия, где концентрировалась эллинистическая энергия, находилась слишком близко. Поэтому евреи не смогли достичь и малой части успеха зороастрийцев, если не считать победы Маккавеев над Селевкидами, которую им не удалось закрепить. В Иудейской войне 66-73 гг. н.э. еврейская община в Палестине была стерта в порошок . Остатки этого сирийского народа, который с поразительной смелостью принял вызов и был безжалостно изгнан с родины и развеян по лику Земли, и поныне, как пеплы погасшего вулкана, носятся по всему миру. Этот социальный пепел знаком нам под названием еврейской диаспоры.
Что касается несторианской и монофизитской реакций, то они представляют собой две альтернативные попытки повернуть оружие против эллинизма. В синкретической религии первоначального христианства сущность сирийского религиозного духа была эллинизирована до такой степени, что находила резонанс в эллинистических душах, а для сирийцев это, возможно, был самый горький плод эллинского господства. Эллинистическое правящее меньшинство разглядело бесценную жемчужину в поле сирийской культуры, а теперь ненавистный захватчик присваивал эту драгоценность. Несторианская и монофизитская реакции представляли собой попытки сохранить христианство в чистоте и тем обеспечить наследникам сирийской цивилизации право пребывать в Царствии Небесном. Это были попытки деэллинизировать христианство, восстановив древнюю сирийскую основу. Но несторианская и монофизитская реакции в свою очередь закончились неудачей. Здесь не имеет значения то, что их богословские догматы и политические судьбы различны: поражение застало их на одном пути. Фундаментальная причина, по которой несториане и монофизиты потерпели поражение, состояла в том, что они стремились к невозможному. Эллинский сплав, из которого хотели вычленить христианство, оказался неделимым. Христианство – это либо синкретизм, либо ничто; и хотя любая из составляющих могла быть уменьшена до минимума, ее нельзя было свести к нулю. Удаляя эллинский элемент из христианства, несториане и монофизиты тем самым лишь обедняли его.
Свидетельствовал ли провал всех попыток сирийского общества противостоять эллинизму об упадке и стагнации сирийского общества?
К 630 г. католический греко-римский мир имел все основания прийти к такому заключению. И, тем не менее, именно тогда поднялась пятая, и на этот раз победоносная, волна борьбы с эллинизмом. Она исходила из мира ислама, и эта исламская реакция заставила переосмыслить все предыдущие этапы борьбы. Ислам исполнил то, что оказалось не по силам иудаизму, зороастризму, несторианству и монофизитам. Он завершил изгнание эллинизма из сирийского мира. Он восстановил в форме халифата Аббасидов сирийское универсальное государство, жестоко разрушенное Александром. Наконец, ислам дал сирийскому обществу вселенскую церковь местного происхождения, чем доказал, что сирийская цивилизация способна иметь наследников. Когда рухнул халифат Аббасидов и сирийское общество стало постепенно распадаться, исламская церковь превратилась в «куколку», давшую впоследствии арабское и иранское общества, сыновне родственные сирийской цивилизации.
Можно по-новому оценить и вызов, брошенный западной цивилизации оттоманской державой. В течение XIV в. османы сумели распространить Pax Ottomanica на воюющие общины православного христианства на Балканском полуострове. На рубеже XIV–XV вв. православно-османское борение приостановилось, однако возникла новая проблема. Предстояло ли западному миру подчиниться османам, которые, покорив православные общины, прекратили войны с помощью жесткой дисциплины? Или же западные общества готовы были создать из собственной социальной системы некий щит, способный зищитить их от османского давления?
В XV в. защитную функцию взяло на себя королевство Венгрия. Однако спустя столетие Венгрия оказалась не в состоянии выполнять эту роль. Поражение Венгрии в битве при Мохаче имело драматические последствия. Легко представить себе какого-нибудь венецианца, которому удалось бежать с поля битвы. Он непременно стал бы утверждать у себя на родине, что османы непобедимы, и принялся бы убеждать свое правительство немедленно заключить договор с османами, пока их кавалерия не перешла через Альпы и не захватила венецианские земли. Подобное мнение могло показаться мудрым и дальновидным, однако оно перестало быть истинным уже к концу 1526 г., то есть сразу после Мохачской битвы, поскольку была создана дунайская монархия Габсбургов.
Эта «ветхая монархия» возникла как бы случайно, словно дом, построенный на песке, которому предстоит рухнуть, едва «дожди польют, побегут потоки, ветры подуют и станут его ударять» (Матф. 7, 25). Так можно ли было ожидать, что эта слабая конструкция устоит, когда пала сильная Венгрия, – Венгрия, с ее глубокой исторической традицией и воинственным народом? Дунайская габсбургская монархия была кучей обломков, случайно уцелевших от оттоманских атак, объединением полудюжины местных королевств и земель: форпостов Штирии и Австрии, герцогств Каринтии и Тироля, королевства Богемии. Наверняка эта новая Дунайская габсбургская монархия не могла преуспеть там, где старое Королевство Венгрии пало. Наверняка ее ожидала участь еще более плачевная, чем участь Венгрии. Таковы были естественные прогнозы, но, тем не менее, они не подтвердились уже в 1529 г. и были полностью опровергнуты в 1683 г. При первой осаде Вены Дунайская габсбургская монархия с честью выдержала удар. При попытке второй осады Вены оттоманская держава получила такой отпор, от которого она уже не смогла оправиться. Таким образом, исход битвы при Мохаче отнюдь не свидетельствовал о бессилии Запада перед лицом оттоманского вызова. Напротив, лишившись одного щита, западное общество создало другой, оказавшийся достаточно прочным.
Все эти примеры указывают на то, что мы еще не выработали правильного метода рассмотрения стоящей перед нами проблемы. Дело в том, что в приведенных случаях действовали неравноценные силы. Вызов во всех случаях был действительно велик, но мы не располагаем достаточными основаниями, чтобы утверждать, что для одних он был чрезмерен, для других же – нет. Какое бы количество примеров мы ни привели, истины не добудем, ибо число примеров неисчерпаемо и каждый последующий может опрокинуть ранее выработанную схему. Таким образом, лучше отказаться от этого метода как порочного и попытаться пойти другим путем.

Сопоставление по трем параметрам

Подойдем к проблеме с другого конца. Обратимся к примерам, в которых вызов обусловливал эффективный стимул, а следовательно, и успешный ответ. Мы уже рассматривали примеры такого рода, сопоставляя исторические случаи успешного ответа на вызов со случаями неудачного ответа. Прибегнув к сравнительному методу, попробуем включить в наш анализ сразу три объекта.
Дополним наши сопоставления третьей исторической ситуацией, в которой вызов был бы не менее, а более суровым, чем в ситуации, которую мы анализируем. В таком случае рассматриваемая ситуация будет средней ситуацией между двумя крайностями. В двух крайностях вызов будет, с одной стороны, минимальным, с другой – максимальным. В каком случае последует успешный ответ? Ситуация, где суровость вызова ниже средней величины, влечет ответ, успех которого также весьма невесом. Следует определить тип ответа, возникающего в ситуации третьего типа, когда суровость вызова выше среднего уровня. Последует ли на максимально суровый вызов безусловно успешный ответ? Если в ходе исследования мы обнаружим, что повышение силы вызова сверх некоторого предела влечет за собой не повышение, а понижение успешности ответа, можно будет говорить о действии закона «снижающих возвратов», который сводится к тому, что существует определенная мера суровости испытания, когда стимул вызова достигает наивысшей интенсивности. Назовем эту степень суровости оптимумом. В соответствии с этим стандартом некоторые представления данного вызова окажутся недостаточными, а другие представления того же вызова – избыточными, тогда как на отрезке оптимума этот вызов мог бы стимулировать максимально успешный ответ. Очертив пунктиром контур предстоящего исследования, посмотрим, приведет ли нас новая линия к намеченной цели.
Этерификация

История техники, до сих пор не открывавшая нам никаких законов общественного прогресса, все же открывает нам принцип, который стоит за прогрессом техническим. Принцип этот можно определить как закон прогрессирующего упрощения.
Например, в истории современной транспортной системы на Западе замена мускульной силы механической знаменовала технический прогресс, который сопровождался дальнейшим развитием материального инструментария. Локомотив, придя на смену лошади, потребовал строительства железнодорожных путей, тоннелей, виадуков, что привело к уничтожению естественного ландшафта. Когда в свою очередь паровой двигатель был заменен двигателем внутреннего сгорания, произошло значительное упрощение. Двигатель внутреннего сгорания, позволивший создать автомобиль, обладает всеми достоинствами парового двигателя и лишен многих его недостатков, ибо при автомобильном сообщении отпадает необходимость в столь сложном инженерно-техническом обеспечении пути. Кроме того, автомобиль способен развить скорость не меньшую, чем паровоз, и при этом он обладает почти такой же свободой передвижения, как лошадь.
Закон прогрессирующего упрощения просматривается также в историй современной западной техники связи. Электрический телеграф и телефон, электрические линии, посредством которых передавался код Морзе или человеческий голос, требовали металлического провода. Затем следует изобретение беспроволочного телеграфа и телефона. Это техническое достижение сделало возможным передачу человеческого голоса на расстояние через эфир с той же скоростью, с какой органы речи непосредственно передают сигналы через воздух.
Или возьмем историю письменности, этого древнейшего средства передачи мысли не в звуковом выражении, а через символ или знак, способный сохраниться в Пространстве и Времени. В истории письменности наблюдается не только соответствие между развитием техники письма и упрощением формы, но эти две тенденции фактически тождественны друг другу, поскольку вся техническая проблема, которую должно решить письмо как фиксатор, хранитель и посредник человеческой речи, – это отчетливая репрезентация широчайшей сферы человеческого языка с максимальной экономией визуальных символов.
Возможно, наиболее громоздкой из когда-либо изобретенных человеком является китайская письменность, где иероглифы эволюционировали практически без упрощения и где каждая пиктограмма представляет собой не звук или отдельное слово, а идею. Поскольку идеи, посещающие человека, бесконечно разнообразны, число знаков в китайской письменности распадается на пять фигур, а каждый отдельный знак может содержать больше линий, чем западный алфавит – букв. Естественно, что китайская письменность технически наиболее несовершенна и наиболее громоздка среди всех употребляемых ныне систем. Она технически менее совершенна, чем и не дошедшие до нас системы. Египетская иероглифика и шумерская клинопись, каждая независимо от другой, определенным образом эволюционировали и пришли к большей экономии визуальных символов. Если бы египетское и шумерское письмо полностью отказалось от использования идеограмм и перешло на фонограммы, то, возможно, обе эти системы письма сохранились бы живыми до наших дней. Однако этого не произошло.Они продолжали использование фонограмм параллельно с идеограммами (порочная практика, ставшая источником путаницы, вместо того чтобы внести в систему большую ясность). Тем не менее и египетское, и шумерское письмо технически во всех отношениях более развито, чем китайское. Число пиктограмм в них более ограниченно, и они проще по форме. Египтяне провели значительное формальное упрощение, ими был разработан вариант курсивного написания, а анализ звуков человеческой речи позволил создать фонограммы для отдельных слогов, состоящих только из одной согласной. Последнее достижение привело египтян к самому порогу изобретения консонантного алфавита.
В историческом алфавите, изобретенном каким-то древнесирийским книжником, тогда как египетские писцы не смогли этого сделать, упрощение письменности, что фактически и означало ее техническое усовершенствование, было полным и радикальным. Сущность алфавита – разложение звуков человеческой речи на отдельные составляющие и представление каждого из этих элементов отдельным визуальным символом, соединяющим в себе четкость и простоту формы. Финикийцы – изобретатели алфавита – выделили и обозначили согласные. Греки заимствовали эту находку, а затем развили и дополнили алфавит, выделив и обозначив также и гласные звуки. Латинский алфавит, ставший письменностью западного общества, – это вариант греческого без каких-либо существенных изменений с технической стороны.
История письменности, кульминацией которой было создание алфавита, может служить яркой иллюстрацией закона соответствия между совершенствованием техники и упрощением аппарата. Действие этого закона можно проследить также в истории языка – технике артикулированных и значимых звуков. Процесс этот первичен относительно процесса возникновения письменности и, видимо, совпадает с самой историей человечества.
В истории языка, как и в истории письменности, упрощение – это линия технического прогресса. Тенденция языка, прогрессивно развивающегося, – отказываться от громоздкого аппарата флексий , которыми наполнены части речи и которые несут определенные значения, вводя вместо этого предлоги, дополнительные глаголы, частицы. Можно заметить, что эта тенденция в развитии техники языка схожа с тенденцией совершенствования письменности, когда наблюдается переход от идеографических пиктограмм к конвенциональным символам, представляющим элементарные звуки. В обоих случаях преследуется одна цель – максимально возможное упрощение и экономия форм и средств выражения.
Тенденцию языка к самоупрощению через отбрасывание флексий в пользу вспомогательных слов можно проследить на примере некоторых представителей индоевропейской семьи языков. В качестве двух полярных крайностей возьмем классический санскрит и современный английский. Санскрит в силу исторической случайности оказался законсервированным в канонической литературной форме еще до того, как, претерпев существенные изменения, он превратился в индоевропейский праязык – язык, из которого произошли все индоевропейские языки . В санскрите англоговорящий исследователь найдет поразительное количество флексий при удивительной бедности частиц, тогда как на другом конце шкалы в современном английском осталось чрезвычайно мало флексий, унаследованных от праязыка, но образовалось огромное количество предлогов, частиц и вспомогательных глаголов. В этой лингвистической шкале, где английский и санскрит представляют собой две крайности, аттический греческий находится ближе к середине. Аттическое наречие поражает сходством с санскритом по обилию флексий, но дальнейшие наблюдения показывают, что греческие и санскритские флексии иначе распределены между различными частями речи. Греческому менее, чем санскриту, свойственны флексии существительного, но, с другой стороны, в нем больше флексий глагола. Эта разница весьма существенна, ибо глагол в отличие от существительного несет в своем содержании и отношение, и значение. Однако индуистский санскритолог, обратившись к греческому языку, возможно, вообще не заметит обилия флексий. Особенность аттического наречия, способная привлечь внимание санскритолога, – это обилие частиц. Исходя из первого своего впечатления, санскритолог даже может прийти к выводу, что аттический и современный английский обладают одной общей тенденцией, которая отсутствует в санскрите.
Если сопоставлять языки по силе их выражения, то, возможно, мы придем к заключению, что наш гипотетический исследователь из Индии скорее найдет параллель между английским и греческим, чем наш гипотетический англичанин – между греческим и санскритом, так как сложный английский глагол имеет столь широкий диапазон употребления и несет в себе столько нюансов и оттенков, что он вполне сопоставим с греческим, но никак не с санскритским, неразвитым и бедным.
Арабский глагол поначалу поражает английского исследователя обилием «аспектов», выраженных с помощью внутренних флексий, но вскоре обнаруживается, что английский глагол с помощью вспомогательных слов может выражать все эти аспекты, равно как и все возможные значения времени, тогда как арабский глагол с его единственной парой времен – совершенным и несовершенным – фактически беспомощен выразить элементарное временное различие между прошлым, настоящим и будущим.
Оттоманский тюркский язык, как и греческий, может выразить широкий диапазон значений с тонкими оттенками отношений с помощью развитого флективного глагола, но его несовершенство по сравнению с греческим в незначительном количестве частиц. В большинстве своем все такие частицы являются заимствованиями из персидского и арабского. Но самым большим недостатком тюркского является ограниченное число относительных местоимений. Он пытается восполнить нехватку местоимений, используя герундий. Результатом становится усложнение синтаксиса, в сравнении с которым цицероновские и мильтоновские периоды кажутся простыми. Тюркский язык намного бы упростился, отказавшись от вербальных флексий и приобретя взамен горстку относительных местоимений.
Линия прогресса в совершенствовании техники языка, которая раскрывается в данном обзоре, предполагает, что язык постепенно освобождается от флексий в пользу вспомогательных слов и в конце концов полностью утрачивает всякие черты флективности. Современный английский проделал длинный путь в этом направлении, а классический китайский язык – с этой точки зрения столь же совершенный, сколь несовершенна китайская письменность, – возможно, прошел весь путь до своего логического предела. Закон соответствия между развитием техники и упрощением технического аппарата, который мы проиллюстрировали на примерах из истории транспорта, связи, письменности и языка, можно проиллюстрировать также примерами из истории астрономии, философии и одежды.
В истории физики, например, птолемеева геоцентрическая система мира, представлявшая собой первую попытку дать связное объяснение всех наблюдаемых движений известных в то время небесных тел, выработала геометрический аппарат эпициклов . Коперникова система, пришедшая на смену системе Птолемея, дает возможность в значительно более простых геометрических понятиях создать стройное объяснение бесчисленного множества движущихся небесных тел, обнаруженных теперь уже с помощью телескопа. А современная система Эйнштейна – для тех, кто ее понимает, – кажется вариантом дальнейшего упрощения представлений о физической структуре Вселенной через объединение свойств пространства, времени и законов гравитации, электричества и магнетизма в некую единую систему.
Все эти примеры наглядно иллюстрируют закон прогрессирующего упрощения. Причем тенденция к упрощению неуклонно проявляется в самых различных областях. Но возможно, термин «упрощение» не совсем точно отражает суть явления. Слово «упрощение» имеет отрицательный смысл, тогда как в конкретных примерах обозначенного феномена наиболее явным проявлением или следствием этого закона является не снижение, а изменение уровня энергии, переход к энергиям все более и более элементарным, тонким и постигаемым лишь при помощи абстрактных категорий, как бы эфирным. Фактический результат – не потеря, а приобретение.
Иными словами, процесс, который мы анализировали, не просто упрощение средств, а перенос энергий, сдвиг из более низкой сферы бытия в сферу действия более высокого уровня. Возможно, мы более точно определим процесс, назвав его не «упрощением», а «этерификацией».
Феномен этерификации можно наблюдать в самых разных сферах.
В сфере человеческой деятельности по преобразованию физической природы наблюдается картина стадиального перехода человека от применения самой сложной и наглядной из энергий (мускульной энергии) к энергиям более элементарным, эфирным – от воды к пару, от пара к электричеству; от передачи электрических волн по металлическим проводам – к передаче через посредство «эфира».
Феномен этерификации можно наблюдать также в теологии, математике, искусстве, философии.
А. Бергсон сравнивает этерификацию богословия с аналогичным процессом в истории математики. «Постепенное восхождение Религии к Богам со все более ясно очерченной личностью и более четко определенными отношениями между собой означает в конечном счете абсорбцию в понятие некой единой божественной личности; и это в свою очередь вызывает переход от внешнего к внутреннему представлению о Боге, переход Религии от статики к динамике, и этот конверсивный процесс аналогичен тому, что происходит в Чистом Разуме, который постепенно переходит от математики конечных величин к дифференциальному исчислению» [прим58].
Этерификация современного западного искусства, имевшая место в XVIII в., когда скипетр перешел от Архитектуры к Музыке и когда порыв художественного импульса избрал себе более утонченного посредника в звуке, была отмечена Освальдом Шпенглером в его «Закате Европы», где он говорит, что «приблизительно в 1740 г., когда Эйлер пришел к определенной формуле функционального анализа, в музыке возникла соната как зрелая и более высокая форма инструментального стиля. Музыка в этот период стала властвовать над всеми другими искусствами. В области пластических искусств Музыка вытесняет скульптуру, пощадив лишь чисто музыкальные, перегруженные деталями неэллинского и антиренессанского характера, малые формы из фарфора, материала, изобретенного в то время, когда камерная музыка завоевывала мир. Если пластическое искусство готической эпохи представляет собой архитектонический орнамент – ряды человеческих фигур везде и вокруг, – стиль рококо являет собой примечательный пример искусства, которое пластично только внешне, тогда как в действительности оно вдохновлено Музыкой. Это показывает степень, в которой техника может управлять основами художественной жизни и в которой основа художественной жизни может вступить в противоречие с духом мира форм, создаваемого этой техникой, в отличие от общепринятой эстетической теории, согласно которой дух и техника находятся друг к другу в отношении причины и следствия» [прим59].
Если Шпенглер обнажает процесс этерификации в области искусства, то иллюстрацию соответствующего процесса в области философии можно найти в приведенном Платоном рассказе Сократа. «В детстве, – сказал Сократ, – у меня была необычная страсть к той области знания, которую они называют физикой. Мне казалось соблазнительным узнать причины всех явлений и понять происхождение, распад и существование каждого из них. И часто я напрягал свой ум, размышляя о том, правда ли то, о чем говорится в теории, что живые организмы возникают из соединения тепла и холода; или что материальное средство нашей мысли – кровь, воздух или огонь; или что, возможно, это неверный подход к проблеме и больше следует думать о голове, в которой содержатся слуховые, зрительные, обонятельные ощущения, о памяти и предположении, которые возникают из этих ощущений, а затем – о знании, возникающем в конце цепи из памяти и предположения, когда они сводятся в одну точку. А потом я стал размышлять о путях, которыми исчезают эти явления, а также о естественной истории звездной вселенной и нашей планеты, пока в конце концов я не пришел к заключению, что у меня меньше дара проводить такого рода исследование, чем у любого другого существа. Я расскажу вам последнюю вещь о состоянии моей души. Я был ослеплен своими изысканиями до такой крайней степени, что мне казалось, я перестал знать все то, что знал раньше… Но однажды, – продолжал он, – мне довелось услышать Анаксагора, который читал из книги, где было написано, что Ум – это главная сила во вселенной и причина всех явлений; и отсюда в конце концов я извлек желаемое объяснение. Мне показалось истинным, что причина всех явлений должна быть Умом: и я решил, что если это правда, то ум-устроитель должен устраивать все наилучшим образом и всякую вещь помещать там, где ей всего лучше находиться» (Платон. Федон 96-97).
В описанном здесь опыте, который, очевидно, стал поворотным пунктом в духовном становлении Сократа, афинский философ переключает интерес с физической стороны на психическую, обращается от макрокосма к микрокосму и открывает духовную причину всех явлений, хотя первоначально он такую причину видел в материальном. Таким образом, Сократ нашел интеллектуальный выход, а найдя его, он обрел и нравственное спасение, ибо эта перемена означала также и перемену цели. В акте переноса своих интересов из физической сферы в психическую Сократ вышел за границы метафизики и оказался в царстве этики. Как видно из цитированного отрывка, он расширил поле исследования, включив в него наряду с понятием Истины также понятие Добра. Свое высшее выражение принцип этерификации получает в Новом завете. «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело – одежды? Взгляните на птиц небесных: оне не сеют, не жнут, не собирают в житницу; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? […] И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. […] Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или: что пить? или: во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники: и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Матф. 6, 25-26, 28-29, 31-33).
Этим отрывком из Евангелия от Матфея можно закончить обзор иллюстраций, подтверждающих действие принципа этерификации в самых различных областях общественной жизни. И всюду привлекает внимание одна и та же тенденция, получающая лишь незначительные отклонения. В морфологических понятиях этерификация проявляется как закон прогрессирующего упрощения: в биологических понятиях она проявляется как Saltus Naturae (скачок Природы) из неодушевленной материи в жизнь; в философских понятиях это переориентация умозрения из макрокосма в микрокосм; в религиозных понятиях – переселение души из дьявольского мира плоти в Царствие Божие. Продолжив этот обзор, мы, без сомнения, нашли бы различные проявления этерификации и в других сферах; но примеры, собранные здесь, как нам кажется, достаточно убедительны, ибо они безошибочно указывают путь к цели настоящего исследования.

Перенос поля действия

Этерификация рассматривалась нами как обстоятельство, сопутствующее росту; и вышерассмотренные примеры данного явления проясняют критерий роста, который нам не удалось обнаружить в прогрессивном и кумулятивном завоевании человеческого и физического окружения. Этот критерий скорее связан с законом прогрессивного упрощения и переносом энергии, сдвигом сцены действия из этого поля в другое поле, где действие Вызова-и-Ответа может найти альтернативную сферу. В этом другом поле вызовы не приходят извне, а рождаются изнутри. Ответом на них является внутренняя самоартикуляция или самодетерминация. Когда мы наблюдаем человека или человеческое общество в ситуации Вызова-и-Ответа, мы замечаем устойчивую тенденцию к перемещению из одного поля действия в другое. Наличие или отсутствие этой тенденции позволяет судить о наличии или отсутствии роста, ибо если посмотреть на процессы более внимательно, то мы убедимся, что невозможно назвать пример Вызова-и-Ответа. где действие имело место исключительно в одном поле. Даже в тех ответах, которые на первый взгляд кажутся всего лишь завоеванием внешнего окружения, всегда можно заметить элемент внутренней самодетерминации, и, наоборот, всегда существует какой-то выплеск действия наружу, если само действие направлено внутрь. В то же время, если серия Вызовов-и-Ответов стимулировала рост, это предполагает, что в каждом последующем круге Вызова-и-Ответа влияние действия на внешнее поле понижается, а действие на внутреннее поле оказывается решающим в ходе борьбы.
Эта истина со всей ясностью вытекает из тех представлений об истории, где делается попытка описать процесс роста исключительно в терминах внешнего поля. Обратимся к примерам из сочинений двух гениальных исследователей – Эдмона Демолена и Г. Дж. Уэллса.
Тезис о примате среды бескомпромиссно выражен в предисловии к книге Демолена. «Землю заселяет бесконечное множество народов; какова причина возникновения этого многообразия? Первая и решающая причина различия рас определяется тем путем, который позволил им выжить. Именно путь создает расу и формирует социальный тип» [прим60]. Когда этот вызывающий манифест побудил нас ознакомиться со всей книгой, мы убедились, что тезис этот разработан в ней блестяще и кажется убедительным, пока речь идет об истории примитивных обществ. В этих случаях состояние общества можно объяснить с определенной точностью и полнотой, анализируя лишь вызовы из внешнего окружения. Однако такой анализ не выявит причин роста, поскольку примитивные общества находятся в статическом состоянии. Демолену в равной мере удается объяснить возникновение задержанных цивилизаций. Блестяще написана глава о евразийских номадах. Но во всех этих случаях условия статичны. Когда автор применяет свою формулу к патриархальным сельским общинам, читатель ощущает некоторое неудобство. Объяснение кажется слишком правдоподобным, ход рассуждения – слишком гладким и простым. А главы о Карфагене и Венеции рождают чувство какой-то недосказанности. Когда он пытается объяснить пифагорейскую философию в понятиях колониальной торговли с югом Италии, невольно улыбаешься, но тут же ощущаешь завидную способность автора заземлить проблему. Однако глава под названием «Путь Нагорья – социальные типы албанцев и греков» совершенно неудачна. Албанское варварство и эллинская цивилизация находились в одном и том же физическом окружении просто потому, что их предки пришли туда одним и тем же путем – сухопутным! Получается, что весь грандиозный человеческий опыт и великие достижения, вошедшие в историю под именем эллинизма, предопределены одним лишь второстепенным фактором – Балканским нагорьем! В этой неудачной главе основная идея оказывается сведенной к абсурду. Попытка описать рост цивилизации в стадии, предшествующей надлому, как ответ на вызов из внешнего окружения, оказывается явно неудачной.
Уэллс в свою очередь утрачивает блеск своего таланта, когда пренебрегает простым и примитивным. Реконструируя драматические события геологической истории, он в своей стихии. Когда он описывает, как «эти териоморфы , эти доисторические млекопитающие» уцелели, тогда как рептилии вымерли, сила его пафоса приближается к пафосу библейского рассказа о Давиде и Голиафе, и в определенном смысле его рассказ неповторим. Читая этот отрывок, с жадностью предвкушаешь главы о волнующих событиях человеческой истории, но приходится испытать некоторое разочарование. Повествуя, как маленькие териоморфы становятся палеолитическими охотниками или евразийскими номадами, Уэллс, как и Демолен, выглядит вполне убедительным, но ему совершенно не удаются события западной истории, когда из териоморфа нужно вывести высокоорганизованную личность Уильяма Юарта Гладстона [прим61] . Неудачу Уэллса можно измерить успехом Шекспира в решении аналогичной проблемы. Если мы расположим выдающиеся типажи великой шекспировской галереи в порядке возрастания духовности, имея при этом в виду, что драматургия раскрывает характеры персонажей в действии, мы увидим, что Шекспир движется от низкого к высокому, постоянно перемещая поле действия героя. Причем сдвигает его всегда в одном и том же направлении – отводя микрокосму главное место на сцене и отодвигая макрокосм на задний план. Это прослеживается в характерах шекспировских героев от Генриха V через Макбета к Гамлету. Довольно примитивный характер Генриха V ярко раскрывается в его ответах на вызовы человеческой среды: отношения его с собутыльниками, с отцом, с соратниками.
В описании Макбета использованы другие краски. Поле его действия сдвинуто, как бы более повернуто внутрь, ибо отношения Макбета к Малькольму или Макдуфу и даже его отношение к леди Макбет не менее значимы для героя, чем отношение его к самому себе. Наконец – Гамлет. Мы видим, что макрокосм здесь почти полностью исчезает. Все – от отношения героя к убийцам своего отца до любви его к Офелии, – все погружено в пучину внутреннего конфликта, разыгрывающегося в душе героя. В Гамлете поле действия переносится из макрокосма в микрокосм почти полностью.
Подобный перенос поля действия обнаруживается и в истории цивилизаций. Когда серия ответов на вызовы стимулирует рост, можно видеть, что по мере роста поле действия сдвигается, перемещаясь из внешнего окружения во внутреннюю социальную систему растущего общества.
Например, мы уже говорили в другой связи, что, когда наши предки на ранней ступени западной истории сумели отразить нападение скандинавов на западное христианство, одним из средств, с помощью которых была достигнута эта победа, было создание мощного военного и социального инструмента в виде феодальной системы. Создание феодальной системы явилось ответом на скандинавский вызов. Феодализм обеспечил временное равновесие, впоследствии нарушенное, что вызвало новый порыв, охвативший западное общество и позволивший ему преодолеть мертвую точку, в которой неизбежно оказывается система, достигшая равновесия. Успешно ответив на брошенный вызов, западный мир совершил переход от одного динамического круга Вызова-и-Ответа к другому. Социальная, экономическая и политическая дифференциация между различными социальными классами, вызванная феодализмом, породила определенные стрессы и напряжения в структуре западного общества, а это в свою очередь поставило растущее общество перед лицом следующего вызова. Западное христианство едва оправилось от напряженной борьбы с викингами, как перед ним возникла новая задача, требующая замены феодальной системы новой системой отношений, основанной на суверенитете государств и личной свободе граждан. Этот пример двух последовательных вызовов в истории западной цивилизации наглядно демонстрирует сдвиг поля действия из внешней сферы во внутреннюю.
Пример этот не единичен. В эллинской истории мы также видели, что все ранние вызовы приходили из внешнего окружения. Самым ранним был вызов, брошенный горными жителями обитателям долин Эллады. Жители долин, победив, оказались перед новым вызовом – мальтузианской проблемой . Решив ее с помощью заморской экспансии, они вновь столкнулись с вызовом человеческого окружения со стороны соперничающих финикийских и этрусских колонистов Западного Средиземноморья и, конечно же, местных варваров.
Бесконечная череда вызовов и ответов в истории Эллады была прервана во второй половине IV в. до н.э., когда эллинское общество получило передышку, продолжавшуюся вплоть до III в. н.э. Это было время господства эллинского общества не только над всеми обществами, попавшими в его орбиту, но и над физической природой. В III в. н.э. внешнее окружение снова дало о себе знать, что сказалось на самочувствии эллинского мира.
В течение пяти или шести предшествующих веков эллинский мир был практически свободен от вызовов, исходящих от внешнего окружения, физического или человеческого. Но это не означает, что в течение этих столетий эллинский мир был вообще свободен от вызовов. Наоборот, как уже отмечалось нами, это был период упадка, то есть период, когда эллинизм оказался несостоятелен перед лицом новых вызовов. Мы касались уже данной темы, но если посмотреть на нее под иным углом зрения, то мы обнаружим, что новые вызовы представляли собой версии старых вызовов – тех, что уже получили триумфальный ответ во внешнем поле и, преобразованные, обратились теперь к внутренним сферам жизни эллинского общества.
Например, внешний вызов ахеменидского и карфагенского военного давлений стимулировал эллинское общество в ходе своей самообороны к созданию двух мощных социальных и военных инструментов – афинского флота и сиракузской тирании. Эти инструменты исполнили свою непосредственную функцию, придав Элладе силы в борьбе с внешним врагом. Но эти же инструменты породили определенные стрессы и напряжения внутри эллинской социальной системы – борьбу за гегемонию между Афинами и Спартой, распад афинской власти и превращение ее в тиранию, борьбу в Сиракузах. Все это и представляло собой новый вызов эллинскому обществу, вызов, на который оно не смогло ответить, что привело к социальному надлому.
В западной истории соответствующая тенденция прослеживается вплоть до настоящего времени. В ранний период западное христианство противостояло вызовам человеческого окружения. В младенчестве западное христианство вынуждено было защищаться от арабов – строителей нового сирийского универсального государства на Иберийском полуострове, а также от экспансии недоразвитых дальнезападнохристианской и скандинавской цивилизаций. Противостояло оно и континентальным варварам. В эпоху крестовых походов западные христиане распространили свое влияние на Средиземноморье и Прибалтику. Экспансия их была временно приостановлена успешным сопротивлением со стороны местных обществ, не желающих подчиняться агрессии. Западный мир подвергся контрдавлению, с одной стороны, московитов, с другой – османов. Однако вскоре Запад вновь ударился в экспансию: началось движение, сравнимое по своему размаху разве что с победами македонян и римлян, движение, которое противопоставило Запад всему незападному миру.
Современная западная экспансия в буквальном смысле имеет мировой масштаб, и по крайней мере в настоящее время она освободила нас полностью от старых вызовов со стороны внешнего окружения. Последний вызов такого рода в современной западной истории наблюдался два с половиной века назад, когда османы попытались захватить Вену. Однако с момента неудачи последнего крупного оттоманского нашествия 1683 г. Homo Occidentalis успел позабыть, что значит предстать перед серьезной угрозой со стороны внешних сил. С тех пор он постоянно угрожает другим, сам не ведая чувства страха, и в последнее время достиг всемирного господства, как в экономическом плане, так и в политическом, и культурном. Трансформация внешнего конфликта между двумя противостоящими обществами во внутренний конфликт, поражающий то из них, которое, победив противника, включает его в свою собственную социальную систему, представляет собой феномен, который легко обнаружить в истории отношений современного западного общества с любым другим обществом, оказавшимся в сфере его интересов. Фактическая элиминация внешних вызовов из человеческого окружения, что было одной из примечательных черт западной истории в течение последних двух с половиной столетий, сопровождалась эквивалентными вызовами во внутренней жизни западного общества, продолжавшего свою глобальную экспансию. В экономическом плане одним из этих видоизмененных вызовов стала проблема, возникшая из различий в жизненных стандартах, что продолжает разделять человечество, уже в некоторой степени связанное мировой системой экономических отношений, международной торговлей, транснациональной промышленностью и финансами. В политическом плане процесс вестернизации породил вызов «священных войн» со стороны народов, пытающихся оградить свою независимость и сохранить самобытность, вылился в проблему «империализма» и «колониальной администрации». В культурном плане конфликт между западной культурой и другими культурами перерос в конфликт между различными классами и расами внутри созданного Западом «великого общества».
Превращение внешних вызовов во внутренние сопровождало победное шествие западной цивилизации. В материальной сфере процесс трансференции действия особенно отчетливо прослеживается в экономической истории Великобритании – страны, где сто пятьдесят лет назад впервые заявил о себе западный индустриализм, чтобы распространиться затем по всему миру, как раскаленная лава, низвергаясь из кратера, исторгаемая земными недрами, расползается по склонам горы.
В Англии первый Круг упорного состязания Человека с Природой, породивший новую силу индустриализма, проходил при тех же условиях, что и мифологическая борьба Иакова с Ангелом, когда Сверхчеловек победил человека, повредив ему бедро . В канун промышленной революции пионеры индустриализма в Англии, находясь в зависимости от источников сырья и энергии, ощущали настоятельную потребность подчинить их своей воле. Гончары были привязаны к месторождениям гончарной глины, сталевары – к рудникам и каменноугольным копям. Даже текстильщики были вынуждены строить свои фабрики у подножия гор, чтобы использовать энергию горных ручьев для работы машин. На этой стадии физическая природа диктовала человеку место и характер взаимоотношений, а промышленная карта Англии находилась в прямой зависимости от геологической и физической карт.
Но подобно Иакову, всю ночь проборовшемуся с Ангелом, человек покорил природу. Во втором круге состязания отцы индустриализма решили транспортную проблему, освободив тем самым промышленность от территориальной привязанности к сырьевой и энергетической базам.
В течение столетия индустриализации происходило постепенное изменение роли двух фундаментальных факторов в промышленном производстве. Если в XVIII в. господствующим фактором в гончарном производстве было сырье, диктовавшее гончару, где размещать мастерскую, то век спустя господство перешло от Природы к Человеку. Место для гончарных мастерских уже стало диктоваться не столько местоположением залежей глины, сколько наличием квалифицированных гончаров.
Первоначально магнитом была глина, но в следующей главе истории магнетическая сила из неодушевленной природы перемещается в человеческое мастерство.
Обратимся теперь от глины к металлу, открыв еще одну главу в истории индустриализации. Когда человек установил свое господство над источниками сырья и энергии, прорыв человеческого духа в другие сферы стал делом времени.
В английской металлургии после окончания мировой войны 1914-1918 гг. наблюдается тенденция к техническому перевооружению и переориентации на выпуск новых видов продукции, менее материалоемких, но более наукоемких и требующих большего мастерства при изготовлении. В 1931 г. это было подмечено зорким взглядом французского ученого А. Зигфрида, писавшего в своей книге «Кризис Англии»: «Наблюдается спонтанная миграция населения с севера Англии на юг, из добывающих районов в Лондон и долину Темзы. Это заметное передвижение можно понять как первое очевидное следствие подрыва угольной монополии. В XIX в. центр тяжести британской экономической структуры упорно перемещался в направлении угольных бассейнов севера; XX в. может породить новое равновесие, менее зависимое от угольной монополии» [прим62].
В хлопчатобумажной промышленности, имеющей дело с материалом куда более легким, чем сырье послевоенной металлургии, человеческий фактор также стал играть главенствующую роль. В этой отрасли промышленности уровень мастерства, стимулированного ростом технической оснащенности, значительно возрос, что позволило обрабатывать сырье в нетрадиционных, порой существенно удаленных от источников сырья центрах. В настоящее время хлопок выращивается почти во всем тропическом и субтропическом поясе при наличии воды и подходящих почв, однако весь мировой урожай хлопка не стекается, как это было когда-то, в Манчестер или Лоуэлл, а перерабатывается на фабриках, выросших, как грибы, по всему миру – от польских равнин до низин Северной Каролины.
В распространении ткацкой промышленности можно наблюдать классический пример триумфального ответа Homo Faber на вызов физического окружения. Следует ожидать, что результат, полученный в текстильной промышленности (на всех ступенях – от переработки сырья до сбыта готовой продукции), по всей видимости, завтра будет достигнут и другими промышленными отраслями. В сущности, мы можем вполне предвидеть такой момент в развитии индустрии, когда все ее отрасли полностью освободятся от пут местной зависимости и сделают технически возможным выполнение любых операций в любом месте, где только они захотят обосноваться. Однако развитие текстильной промышленности и самый ее успех показывают, что конфликт между Человеком и Физической Природой не был преодолен, скорее он был просто перенесен в область человеческих отношений, став конфликтом между Человеком и Человеком.
Основатели текстильной промышленности стояли перед проблемами выращивания хлопка, транспортировки урожая, механической обработки волокна. Однако триумфальное развитие техники создало новые проблемы в сфере человеческих отношений. Борьба за рынки сбыта породила напряжение между производителями хлопка Америки, Азии и Африки; совершенствование хлопко-обрабатывающей техники также породило соперничество между производителями Великобритании, Новой Англии, Северной Каролины, Японии, Китая, Индии и Польши за место на мировом рынке; кроме того, возник конфликт между капиталом и трудом, между производителем и потребителем. Эти проблемы достались
Человеку как следствие развития текстильной промышленности, как результат победы над Природой. В истории современной западной текстильной промышленности еще раз можно заметить тенденцию к перемещению сферы действия с внешнего окружения на внутреннюю жизнь общества или индивидуума.
Аналогичную тенденцию можно видеть и в истории развития технических средств транспорта и коммуникаций, сыгравшего, безусловно, важнейшую роль в промышленном развитии современного Запада.
Изобретение корабля помогло преодолеть морскую преграду; изобретение винтовых пароходов дает надежный источник энергии и несколько ослабляет зависимость от стихии. Изобретение колеса дает человеку возможность транспортировать грузы значительного веса и объема, изобретение железной дороги позволяет ему увеличить количество грузов почти ad infinitum [прим63], причем существенно возрастает дальность перевозок. Туннели пронизывают неприступные горы; шестиколесные автомобили и гусеничные трактора преодолевают болота и пески: наконец, самолетам не страшны никакие естественные преграды, за исключением, пожалуй, погодных условий.
Еще удивительнее было совершенствование средств коммуникаций. Ибо искусство письма, телеграф, телефон, телевидение, пресса, радиовещание расширили диапазон человеческого восприятия, возможности общения с миром до пределов всей планеты. Вековая человеческая мечта «упразднить расстояние» в наше время наконец реализована: но и здесь в акте преодоления вызова, брошенного внешним окружением, родился новый вызов, на этот раз внутри нашей общественной жизни. Мы «упразднили расстояния» при помощи технических средств, но эта техническая победа, сделав скоростной дорогу, не облегчила тем самым наш путь.
Воспользовавшись символом дороги, пути, представим реальную дорогу далекого прошлого. Поначалу по ней медленно движется примитивный колесный транспорт. Вообразим эту дорогу запруженной колесным транспортом с уже встречающимся кое-где меж повозок велосипедом – знамением грядущего будущего. Поскольку наша воображаемая дорога перегружена, столкновения неизбежны. Тем не менее никто не боится, потому что серьезная опасность никому не угрожает, ибо мускульная сила, с помощью которой движутся все эти транспортные средства, не может развить высокую скорость. Однако проблемы на нашей дороге есть – это прежде всего проблемы сохранности и защиты грузов и проблемы времени. Надо ли добавлять, что, естественно, никто не регулирует движение. Нет ни полицейских, ни светофоров.
А теперь посмотрим на путь – дорогу наших дней, по которой мчится, рыча, механизированный транспорт. Здесь решена проблема скорости и сохранности груза, если судить по огромным грузовикам с прицепами и спортивным автомашинам, летящим, словно выпущенная пуля. Но в то же время проблема столкновений стала проблемой номер один. Конечно, если шофер трезв и вполне профессионален, то он не опасен для себя и других, но глупец или безответственный человек за рулем опаснее, чем дурак на стогу сена. Таким образом, современная магистраль предъявляет человеку вызов уже не технологического характера, а психологического. Старый вызов физического расстояния превратился, таким образом, в новый вызов человеческих отношений – между водителями, которые, научившись «уничтожать расстояния», столкнулись с опасностью уничтожить друг друга.
Все это, думается, имеет символический смысл. Ситуация на дороге дает типичную картину перемен, имевших место в западной общественной жизни с момента появления двух господствующих социальных сил эпохи: экономической силы индустриализма и политической силы демократии. Благодаря необычайному прогрессу в деле покорения сил природы к организации координированного действия миллионов людей, все свершенное, служит ли оно Злу или Добру, приобретает титанический размах. Материальные последствия индивидуальных актов возрастают до глобальных масштабов, а моральная ответственность за содеянное несоизмерима с той, что была при старом социальном порядке. Вполне возможно, что на каждой стадии развития каждого общества неким моральным результатом всегда является вызов, фатальный для будущего этого общества, но нет сомнения, что нашему обществу в настоящее время брошен моральный, а не технический вызов.
«Рог изобилия Инженера потряс Землю, щедро рассыпая дары доселе невиданных и немыслимых возможностей. Нет сомнения, что многие из этих даров несут Человеку благо, делают его жизнь полнее, шире, здоровее, богаче, комфортнее, интереснее и счастливее в той мере, и какой это можно ожидать от мира вещей. Но мы прекрасно сознаем, что дары индустрии являются также источником серьезных бед. В некоторых случаях они несут в себе будущую трагедию, а современниками воспринимаются как тяжкое бремя. Человек оказался неподготовленным этически для столь щедрого подарка. Медленное развитие нравственных начал привело к тому, что власть над Природой оказалась в его руках до того, как он овладел искусством владеть собой».
Эти слова были произнесены президентом Британской ассоциации развития паук сэром Альфредом Эвингом на открытки сто первой ежегодной встречи секции историков. Будет ли новая социальная мощь индустриализма и демократии использована в великом созидательном деле превращения вестернизнрованного мира в экуменическое общество или же эти новые силы будут играть разрушительную роль, обслуживая такие древние и бесчеловечные институты, как Война, Трайбализм, Рабство, Собственность? В этом состоит нынешняя проблема западной цивилизации в ее глубинной духовной сути.
В свете вышеизложенного можно, вероятно, утверждать, что серия успешных ответов на последовательные вызовы должна истолковываться как проявление роста, если по мере развертывания процесса наблюдается тенденция к смещению действия из области внешнего окружения – физического или человеческого – в область внутреннюю. По мере роста все меньше и меньше возникает вызовов, идущих из внешней среды, и все больше и больше появляется вызовов, рожденных внутри действующей системы или личности. Рост означает, что растущая личность или цивилизация стремится создать свое собственное окружение, породить своего собственного возмутителя спокойствия и создать свое собственное поле действия. Иными словами, критерий роста – это прогрессивное движение в направлении самоопределения, а движение в сторону самоопределения – это прозаическая формула чуда самовыражения Жизни.

Анализ роста

Отношение между растущими цивилизациями и индивидами

Ход рассуждений привел нас к заключению, что критерий роста следует искать в прогрессивном процессе самоопределения. Если этот вывод справедлив, то это поможет нам найти ключ к анализу процесса роста цивилизаций.
В общем, очевидно, что общество определяется через индивидов, которые принадлежат к этому обществу или которым это общество принадлежит. Можно выразить отношение между Обществом и Индивидом как полностью симметричное, но эта двойственность требует специального рассмотрения взаимозависимости Общества и Индивида.
Разумеется, это один из основных вопросов социологии, и на него существует два противоположных ответа. Первый состоит в том, что отдельное человеческое существо – это реальность, способная существовать и быть познаваемой сама по себе, а общество представляет собой не что иное, как сумму или совокупность атомарных автономных индивидов, взаимодействие которых и создает его. Второе мнение прямо противоположно. Согласно ему, реальность – это общество, а не индивид. Общество есть совершенное и умопостигаемое целое, тогда как индивид – всего лишь часть этого целого, не способная ни существовать, ни быть понятой в отрыве от той социальной системы, в которую он помещен. Если проанализировать эти взаимно исключающие положения, то мы убедимся, что ни одно из них не выдерживает критики.
Классический портрет воображаемого атомарного индивида был дан Гомером в описании циклопа Полифема и ему подобных и повторен Платоном в «Законах». «Нет между ними ни сходбищ парадных, ни общих советов. В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый властвует, зная себя одного, о других не заботясь».
Примечательно, что в эллинской мифологии подобный образ жизни присущ только легендарным чудовищам, обитающим на краю Земли, и не распространяется на людей. И действительно, ни один человек никогда не жил, подобно этим мифическим циклопам, ибо Человек по сути своей существо социальное, а общественная жизнь – необходимое условие становления Человека из предчеловека. «Чисто индивидуалистическое Я, или просто индивидуум, является голой абстракцией. Ибо Я реализуется и осознается не в одиночестве, индивидуальной изолированности и замкнутости, а в обществе, среди других людей, с которыми оно взаимодействует, общаясь. Я никогда бы не познал себя и не осознал свою индивидуальность, если бы был лишен возможности соприкасаться с другими, похожими на меня. Познание других Я необходимо для осознания собственного Я. Поэтому истоки самосознания – в опыте. И даже более того, чисто социальное средство – язык – формируется, проявляется и находит свое выражение в опыте. Язык дает имена предметам личного опыта, и, таким образом, через язык они изолируются и абстрагируются. Способность подняться до общих понятий также вырабатывается благодаря социальному посредничеству языка. Таким образом, весь интеллектуальный багаж, с помощью которого я пытаюсь понять Вселенную, а также овладеваю неповторимым богатством личного опыта, – это не мое индивидуальное приобретение и собственность. Это общественное достояние, и я разделяю его с другими членами общества. Индивидуально Я, или Личность, покоится не на своих собственных основаниях, но на целой Вселенной» [прим64].
Таким образом, понятна суть мифического Циклопа, который предстает свободным для жизни и смерти и который вступает в «общественный договор» с другими существами, руководствуясь лишь собственным выбором. Отношения между человеком и обществом, очевидно, не сводятся к отношениям числа и суммы. А что, если поставить вопрос иначе: является ли отношение индивида к обществу отношением части к целому? Существуют сообщества наподобие пчелиных или муравьиных, которые хотя и не обладают непрерывной вещественной целостностью, тем не менее, каждый их член трудится для всего общества, а не на себя и, оказавшись изолированным от общества, погибает.
Биологическая и психологическая аналогии, возможно, в наименьшей мере порочны и ошибочны, когда они применяются для описания примитивных обществ в их статике или же к тем редким цивилизациям, что были остановлены в ходе своего развития. Но они совершенно непригодны для анализа отношений растущих цивилизаций и индивидов. Склонность использовать частные аналогии в подобном контексте представляется нам очевидным недостатком западной социологии. Недостаток этот можно объяснить тем, что западное общество привычно персонифицирует группы, классы, ассоциации людей, социальные институты, дает им собственные имена – «Британия», «Франция». «Чехословакия», «Правительство Его Величества», «Лондонский муниципальный совет», «Церковь». «Пресса» и т.д. Отметим, что представление общества как личности или организма не дает нам адекватного и точного выражения отношения между обществом и индивидом.
Каково же истинное отношение между обществом и личностью? По всей видимости, человеческое общество само по себе представляет собой отношение, вернее, особый вид отношений между людьми как явлениями частными, индивидуальными, но в то же время и социальными в том смысле, что они не могут существовать вне общественных связей. Вид человеческих отношений, примером которого является наше общество, нами уже рассматривался. Отметим, что общественные отношения между людьми простираются за границы возможной сферы личных контактов и что эти надличностные отношения поддерживаются с помощью специальных механизмов, именуемых социальными институтами. Без социальных институтов общество не могло бы существовать. Действительно, само общество – просто институт высшего порядка: институт, включая в себя все остальные институты, сам не включается ни в один из них. Исследование общества и исследование институциональных отношений – одно и то же.
Однако понятие отношения между предметами и существами включает в себя логическое противоречие, ибо нечто отдельное и замкнутое на себе должно восприниматься как нечто пересекающееся с иными сущностями. Как преодолеть это противоречие при попытках описания природы Вселенной? Возможно, это удастся сделать, если мы заменим понятие «предмет» понятием «действие», понятие «существо» – понятием «деятель», а термин «пересечение» – термином «взаимодействие».
Если обратиться к явлениям из области физики, то можно утверждать. что каждый отдельный атом, протон или электрон, как и каждый луч света, несет в себе всю Вселенную. Современный французский философ Анри Бергсон, исходя из этого принципа, заключает, что Человек равен Вселенной. «Люди продолжают твердить, что человек – ничтожная песчинка на лике Земли, а Земля – песчинка в просторах Вселенной. Однако Человек, даже если взять лишь его телесную ипостась, не довольствуется отведенным ему пространством (с этим соглашался и Паскаль), а, будучи наделен сознанием, вмещает в себя всю Вселенную» [прим65]. Средневековые схоласты также отождествляли отдельную человеческую душу со Вселенной, сравнивая микрокосм с макрокосмом. В микрокосме Вселенная отображена или сконцентрирована в Душе; в макрокосме Душа простирается до пределов Вселенной, становясь тождественной ей. Высшее Целое, слитное и неделимое в реальности, несмотря на логическую дихотомию, которую пытается к ней применить человеческий разум, – это Душа и Вселенная в едином.
В этом средневековом схоластическом предвосхищении современной идеи мы можем найти ответ на интересующий нас вопрос. Отдельные человеческие существа связаны между собой через индивидуальные поля действия, каждое из которых тождественно Вселенной, и поэтому все они накладываются друг на друга. Но как и многие другие догадки средневекового схоластического гения, ответ на точный вопрос не является ответом, пригодным для практических целей. Ибо сказать, что люди связаны между собой через поля, не имеющие каких-либо ограничений во Вселенной, фактически означает признать возможность взаимоотношений людей в Бесконечности, а это лишь запутывает представление об отношениях людей в мире, игнорируя жесткую пространственно-временную обусловленность их. Строгий эмпирический анализ действительности, выраженный в объективных понятиях, подсказывает нам, что общество – это институт высшего порядка в том смысле, что он обнимает другие институты, не включаясь одновременно в какие-либо иные более обширные системы. В начале нашего исследования мы определили общество как «интеллигибельное поле исследования».
Попробуем определить природу эмпирически фиксируемых отношений между отдельными индивидами внутри социальных полей, не являющихся ни всеобщими, ни бесконечными. С другой стороны, коль скоро микрокосм отличается от макрокосма, а сфера взаимодействия индивидов – макрокосм, нельзя сказать, что каждое индивидуальное лицо тождественно другому, хотя совокупность их отношений и есть, по сути дела, общество, которым они все объединены. В этой «политической арифметике» или «социальной геометрии» евклидова аксиома, согласно которой «две величины, равные третьей, равны между собой», очевидно, не является истинной.
Проведенный нами анализ выявил существенный момент, имеющий важное значение для дальнейшего исследования. Анализ «полей действия» и «носителей действия» предполагает не только то, что «вещество или материал Вселенной» есть «деятельность, а не материя» [прим66], но также и то, что эта деятельность организована и строго направлена. Микрокосм вносит целенаправленное действие в макрокосм; а действие, будучи главной темой человеческой истории, представляет собой давление отдельных людей на общую основу соответствующих полей действия, основу, которую мы и называем обществом.
Поле действия – и к тому же пересечение некоторого множества полей – не может само быть источником действия. Источником социального действия не может быть общество, но им может быть отдельный индивид или группа индивидов, поля действий которых и составляют общество. «Поле» или «отношение» самой своей природой обречено на бессилие, что Аристотель считал свойством абстрактного разума, ибо абстрактный разум не повелевает движением . Поле – это просто место для действия того, кто, собственно, это поле и создает, сам им не являясь. Общее основание, возникнув как результат взаимодействия двух или более лиц, является одновременно и полем их действия. Как пространство, само не совершая действий, является сферой действия электронов, атомов, частиц, так и общество не может играть активную, созидательную роль в человеческих делах. Общество не является и не может быть ничем иным, кроме как посредником, с помощью которого отдельные люди взаимодействуют между собой. Личности, а не общества создают человеческую историю.
Эта истина настойчиво и последовательно проводится А. Бергсоном, к чьим работам мы уже не раз обращались.
«Мы не верим в «бессознательный» фактор Истории, так называемые «великие подземные течения мысли», на которые так часто ссылаются, возможно, лишь потому, что большие массы людей оказались увлеченными кем-то одним, личностью, выдвинутой из общего числа. Нет надобности повторять, что социальный прогресс обусловливается прежде всего духовной средой общества. Скачок совершается тогда, когда общество решается на эксперимент; это означает, что общество или поддалось убеждению, или было потрясено кем-то, но именно кем-то. Нет надобности говорить, что скачок предполагает, что этот кто-то не тормозит намеренно развитие и не заинтересован в том, чтобы общество отставало, как нет нужды доказывать, что здесь нет акта творчества, сравнимого с творчеством художественным. Широко известно, что большинство великих реформ воспринималось сначала как неосуществимые, что фактически соответствовало действительности; они могли воплотиться в жизнь лишь в обществе, создавшем для этого надлежащие духовные условия. Но здесь возникает порочный круг, из которого нет выхода, если какая-нибудь избранная душа не разобьет его» [прим67].
Теперь о том, что имеется в виду, когда мы говорим о чуде художественного творчества. Люди, создающие это чудо, обеспечивают рост общества, которому они принадлежат. Это больше, чем просто люди, ибо им дано делать то, что воспринимается другими как чудо. Они в определенном смысле сверхчеловеки, и здесь нет метафоры.
В чем же специфика характера этих редких сверхлюдей, способных разрушить порочный круг примитивной общественной жизни и свершить акт творения? Охарактеризовать такого человека можно одним словом: Личность.
«Личность – это растущий фактор Вселенной, пребывающий пока в стадии младенчества. Возраст его – всего какие-то тысячи лет, тогда как органическая природа существует миллионы. Личность – это сравнительно недавно зародившееся свойство целого, но характер ее, тем не менее, уже отчетлив и хорошо очерчен, а будущее ее представляется самым ярким лучом надежды в жизни людей, если не всей Земли… Сила и активность ее постепенно возрастают, и часто даже в самых неблагоприятных обстоятельствах она одерживает нравственные победы, которые становятся великими вехами прогресса» [прим68].
Благодаря внутреннему развитию Личности Человек обретает возможность совершать творческие акты, что и обусловливает рост общества. Таким образом, распространение индивидуального творческого мастерства на макрокосм является следствием творческих преобразований в области микрокосма, а этот процесс есть поступательное движение во внутреннем самоопределении. Внешнее и внутреннее совершенствование организации и усиление зависимости настолько переплетены, что эти процессы трудно отделить один от другого.
«Становление личности с самого начала отличается от процессов в области органической природы и приближается к формам действия, которые характеризуют Общество. Как в хорошо организованном обществе существует центральная законодательная и исполнительная власть, которая в чем-то стоит над обществом или государством, контролируя их деятельность, так и человеческой личности присущ еще более строгий внутренний контроль за целесообразностью своих действий… Идеальная личность – это та, в которой внутренний контроль достаточно силен и осуществляется сознательно, имея своей целью гармонизацию противоречивых порывов и желаний и упорядочение случайных поступков и действий, грозящих конфликтом с самим собой» [прим69].
Итак, общество – это совокупность отношений между индивидами, и отношения эти, как мы установили, предполагают совпадение индивидуальных полей действия, а это совпадение говорит о наличии общей основы. Общая основа и есть то, что мы называем обществом. Коль скоро индивидуальное поле действия представляет собой часть или аспект самого индивида, каждый отдельный индивид в некотором смысле действительно тождествен всей целостности общества.
Духовно озаренная Личность, очевидно, находится в таком же отношении к обычной человеческой природе, в каком цивилизация находится к примитивному человеческому обществу. В обоих случаях новый вид развивается из старого благодаря последовательному переходу из временного состояния равновесия в состояние динамической активности, ибо, как отмечает в цитируемой выше работе Смэттс, «всем вещам присуще самопроизвольное нарушение своих собственных структурных рамок, а значит, существует тенденция к преодолению ими своих границы [прим70]. У цивилизаций, только что зародившихся, существует тенденция не только к росту, но и к давлению на другие общества. Аналогичным образом Личность, самоопределившись, осознает неизбежно истину, что «никто из нас не живет для себя и никто не умирает для себя» (Рим. 14, 7); что нет покоя, когда один вознесен, а другие не привлечены (Иоанн 12. 32); ибо для того и свершается их пришествие в мир (Иоанн 16, 28).
Необходимость, в силу которой творческая личность стремится преобразить других, имеет как внутренний, так и внешний характер. Внутренняя необходимость лежит в тождестве Жизни и Действия. Никто не может считаться самим собой, не выразив свою сущность в действии. Однако поле действия человека накладывается на поля множества других людей, взаимодействуя с ними, и именно тут под воздействием внешнего давления один человек поднимается к вершинам гениальности, являя собой «новый вид, представленный одним-единственным индивидом» [прим71]. Творческая мутация в микрокосме требует адаптивного видоизменения в макрокосме. Однако усилия преображенной личности повлиять на собратьев неизбежно столкнутся с сопротивлением их инерции, которая стремится сохранить макрокосм в гармонии со своим устоявшимся внутренним миром, то есть оставить все без изменений.
Эта социальная ситуация выдвигает дилемму. Если творческий гений не может произвести в своем окружении мутации, которой он достиг внутри самого себя, его творческий порыв становится роковым для него. Он должен выйти из своего поля действия; но, утратив силу действия, он утратит и волю к жизни, даже если общество не приговорит его к смерти, как выбраковываются ненормальные члены улья, стада, косяка и т.п. Это плата, которую должен платить гений за преждевременную попытку видоизменить социальное окружение. С другой стороны, если гению удается преодолеть инертность или открытую враждебность социального окружения, и он успешно воздействует на общество, устанавливая новый порядок, вполне гармонирующий с его преображенным внутренним миром, это не значит, что жизнь сразу становится приемлемой для его собратьев. Каждому приходится проходить болезненный процесс приспособления к новым социальным условиям и меняющемуся социальному окружению, навязанному им волей победоносного гения.
В этом и состоит смысл слов Иисуса: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч: ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» (Матф. 10, 34 – 36).
Появление сверхчеловека – великого мистика, гения или выдающейся личности – неизбежно вызывает социальный конфликт, Масштаб конфликта будет зависеть от того, насколько возвышается творческая личность над общим уровнем. Даже при незначительном разрыве некоторый конфликт неизбежен, поскольку социальное равновесие, нарушаемое самим фактом появления творческого гения, восстанавливается либо его победой над обществом, либо его социальным поражением.
«Произведение гения, которое не встречает должного признания в момент своего появления, самим фактом своего существования создает постепенно новое понимание искусства и этим готовит почву для принятия себя. Впоследствии оно, как правило, признается гениальным. Однако случается, что этого не происходит и произведение так и остается непризнанным. Но Природа художественного творчества такова, что произведения искусства, даже просто шокировав публику, имеют своим последствием преобразование общественного вкуса. С этой точки зрения продукт художественного творчества обладает как силой, так и целью. Он передает внутренний порыв художника… Только сила гения способна победить инерцию человечества» [прим72].
Как восстанавливает общество социальное равновесие, нарушенное порывом гения?
Простейшее решение заключается в том, что все члены общества воспринимают порыв и одновременно включаются в процесс преобразований. В этом случае никакого напряжения или дисбаланса на общей основе соответственных индивидуальных полей действия не будет ощущаться, ибо каждый будет пытаться приспособить свое собственное поле к происшедшей мутации. Адаптация в данном случае будет вполне безболезненной и естественной. Однако столь простое решение представляется фантастикой, так как творческая мутация человеческой природы является актом индивидуальной души, действующей независимо, а поэтому единообразная и единовременная мутация в каждом отдельном человеке была бы настоящим чудом.
Разумеется, реальных примеров такого чуда в человеческой истории не наблюдалось. Самое большее, что можно обнаружить, – это примеры того, что одни и те же или подобные творческие замыслы и идеи появлялись приблизительно в одно время и в одном месте и принадлежали сразу нескольким индивидам.
В истории техники, например, паровая машина, локомотив, аэроплан и танк были изобретены почти одновременно несколькими людьми . Весьма характерен затянувшийся и получивший большой резонанс спор между несколькими претендентами на премию, которую назначило правительство Его Величества за изобретение танка. Спор возник несмотря на то, что изобретение, о котором идет речь, было совсем недавним, а общество к тому времени уже привыкло строго фиксировать и документировать все происходящее в нем. Здесь не важен результат этого внутрибританского спора, однако сейчас широко распространено мнение, зафиксированное в «Энциклопедии Британика», что «идеи, рожденные британскими учеными в 1914 г., были самостоятельно и независимо повторены французскими инженерами в 1915 г.».
В истории современной науки длительное время считался открытым вопрос относительно авторства понятия Эволюции в его классической формулировке – «борьба за существование» или «естественный отбор». Приоритет делился между Чарлзом Дарвином и Альфредом Расселом Уоллесом . Расчеты, благодаря которым была открыта планета Нептун, проводились независимо и одновременно двумя учеными Адамсом и Леверье .
Феномен, который проясняют приведенные выше исторические примеры, нашел свое отражение в афоризме: «Идеи носятся в воздухе». И в этом нет ничего удивительного. Люди, объединенные определенной системой общественных отношений, являются, как правило, наследниками одной и той же культуры, и поэтому было бы странно, если бы на общий вызов не последовало схожих ответов. По-настоящему удивительным в реальной динамике социальной жизни оказывается как раз то, что «идея, что носится в воздухе», не завладевает умами сразу всех представителей данного общества. Но это, тем не менее, факт. И если истинно то, что новая творческая идея или проект не могут покорить все общество одновременно, то истинно и то, что они никогда не появляются за границами социального меньшинства.
Значение творческого меньшинства в человеческой истории поразило воображение Г. Дж. Уэллса. «Все мои надежды на будущее связаны с верой в то серьезное меньшинство, что так существенно отличается от равнодушной и безликой массы нашего общества. Я не могу понять смысла любой большой религии, я не могу объяснить конструктивного хода истории, пока я не обращаюсь к этому вдумчивому меньшинству. Они Соль Земли , эти люди способны посвящать свои жизни отдаленным и величественным целям» [прим73].
Внутренняя неповторимость и индивидуальность любого творческого акта лишь в незначительной мере противоречит его тенденции к однородности, которая базируется на том, что каждый член общества является потенциальным творцом, и члены одного общества живут в одинаковой социальной атмосфере. Однако творец, заявив о себе, всегда оказывается выброшенным за пределы инертной, нетворческой массы. Иногда у него есть удачная возможность наслаждаться общением с узким кругом родственных душ. Акты социального творчества – прерогативы либо творцов-одиночек, либо творческого меньшинства.
Западная наука и западная техника, существующие для того, чтобы превращать знание в силу и богатство, чем мы имеем все основания гордиться, обладают тем не менее опасной эзотеричностью. Великие общественные силы современности – Демократия и Индустриализм, – приведенные к жизни западной цивилизацией, возникли из глубин творческого меньшинства, и это меньшинство стоит сейчас под вопросом, способно ли оно руководить и управлять гигантской энергией высвобожденных сил. Главная причина, по которой Соль Земли не может ощущать себя в безопасности, заключается в том, что большинство, увы, по-прежнему «пресно».
В настоящее время огромные массы людей все еще остаются на том интеллектуальном и нравственном уровне, на котором они пребывали и его пятьдесят лет назад, когда новые гигантские социальные силы только начали появляться. Мера нравственного убожества и деградации современного человечества в полной мере видна на страницах «желтой прессы». В извращенности западной прессы также ощущается властная сила современного западного индустриализма и демократии, стремящаяся удержать основную массу людей, и без того ущербную в культурном отношении, на как можно более низком уровне духовности. Та же сила вдохнула жизнь в порочные институты Войны, Трайбализма, Рабства и Собственности. Творческое меньшинство в современном западном мире находится перед опасностью регресса, а земля, преображенная творческим актом, оказалась в руках новых сил и нового аппарата власти. Совершается преступление, и нельзя утверждать, что впереди нас не ждут еще большие несчастья. Использование изобретений меньшинства не приводило бы к столь катастрофическим последствиям, если бы в то время, когда меньшинство совершает гигантский нравственный и интеллектуальный шаг вперед, большинство не пребывало в косности. Стагнация масс является фундаментальной причиной кризиса, с которым столкнулась западная цивилизация в наши дни. Явление это обнаруживается в жизни всех ныне здравствующих цивилизаций и является чертой, характеризующей процесс роста.
Сам факт, что рост цивилизаций – дело рук творческих личностей или творческих меньшинств, предполагает, что нетворческое большинство будет находиться позади, пока первооткрыватели не подтянут арьергарды до своего собственного уровня. Последнее соображение требует внести уточнение в определение цивилизации и примитивного общества. Ранее в настоящем исследовании мы установили, что примитивные общества находятся в статическом состоянии, тогда как цивилизации или но крайней мере растущие цивилизации – в динамике. Отметим теперь, что растущие цивилизации отличаются от примитивных обществ поступательным движением за счет творческого меньшинства. Следует добавить, что творческие личности при любых условиях составляют в обществе меньшинство, но именно это меньшинство и вдыхает в социальную систему новую жизнь. В каждой растущей цивилизации, даже в периоды наиболее оживленного роста ее, огромные массы народа так и не выходят из состояния стагнации, подобно примитивному обществу, пребывающему в постоянном застое, так как подавляющее большинство представителей любой цивилизации ничем не отличается от человека примитивного общества.
Характерным типом индивида, действия которого превращают примитивное общество в цивилизацию и обусловливают причину роста растущей цивилизации, является «сильная личность», «медиум», «гений», «сверхчеловек»: но в растущем обществе в любой данный момент представители этого типа всегда находятся в меньшинстве. Они лишь дрожжи в общем котле человечества.
Таким образом, духовное размежевание между Личностью и Толпой не совпадает с демаркационной линией, пролегающей между цивилизациями и примитивными обществами. В наиболее развитых и цивилизованных обществах подавляющее большинство представляет собой инертную массу.
И все же мы не уяснили до конца, каким путем динамические личности, сумевшие разбить «кристалл обычая», пробиваются сквозь бездну косности к победе, каким образом им удается избежать социального поражения и сплотить вокруг себя других людей. По утверждению Бергсона, «требуется двойное усилие. Прежде всего, со стороны отдельных личностей, нацеленных на новаторский путь, и наряду с этим – всех остальных, готовых воспринять эту новацию и приспособиться к ней. Цивилизованным можно назвать лишь то общество, в котором эти встречные усилия слились воедино. В сущности, второе условие более трудно для исполнения. Наличие в обществе сильной личности – фактор необходимый и достаточный для зарождения процесса (нет оснований предполагать, что Природа лишила какое-либо человеческое общество сильной личности). Однако для ответного движения нужны определенные условия, при которых творческая личность может увлечь за собой остальных» [прим74].
Подтягивание нетворческого большинства растущего общества до уровня творческих пионеров, без чего невозможно поступательное движение вперед, на практике решается благодаря свободному мимесису – возвышенному свойству человеческой природы, которое скорее есть результат коллективного опыта, нежели вдохновения.
Чтобы включить механизм мимесиса, необходимо активизировать внутренние потенции человека, ибо мимесис – это черта, присущая человеку испокон веков. «Первоначальные уроки, преподанные Человеку Природой, сводились к принятию обычаев группы. Мимесис как подражание вырабатывался вполне естественно и свободно, ибо Человек становился Человеком в коллективе» [прим75].
Творческая эволюция, таким образом, использует ранее выработанное свойство для выполнения новой функции. Историческая переориентация внутренне неизменного феномена мимесиса уже привлекала наше внимание при анализе специфических различий между примитивным обществом и цивилизацией. Мы отмечали, что мимесис – это общая черта социальной жизни и что его действие можно наблюдать в обществах обоих видов. Однако если в примитивном обществе мимесис сориентирован на старшее поколение живущих и на образы предков, ушедших в мир иной, как на воплощение «кристалла обычая», то в обществах растущих образцом для подражания, эталоном становится творческая личность, лидер, прокладывающий новый путь.
Для того чтобы побудить инертное большинство следовать за активным меньшинством, недостаточно лишь силы духа творческой личности. Освоение высоких духовно-нравственных ценностей предполагает способность к восприятию «культурной радиации», свободный мимесис как подражание духовно-нравственному порыву избранных носителей нового.

Уход-и-возврат

Личности

Обратимся теперь к механизму роста. Существует ли определенный ритм его? Признаками роста являются, как мы определили, прогрессирующее упрощение, этерификация, трансференция [прим76] действия и самодетерминация. Все они тесно связаны между собой, однако есть ли среди них такой признак, который мог бы быть наиболее очевидным логическим основанием для построения схемы роста?
Наиболее конструктивным признаком является трансференция действия. Чтобы феномен трансференции действия имел место, необходимо, чтобы в индивидуальной или коллективной биографии, в которой будет совершен творческий акт ответа на брошенный вызов, существовал аналог такой трансференции. И этим реальным аналогом является движение ухода и последующего возврата. Уход-и-Возврат, таким образом, можно рассматривать как «двухтактный» ритм творческих актов, составляющих процесс роста.
Схема Ухода-и-Возврата подтверждается множеством исторических примеров.
Большинство биографий общепризнанных творческих личностей дает яркие свидетельства действия Ухода-и-Возврата – Павел Тарсийский жил в тот период истории сирийского общества, когда вызов, брошенный ему со стороны эллинизма, достиг апогея. Первоначально, будучи членом ортодоксальной еврейской общины, он преследовал христиан. Однако после паломничества в Дамаск и трехлетнего отшельничества в Аравийской пустыне он заявил о себе не только как ревностный поборник христианства, но и как «апостол язычников» .
Жизнь Бенедикта Нурсийского (480-543) совпала с предсмертной агонией эллинистического общества. Юношей, прибыв из Умбрии в Рим, чтобы получить традиционное для представителей состоятельных классов гуманитарное образование, он скоро восстал против столичной жизни и удалился в пустыню. В течение трех лет жил он в полном одиночестве, однако поворотным пунктом в его судьбе стало возвращение в общество по достижении совершеннолетия, когда он встал во главе монашеской общины. Святой Бенедикт создал новую систему образования взамен старомодной, отвергнутой им еще в детстве . Община бенедиктинцев стала матерью монастырей, быстро распространившихся по всему западному миру. Монашеский орден св. Бенедикта лег в основу социальной структуры западного христианства, выросший из руин эллинистического мира.
Важнейшей чертой бенедиктинской системы было обязательное предписание заниматься физическим трудом, прежде всего трудом сельскохозяйственным. Движение бенедиктинцев, таким образом, в экономическом плане означало возрождение земледелия в Италии, так и не оправившегося со времен Ганнибала. Бенедиктинский устав сделал то, чего не смогли сделать ни аграрные законы Гракха. ни система алиментаний, поскольку он действовал не сверху вниз в отличие от государственных постановлений, а снизу вверх, возбуждая личную инициативу через религиозный энтузиазм. Благодаря духовному порыву орден бенедиктинцев вызвал экономический подъем не только в Италии, но и во всей средневековой Европе.
Григорий Великий через тридцать лет после смерти св. Бенедикта, получив пост префекта Рима, столкнулся с неразрешимой задачей. Рим 573 г. можно, пожалуй, сравнить с Веной 1920 г. Большой город, бывший в течение длительного времени столицей империи, оказался вдруг отрезанным от своих провинций, лишенным привычных ресурсов. Римский городской рынок был не в состоянии обеспечить нужды паразитическою населения города, веками стекавшегося в него как в столицу империи. Понимание того, что в условиях старого порядка невозможно решить новые проблемы, и сознание собственного бессилия явились, по-видимому, основной причиной ухода Григория из мирской жизни через два года после получения поста префекта.
Его уход, как и уход Павла, длился три года. По окончании этого срока он решил проповедовать христианство среди язычников-англов и получил на это благословение папы . Успешно продвигаясь по ступеням церковной иерархии (на папском престоле с 590 по 604 г.), он решил три большие задачи: реорганизовал управление церковными владениями в Италии и за рубежом, стал инициатором переговоров между властями Италии и лангобардскими завоевателями, заложил основы новой Римской империи. Новая Римская империя создавалась усилиями миссионеров, а не огнем и мечом.
Сиддхартха Гаутама родился в смутное время. Он был свидетелем того, как разграбили его родной город-государство Капилавасту, а родственники его были вырезаны. Гаутама происходил из царского рода племени шакьев. Он родился в тот период, когда аристократическому порядку был брошен вызов со стороны новых социальных сил. Личным ответом Гаутамы был уход из мира, ставшего негостеприимным для аристократов. В течение семи лет он искал просветления с помощью аскезы. Обретя просветление, он вновь возвратился в мир. Узрев свет, он потратил оставшуюся часть жизни на просветление душ учеников своих .
Мухаммед, напротив, принадлежал к среде аравийского внешнего пролетариата Римской империи. Он родился в период, когда отношения между Римом и Аравией зашли в тупик. На рубеже VI и VII вв. н.э. культурное воздействие империи на Аравию достигло кульминации. Неизбежно должна была последовать свечная реакция Аравии. Выразителем и носителем этой реакции и стал Мухаммед (570-632).
Для жизни Восточной Римской империи того периода были характерны монотеизм в религии и закон, и порядок в управлении. Мухаммед посвятил свою жизнь перенесению элементов римской государственности на местную почву. Объединив институт власти с религией, он создал теократическое государство ислама. Сила ислама была столь велика, что он не только успешно послужил объединению Аравийского полуострова, но и распространился вскоре от берегов Атлантики до Великой степи.
Деятельность Мухаммеда условно можно разделить на два этана. Примерно на сороковом году жизни Мухаммед увлекся чисто религиозными материями. На втором этапе основную роль стала играть политическая деятельность. Первоначальное обращение Мухаммеда к религии было следствием его возвращения в родные места после пятнадцати лет странствий с торговым караваном между аравийскими оазисами и сирийскими форпостами Римской империи на севере Аравийской степи. Второй этап жизни, политико-религиозный, был начат уходом пророка из родного оазиса – Мекки во враждебный оазис Ятриб (ныне Медина). Мухаммед вынужден был покинуть Мекку, спасаясь от преследований. После семилетнего отсутствия (622-629) он вернулся в Мекку не как прощенный изгнанник, но как господин и хозяин половины Аравии.
Макиавелли (1469-1527) был гражданином Флоренции. Ему было двадцать пять лет, когда в 1494 г. Карл VIII перешел Альпы и вторгся в Италию с французской армией. Он был уже достаточно взрослым, чтобы помнить Италию такой, какой она была до вторжения варваров. Он был также достаточно взрослым, чтобы осознать, что полуостров стал ареной борьбы приморских и континентальных государств, покушавшихся на суверенитет итальянских городов-государств, некогда славившихся своей независимостью. Удар, направленный против Италии со стороны неитальянских государств, представлял собой вызов, с которым столкнулось поколение Макиавелли. Этот вызов не только требовал нового опыта, но и давал этот опыт.
От природы Макиавелли был наделен незаурядными способностями и склонностью к политике, а жизнь предоставила ему возможность применить эти качества на практике. Его родная Флоренция была одним из влиятельнейших городов-государств того времени. Способности Макиавелли были оценены по достоинству, и уже в 1498 г. через четыре года после первого французскою вторжения, он был назначен правительственным секретарем. Круг служебных обязанностей давал ему великолепную возможность получать разнообразную информацию о новых варварских государствах. Четырнадцать лет подобного опыта сделали его, по-видимому, самым квалифицированным и искушенным политиком и государственным деятелем Италии. Однако крутой зигзаг флорентийской внутренней политики неожиданно вышвырнул его из системы государственной власти. В 1512 г. он был лишен поста правительственного секретаря, а на следующий год подвергся тюремному заключению и пытке. Чудом, оставшись в живых, он был выпущен из тюрьмы, после чего жил в предместье Флоренции, полностью устранившись от политической и государственной деятельности. Хотя его карьера была кончена, оставались жизнь и творчество.
В письме к своему другу и бывшему коллеге он описывает распорядок своего дня. Гимнастика по утрам, потом занятия сельским хозяйством. Из развлечений – игра с местными крестьянами в трактире в кости. Однако не оставил он ни научных занятий, ни занятий литературным трудом.
В своем ученом трактате «Государь» и многих других трудах Макиавелли вновь и вновь возвращается к проблемам, раздирающим Италию, считая основной ее бедой политическую раздробленность и обосновывая необходимость сильной государственной власти. Макиавелли при любых обстоятельствах не расставался с надеждой, что через творчество он может свою незаурядную энергию, лишенную практического выхода, направить на пользу Италии.
Надеждой этой пронизан его «Государь», но, увы, она не оправдалась. Книга не соответствует цели, которую ставил перед собой автор, но это не значит, что она вовсе не имела политического значения. Это было духовное возвращение Макиавелли в мир, и надо сказать, что воздействие творчества Макиавелли оказалось более значительным, чем его влияние на общество как государственного деятеля.
За два века до Макиавелли тот же город дал миру яркий пример творческого Ухода-и-Возврата незаурядной Личности. Основной труд своей жизни Данте смог завершить лишь на чужбине, принужденный покинуть родной город. Во Флоренции была любимая Беатриче. Во Флоренции она и умерла на его глазах. Во Флоренции он стал заниматься политикой. Флоренция же и приговорила его к вечному изгнанию. Однако, потеряв флорентийское гражданство, он приобрел гражданство более высокого порядка. Мир политики лишился гения, но сфера духа обогатилась его «Божественной комедией».

Социальные группы

Мотив Ухода-и-Возврата можно почувствовать и при анализе инициативной роли групп. Во всех обществах, включая примитивные и даже стада животных, наступает время, когда представители одного поколения мужских особей данного сообщества проходят период инициации. Переход из одной группы в другую сопровождается обычно временным уходом мальчиков из общества и последующим возвращением их уже в новом качестве. Иногда этот Уход-и-Возврат имеет мифологическую окраску, иногда проявляется в виде издревле существующего обычая. Временное отделение мальчиков в примитивном обществе в период инициации составляет общее место в антропологических исследованиях. Сохранение этого института в истории цивилизации можно усмотреть в спартанской системе воспитания мальчиков и даже в современных английских public schools.
Другим примером ритма Ухода-и-Возврата является формирование в обществе групп ущемленного меньшинства. Например, в истории еврейства перед лицом вызова, брошенного во II в. до н.э. эллинизмом, (фарисеи отделили себя («фарисеи» буквально означает «те, кто отделяется») от движения культурной эллинизации, которое пытался возглавить первосвященник Иешуа – Ясон . И в то же время они оградили себя от воспламененной Маккавеями военной и политической борьбы с эллинизмом в лице династии Селевкидов. И тогда в I в. н.э., после двухвековой обособленности этого духовного движения, величайший из фарисеев, Иисус, вышел к людям во всеоружии такой духовной силы, что ему удалось стереть грань между эллином и иудеем.
В аналогичном движении несториане удалились под давлением волны ислама, которая выбросила их из родного сирийскою общества на окраину Великой степи. Обратно они вернулись победителями на гребне волны монгольского завоевания.
Константинопольские греки после оттоманского завоевания из сферы общественной жизни перешли в область частного предпринимательства, чтобы через два века вновь вернуться на арену общественной жизни в качестве фанариотов, пользующихся значительными привилегиями при оттоманском дворе и оказавших ему незаменимые услуги в трудный для него час .
Английские нонконформисты, громко заявившие о себе во время гражданской войны и образования парламента, вскоре сошли со сцены и вернулись при обстоятельствах, аналогичных тем, которые в Оттоманской империи вызвали движение греческих православных христиан. Нонконформисты ушли в сферу частного предпринимательства накануне Реставрации, чтобы через полтора века вернуться всемогущими и стать авторами промышленной революции .
Движение Ухода-и-Возврата

Проанализировав отношения людей в обществе, представляющем собой общую основу, где пересекаются поля действия всех представителей данного общества, мы увидим, что творческая личность, уходя, выпадая из своего социального окружения, преображенная, возвращается затем в то же самое окружение: возвращается, наделенная новыми способностями и новыми силами. Уход позволяет личности реализовать свои индивидуальные потенции, которые не могли бы найти выражения, подавленные прессом социальных обязательств, неизбежных в обществе. Уход дает возможность, а может быть, и является необходимым условием духовного преображения: но в то же время преображение лишено цели и смысла, если оно не становится прелюдией к возвращению преображенной личности в общество, из которого она удалилась. Возвращение есть сущность всего движения, равно как и его окончательная цель.
Это согласуется с древнесирийским мифом об уединенном восхождении Моисея на Синай. Моисей восходит на гору по призыву Яхве, чтобы получить от него заповеди, причем призыв этот адресован только Моисею. Остальным сынам Израиля было запрещено приближаться к горе. Цель Яхве состояла в том, чтобы вернуть Моисея вниз с новым законом, адресованным народу, но сам народ не имел возможности непосредственно общаться с Богом. «Моисей взошел к Богу на гору, и воззвал к нему Господь с горы, говоря: так скажи дому Иаковлеву и возвести сынам Израилевым…» (Исх. 19. 3). «И когда Бог перестал говорить с Моисеем на горе Синае, дал ему две скрижали откровения, скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим» (Исх. 31. 18).
Идея возвращения присутствует и в трудах арабского философа Ибн Хальдуна. «Человеческой природе свойственно бежать своего естества и облачаться в одежды праведника, чтобы хоть на миг почувствовать себя безгрешным. Душа тем самым возносится над плотью, улавливая весть из горнего мира, предназначенную для людей» [прим77].
В этом философском толковании исламского учения о пророчестве можно почувствовать отголосок эллинистической философии.
Дорога, которую Платон в трактате «Государство» выстилает для философов-правителей, тождественна пути, выбранному христианскими мучениками. Однако если пути и одинаковы, то суть эллинистической и христианской душ различна.
Для Платона естественно, что личный интерес и личное стремление освобожденного и просвещенного философа противоположны интересам его собратьев, пребывающих «во тьме и тени смертной, окованные скорбию и железом» (Пс. 106, 10). Для платоновских узников подземелья главным и самым нужным представляется возвращение философа со славой во Господе, подобно весне, которая дает им свет. «Просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира» (Лука 1, 79). С другой стороны, философ, по Платону, не может удовлетворять чаяниям человечества, не пожертвовав своим счастьем и своим совершенством. А посему самое лучшее для философа, с точки зрения Платона, обретя просветление, жить счастливо.
Действительно, фундаментальнейшей заповедью эллинистической философии является мнение, согласно которому лучшее для человека – отрешенное «созерцание». Созерцательная жизнь поставлена Пифагором выше жизни ради действия, равно как и выше жизни ради наслаждения. Это учение проходит через всю эллинистическую философскую традицию от Пифагора до неоплатоников. В целом, придерживаясь того же взгляда, Платон отводит царям-философам иной удел. Он считает, что просвещенный правитель должен усилием воли заставить себя вернуться к своим собратьям, ибо это его долг перед обществом. Давление, которому платоновские правители-философы должны были подчиниться, может быть не полностью внешним, но, даже если они руководствуются более чувством долга, нежели внешним понуждением, они все равно побуждаемы к действию. Как бы безупречно они себя ни вели, их поступкам недостает того внутреннего содержания, которое характеризует жизненный порыв. Этот отрицательный дух усталости и меланхолии можно видеть в трактате «Наедине с собой» Марка Аврелия, царя-философа, достойно пронесшего на своих плечах тяжкое бремя правления всей Римской Ойкуменой.
Платон в «Государстве» выражает веру, что просвещенные философы, получив приказ возвратиться к обществу, подчинятся ему и будут согласны участвовать в мирских делах. И если надежды Платона нашли воплощение в личности Марка Аврелия, который пронес тяжелое бремя социальной ответственности, не уклонившись от выполнения своего долга, то в целом дух служения обществу был малохарактерен для эллинистических философов. Пример Марка Аврелия не оказался заразительным и не был подхвачен Плотином. В III в. н.э., время надлома эллинистического универсального государства, долг возвращения в мир стал для эллинистических философов менее привлекательным, чем когда-либо ранее. В Плотине эллинистический умозрительный мистицизм достиг своей высшей точки. Отрицание им платоновского призыва к возврату рассматривается Бергсоном как признак того, что эллинская форма мистицизма внутренне не завершена. «С нашей точки зрения, мистицизм способен достичь своей вершины лишь в контактах между людьми, потому он и способен отчасти совместиться с творческим усилием самой Жизни. Это усилие исходит от Бога, если оно не тождественно самому Богу. Великий мистик должен быть личностью, которая преступает границы, предопределенные человеческому виду его материальной природой, и тем самым подхватывает и продолжает дело самого Бога… Плотину… дано было увидеть Землю Обетованную, но не дано было ступить на нее. Он пришел к пониманию экстаза, состояния, в котором душа ощущает самое себя или мыслит, близкое присутствие Бога и его сияния. Но Плотин не преодолел той черты, за которой созерцание переходит в действие, а человеческая воля становится волей божественной. Сам Плотин считал, что он находится на вершине и что идти дальше – это значит, идти вниз. Таким образом, Плотин остался верен интеллектуализму эллинистического гения. Одним словом, мистицизм в том смысле, в каком мы начали употреблять этот термин, никогда не получил завершения в эллинистической мысли. Нет сомнения, мистицизм искал здесь своей реализации, и как нереализованная возможность он несколько раз стучался в дверь, и дверь приоткрывалась, но так никогда и не распахнулась настолько, чтобы дать ему войти» [прим78].
Окончательный отказ эллинистических философов возвратиться из мира созерцания в мир действия может объяснить, почему надлом, который пережила эллинская цивилизация, стал для нее роковым. Ибо здесь мы видим тот же самый «великий отказ», который совершили создатели египетской цивилизации в эпоху строителей пирамид. Причина, по которой «великий отказ» стал уделом эллинистических философов, очевидна. Их нравственная ограниченность была следствием ошибки в их вере. Веря в то, что экстаз, а не возврат представляет собой главное содержание и конечную цель их духовной Одиссеи, в болезненном переходе от экстаза к возврату они не видели ничего, кроме жертвы на алтарь долга, тогда как именно возврат представлял собой цель, смысл и кульминацию того движения, в которое они оказались вовлечены.
Движение Ухода-и-Возврата – это не только прохождение сквозь темную ночь Души, но и ее преодоление. Это не только свойство жизни человеческой, но и Жизни вообще. Человек впервые столкнулся с этим, вероятно занявшись земледелием. В растительном царстве Уход-и-Возврат, а иными словами, Смерть-и-Воскрешение чередуются по временам года. Осенью, когда увядают травы, семя ложится в землю: скрытое в земле, оно претерпевает таинственное незримое преображение и вновь воскресает весной, когда восходят к свету зеленые ростки, чтобы возродиться в новом урожае. Уход-и-Возврат – это и ритм номадического сезонного передвижения по орбите пастбищ. И даже можно найти свидетельства этого в ритмах современного западного индустриализма, когда речь идет о капиталовложениях и об отдаче их.
Человеческое воображение усмотрело аллегорию, применимую к жизни людей, в феномене Смерти-и-Воскрешения, характерном для жизни трав, деревьев и цветов. Таким нулем человек пытался подойти к разгадке Смерти.
У Гомера есть отрывок, в котором сопоставляется судьба людей и листьев, увядающих, но снова зеленеющих весной.

Листья в дубравах древесных подобны сынам человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава.
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают.
Так человеки: сии нарождаются, те погибают.

Гомер. Илиада

В анонимной греческой поэме III в. до н.э. сезонное возрождение растений дается в духе античного земледельческого ритуала как счастливое воскресение, а не как безжалостное вытеснение новой жизнью жизни старой. Однако здесь – нить патетическое противопоставление цветка, готового воскреснуть, и человека, заснувшего последним сном, сном, от которого нет пробуждения.

Горе, увы! Если мальвы в саду, сельдерей
Иль аниса цветы завитые завтра умрут,
То весною опять разрастутся.
Мы же, столь сильные разумом люди.
Раз лишь один умираем и сном засыпаем
Глубоким, глухим, беспробудным.

В этой поэме эллинистического упадка возвращение человека ударом Смерти вырванного из общества своих собратьев, представляется абсолютно невозможным. Но было и подпочвенное течение в эллинистических чувстве и мысли, антропоморфно представлявшее вегетационные циклы в виде ε ν ι α υ τ ο ς δ α ι μ ω ν (годового божества) как аналог бессмертия людей. Это скрытое духовное течение, которое составляло дух элевсинских и орфических таинств, переполняло мышление и веру раннего христианина. «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно: а если умрет, то принесет много плода» (Иоанн 12. 24). Аллегория, выраженная в этом отрывке из Евангелия от Иоанна, была выработана в более старом документе из собрания, составляющего Новый завет . «Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? и в каком теле придут? Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущего, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но бог дает ему тело как хочет, и каждому семени свое тело… Так при воскресении мертвых, Сеется в тлении, восстает в нетлении: сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное, так и написано: «Первый человек Адам стал душою живущею» (Быт. 2, 7); а последний Адам есть дух животворящий… Первый человек из земли перстный: второй человек Господь с неба» (I Кор. 15, 35-38, 42-45, 47).
В этом отрывке из первого послания Павла Коринфянам четыре идеи представлены в последовательности, восходящей крещендо. Первая идея состоит в том, что, наблюдая появление всходов весной, мы являемся свидетелями воскресения. Таким образом, подтверждается древняя вера в воскресение злаков и цветов, что было выражено в земледельческом ритуале и мифе и что потрясло душу поэта, так и не сумевшего соединить мысль этой древней веры с человеческим опытом Смерти. Вторая идея заключена в том, что воскресение зерна является залогом воскресения людей. Это было новое слово учения, которому следовали эллинистические таинства, и которое с горечью отвергал греческий поэт III в. до н.э. Третья идея – воскресение людей возможно и осуществимо благодаря некоему преображению, происходящему по воле Божией в период между смертью и новым возвращением к жизни. Залог этого преображения – циклы вегетации – чудо, повторяемое из года в год, очевидное и доступное наблюдению каждого. Однако изменения в человеческой природе должны быть направлены на укрепление терпимости, совершенствование красоты, силы, духовности; а это последнее понятие соответствует тому явлению, которое мы назвали ранее этерификацией и определили как критерий роста. Четвертая идея в цитированном отрывке последняя и наиболее возвышенная. В понятии Первого и Второго человека отражена проблема Смерти и трансцендирована забота о воскресении человека. В полете мысли Павла превращение зерна в плод предстает залогом преображения человеческой природы. В пришествии «второго человека, который есть Господь с Неба», Павел видит творение нового вида, составленного из одного-единственного индивидуума, послушника Божиего. миссия которого состоит в том, чтобы поднять Человечество до сверхчеловеческого уровня, наделив своих собратьев вдохновением, исходящим от Бога.
Таким образом, мотив Ухода-и-Возврата можно заметить и в духовном опыте мистицизма, и в жизни растительного царства, и в размышлениях человеческого ума о смерти и бессмертии, и в сотворении одних форм из других, высших видов из низших. Очевидно, это мотив космического масштаба, и неудивительно, что он представляет собой один из изначальных образов мифологии, представляющей собой интуитивную форму понимания и выражения универсальных истин.
Одним из мифических воплощений этого мотива является сюжет с подкидышем. Дитя, рожденное в царской семье, оставлено в раннем детстве – иногда (как в рассказе об Эдине и Персее) своим отцом или дедом, предупрежденным во сне или через оракула, что новорожденному предначертано занять его место ; иногда (как в рассказе о Ромуле) узурпатором, убившим или изгнавшим отца ребенка и старающимся избегнуть мести , а иногда (как в рассказах о Ясоне, Оресте, Зевсе, Горе, Моисее и Кире) в действие включаются дружеские силы, озабоченные тем, чтобы спасти жизнь младенца от коварного убийцы . Сюжет, как правило, развивается таким образом, что брошенное дитя чудесным образом спасается и выживает. Ромул вскормлен волчицей, Кир – сукой, Зевс – козой или нимфой, Ясон спасен кентавром, Эдип, Кир и Ромул – пастухами, Моисей, брошенный в корзине из тростника, был воспитан дочерью фараона (ср. историю Аттиса, спрятанного в тростниках реки Галлос, а затем взятого богиней Кибелой). Персей с матерью бросились в бурное море и благополучно добрались до берега. В третьей и четвертой главах этого драматического сюжета роковое дитя, уже возмужавшее и закалившее спой дух в горниле выпавших на его долю испытаний, возвращается во всем блеске силы и славы на родину, в свои владения.
Сюжет с подкидышем получил столь широкое распространение, что воспринимается нами как литературная банальность.
В других вариантах мифов мотив Смерти-и-Воскресения воплощен не в истории младенца, обреченного кем-то на гибель, но как попытка избавиться от соперника, дав ему невыполнимое и опасное задание. Персея царь Полидект посылает за головой Горюны, Ясона царь посылает за золотым руном. Геракл получает задание совершить двенадцать подвигов . Но и в этих вариантах заключительная глава та же. Герой разрушает планы злодея, с блеском выполняя опасное задание, и возвращается победителем.
В истории Иисуса мотив Смерти-и-Воскресения постоянно возобновляется. Иисус – отпрыск царского рода (сын Давида или самого Бога) – брошен в раннем детстве. Он нисходит с Неба, чтобы быть рожденным на Земле, в родном городе Давида Вифлееме. Однако для него не находится места среди людей, и его положили в ясли. В хлeву о нем заботятся ласковые животные и сердобольные пастухи. Иисус воспитывается в бедной семье. Затем он спасается от коварных намерений царя Ирода бегством в Египет. В конце истории Иисус возвращается, как возвращаются другие герои подобных мифов, чтобы вернуть свое Царство. Он входит в Иудею, и при въезде в Иерусалим люди называют его Сыном Давида. Актом Bознeceния он входит в Царствие Небесное.
История Иисуса во всем согласуется с общим сюжетом подкинутого младенца. Но в евангелиях мотив Смерти-и-Воскресения представлен и в других формах. Он присутствует в каждом последующем духовном акте, в котором раскрывается божественная суть Иисуса. Когда Иисус узнает о своей миссии через крещение его Иоаном, он удаляется в пустыню на сорок дней и возвращается, обретя силу духа (Лука 4. 14): «и дивились Его учению, ибо слово Его было со властию» (Лука 4. 32): «ибо Он учил как власть имеющий, а не как книжники» (Матф. 7. 29). Когда Иисус понимает, что миссия его ведет к смерти, он снова удаляется «на гору высокую» (Матф. 17, 1), где и происходит его Преображение. Возвращается он, приняв решение умереть. Приняв муки земного человека в Распятии, он сходит в могилу, чтобы восстать бессмертным в Воскресении. В акте Вознесения он уходит с Земли на Небо, чтобы «вернуться со славой и судить живых и мертвых: и Царствию Его не будет конца» (Никейский символ веры).
Эти частые повторения мотива Смерти-и-Воскресения в истории Иисуса имеют свои параллели. Уход в пустыню воспроизводит бегство Моисея в землю Мадиамскую. Есть, однако, существенное различие в природе духовного опыта, через который герои укрепляют силу своей души. Моисей в пустыне встречается с добрыми людьми и получает от них нечто вроде сверхъестественной помощи, тогда как Иисус в пустыне укрепляет свой дух через искушения дьявола, как Иов или Фауст. Преображение на «горе высокой» воспроизводит Преображение Моисея на горе Синай (параллель здесь является важной чертой рассказа, поскольку три апостола, которые были свидетелями Преображения, видят Моисея и Илию разговаривающими с Христом). Смерть и воскресение божественного существа предвосхищается эллинистическими таинствами и выводится самими этими таинствами из всемирного земледельческого ритуала и мифа. Устрашающая фигура, которая должна появиться и господствовать на сцене в момент катастрофы, разрушающей нынешний земной порядок, предвосхищается в зороастрийской мифологии фигурой Спасителя , а в еврейской мифологии – фигурами Мессии и Сына Человеческого. Однако существует одна идея в христианской мифологии, которой, казалось, ничто не предшествовало: это – истолкование грядущего пришествия Спасителя, Мессии или Сына Человеческого как предстоящее возвращение на землю исторической фигуры, уже прожившей на земле свою земную жизнь. В этом прозрении воплотились и доисторический миф о подкидыше, и древний земледельческий ритуал, и вековечная мечта человечества постичь свое предназначение, осознать конечную цель, в счастливом озарении овладеть самой тайной творения (Римл. 8, 22). В понятии Второю Пришествия мотив Смерти-и-Воскресения несет глубочайший духовный смысл.
Предприняв попытку понять смысл и содержите понятия «Уход-и-Возврат», перейдем, к эмпирическому анализу исторических примеров, обращая внимание на взаимоотношения творческих личностей и творческих меньшинств со своими собратьями. Судьбы выдающихся личностей – святых, государственных деятелей, воинов, историков, философов и поэтов, – равно как и исторические судьбы государств, наций и церквей, дают нам богатый эмпирический материал.
Творческая личность или творческое меньшинство встают на путь Ухода-и-Возврата. чтобы преодолеть определенный социальный кризис, чтобы ответить на вызов, брошенный обществу, к которому они принадлежат.