Деятельность есть молярная, не аддитивная единица жизни телесного, материального субъекта. В более узком смысле, т.е. на психологическом уровне, это единица жизни, опосредованной психическим отражением, реальная функция которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в предметном мире. Иными словами, деятельность - это не реакция и не совокупность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние переходы и превращения, свое развитие.
Введение категории деятельности в психологию меняет весь понятийный строй психологического знания. Но для этого нужно взять эту категорию во всей ее полноте, в ее важнейших зависимостях и детерминациях: со стороны ее структуры и в ее специфической динамике, в ее различных видах и формах. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, как именно выступает категория деятельности в психологии. Вопрос этот ставит ряд далеко еще не решенных теоретических проблем. Само собой разумеется, что я могу затронуть лишь некоторые из них.
Психология человека имеет дело с деятельностью конкретных индивидов, протекающей или в условиях открытой коллективности - среди окружающих людей, совместно с ними и во взаимодействии с ними, или с глазу на глаз с окружающим предметным миром - перед гончарным кругом или за письменным столом. В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность человека, какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем своеобразии деятельность человеческого индивида представляет собой систему, включенную в систему отношений общества. Вне этих отношений человеческая деятельность вообще не существует. Как именно она существует, определяется теми формами и средствами материального и духовного общения (Verkehr), которые порождаются развитием производства и которые не могут реализоваться иначе, как в деятельности конкретных людей58.
Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуальных обстоятельствах.
Особенно следует предостеречь против понимания деятельности человека как отношения, существующего между человеком и противостоящим ему обществом. Это приходится подчеркивать, так как затопляющие сейчас психологию позитивистские концепции всячески навязывают идею противопоставленности человеческого индивида обществу. Для человека общество якобы составляет лишь ту внешнюю среду, к которой он вынужден приспосабливаться, чтобы не оказаться "неадаптированным" и выжить, совершенно так же, как животное вынуждено приспосабливаться к внешней природной среде. С этой точки зрения деятельность человека формируется в результате ее подкрепления, хотя бы и не прямого (например, через оценку, выражаемую "референтной" группой). При этом упускается главное - то, что в обществе человек находит не просто внешние условия, к которым он должен приноравливать свою деятельность, но что сами эти общественные условия несут в себе мотивы и цели его деятельности, ее средства и способы; словом, что общество производит деятельность образующих его индивидов. Конечно, это отнюдь не значит, что их деятельность лишь персонифицирует отношения общества и его культуру. Имеются сложные связывающие их трансформации и переходы, так что никакое прямое сведение одного к другому невозможно. Для психологии, которая ограничивается понятием "социализация" психики индивида без дальнейшего его анализа, эти трансформации остаются настоящей тайной. Эта психологическая тайна открывается только в исследовании порождения человеческой деятельности и ее внутреннего строения.
Основной, или, как иногда говорят, конституирующей, характеристикой деятельности является ее предметность. Собственно, в самом понятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета (Gegenstand). Выражение "беспредметная деятельность" лишено всякого смысла. Деятельность может казаться беспредметной, но научное исследование деятельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом предмет деятельности выступает двояко: первично - в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично - как образ предмета, как продукт психического отражения его свойств, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может.
Уже в самом зарождении деятельности и психического отражения обнаруживается их предметная природа. Так, было показано, что жизнь организмов в гомогенной, хотя и изменчивой среде может развиваться лишь в форме усложнения той системы элементарных отправлений, которая поддерживает их существование. Только при переходе к жизни в дискретной среде, т.е. к жизни в мире предметов, над процессами, отвечающими воздействиям, имеющим прямое биотическое значение, надстраиваются процессы, вызываемые воздействиями, которые сами по себе могут быть нейтральными, абиотическими, но которые ориентируют его по отношению к воздействиям первого рода. Формирование этих процессов, опосредствующих фундаментальные жизненные отправления, происходит в силу того, что биотические свойства предмета (например, его пищевые свойства) выступают как скрытые за другими, "поверхностными" его свойствами, поверхностными в том смысле, что, прежде чем испытать на себе эффекты, вызываемые биотическим воздействием, нужно, образно говоря, пройти через эти свойства (таковы, например, механические свойства твердого тела по отношению к химическим его свойствам).
Я, понятно, опускаю здесь изложение конкретно-научного обоснования приведенных положений, равно как и обсуждение вопроса об их внутренней связи с учением И.П.Павлова о сигнальной функции условных раздражителей и об ориентировочных рефлексах; то и другое освещено мной в других работах59.
Итак, предыстория человеческой деятельности начинается с приобретения жизненными процессами предметности. Последнее означает собой также появление элементарных форм психического отражения - превращение раздражимости (irribilitas) в чувствительность (sensibilitas), в "способность ощущения".
Дальнейшая эволюция поведения и психики животных может быть адекватно понята именно как история развития предметного содержания деятельности. На каждом новом этапе возникает все более полная подчиненность эффекторных процессов деятельности объективным связям и отношениям свойств предметов, во взаимодействие с которыми вступает животное. Предметный мир как бы все более "втягивается" в деятельность. Так, движение животного вдоль преграды подчиняется ее "геометрии" - уподобляется ей и несет ее в себе, движение прыжка подчиняется объективной метрике среды, а выбор обходного пути межпредметным отношениям.
Развитие предметного содержания деятельности находит свое выражение в идущем вслед развитии психического отражения, которое регулирует деятельность в предметной среде.
Всякая деятельность имеет кольцевую структуру: исходная афферентация -> эффекторные процессы, реализующие контакты с предметной средой -> коррекция и обогащение с помощью обратных связей исходного афферентирующего образа. Сейчас кольцевой характер процессов, осуществляющих взаимодействие организма со средой, является общепризнанным и достаточно хорошо описан. Однако главное заключается не в самой по себе кольцевой структуре, а в том, что психическое отражение предметного мира порождается не непосредственно внешними воздействиями (в том числе и воздействиями "обратными"), а теми процессами, с помощью которых субъект вступает в практические контакты с предметным миром и которые поэтому необходимо подчиняются его независимым свойствам, связям, отношениям. Последнее означает, что "афферентатором", управляющим процессами деятельности, первично является сам предмет и лишь вторично - его образ как субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предметное содержание. Иначе говоря, осуществляется двойной переход: переход предмет -> процесс деятельности и переход деятельность -> ее субъективный продукт. Но переход процесса в форму продукта происходит не только на полюсе субъекта. Еще более явно он происходит на полюсе объекта, трансформируемого человеческой деятельностью; в этом случае регулируемая психическим образом деятельность субъекта переходит в "покоящееся свойство" (ruhende Eigenschaft) ее объективного продукта.
На первый взгляд кажется, что представление о предметной природе психики относится только к сфере собственно познавательных процессов; что же касается сферы потребностей и эмоций, то на нее это представление не распространяется. Это, однако, не так.
Взгляды на эмоционально-потребную сферу как на сферу состояний и процессов, природа которых лежит в самом субъекте и которые лишь изменяют свои проявления под давлением внешних условий, основываются на смешении, по существу, разных категорий, смешении, которое особенно дает о себе знать в проблеме потребностей.
В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из следующего капитального различения: различения потребности как внутреннего условия, как одной из обязательных предпосылок деятельности и потребности как того, что направляет и регулирует конкретную деятельность субъекта в предметной среде. "Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону и видоизменять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч"60, - писал Сеченов. Именно в направляющей своей функции потребность и является предметом психологического познания. В первом же случае потребность выступает лишь как состояние нужды организма, которое само по себе не способно вызывать никакой определенно направленной деятельности; ее функция ограничивается активацией соответствующих биологических отправлений и общим возбуждением двигательной сферы, проявляющимся в ненаправленных поисковых движениях. Лишь в результате ее "встречи" с отвечающим ей предметом она впервые становится способной направлять и регулировать деятельность.
Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный. Он отмечался уже Ч.Дарвином, о нем свидетельствуют некоторые данные И.П.Павлова; о нем говорит Д.Н.Узнадзе как об условии возникновения установки, и его блистательное описание дают современные этологи. Этот чрезвычайный акт есть акт опредмечивания потребности - "наполнения" ее содержанием, которое черпается из окружающего мира. Это и переводит потребность на собственно психологический уровень.
Развитие потребностей на этом уровне происходит в форме развития их предметного содержания. Кстати сказать, это обстоятельство только и позволяет понять появление у человека новых потребностей, в том числе таких, которые не имеют своих аналогов у животных, "отвязаны" от биологических потребностей организма и в этом смысле являются "автономными"61. Их формирование объясняется тем, что в человеческом обществе предметы потребностей производятся, а благодаря этому производятся и сами потребности62.
Итак, потребности управляют деятельностью со стороны субъекта, но они способны выполнять эту функцию лишь при условии, что они являются предметными. Отсюда и происходит возможность оборота терминов, который позволил К.Левину говорить о побудительной силе (Aufforderungscharakter) самих предметов63.
Не иначе обстоит дело с эмоциями и чувствами. И здесь необходимо различать, с одной стороны, беспредметные стенические, астенические состояния, а с другой - собственно эмоции и чувства, порождаемые соотношением предметной деятельности субъекта с его потребностями и мотивами. Но об этом нужно говорить себе. В связи же с анализом деятельности достаточно указать на то, что предметность деятельности порождает не только предметный характер образов, но также предметность потребностей, эмоций и чувств.
Процесс развития предметного содержания потребностей не является, конечно, односторонним. Другая его сторона состоит в том, что и сам предмет деятельности открывается субъекту как отвечающий той или иной его потребности. Таким образом, потребности побуждают деятельность и управляют ею со стороны субъекта, но они способны выполнять эти функции при условии, что они являются предметными.
То обстоятельство, что генетически исходной и основной формой человеческой деятельности является деятельность внешняя, чувственно практическая, имеет для психологии особый смысл. Ведь психология всегда, конечно, изучала деятельность - например, деятельность мыслительную, деятельность воображения, запоминания и т.д. Только такая внутренняя деятельность, подпадающая под декартовскую категорию cogito, собственно, и считалась психологической, единственно входящей в поле зрения психолога. Психология, таким образом, отлучалась от изучения практической, чувственной деятельности.
Если внешняя деятельность и фигурировала в старой психологии, то лишь как выражающая внутреннюю деятельность, деятельность сознания. Произошедший на рубеже нашего столетия бунт бихевиористов против этой менталистской психологии скорее углубил, чем устранил разрыв между сознанием и внешней деятельностью, только теперь, наоборот, внешняя деятельность оказалась отлученной от сознания.
Подготовленный объективным ходом развития психологических знаний вопрос, который встал сейчас во весь рост, состоит в том, входит ли изучение внешней практической деятельности в задачу психологии. Ведь "на лбу" деятельности "не написано", предметом какой науки она является. Вместе с тем научный опыт показывает, что выделение деятельности в качестве предмета некоей особой области знания - "праксиологии" - не является оправданием. Как и всякая эмпирически данная реальность, деятельность изучается разными науками; можно изучать физиологию деятельности, но столь же правомерным является ее изучение, например, в политической экономии или социологии. Внешняя практическая деятельность не может быть изъята и из собственно психологического исследования. Последнее положение может, однако, пониматься существенно по-разному.
Еще в тридцатых годах С.Л.Рубинштейн64 указывал на важное теоретическое значение для психологии мысли Маркса о том, что в обыкновенной материальной промышленности мы имеем перед собой раскрытую книгу человеческих сущностных сил и что психология, для которой эта книга остается закрытой, не может стать содержательной и реальной наукой, что психология не должна игнорировать богатство человеческой деятельности.
Вместе с тем в своих последующих публикациях С.Л.Рубинштейн подчеркивал, что, хотя в сферу психологии входит и та практическая деятельность, посредством которой люди изменяют природу и общество, предметом психологического изучения "является только их специфически психологическое содержание, их мотивация и регуляция, посредством которой действия приводятся в соответствие с отраженными в ощущении, восприятии, сознании объективными условиями, в которых они совершаются"65.
Итак, практическая деятельность, по мысли автора, входит в предмет изучения психологии, но лишь тем особым своим содержанием, которое выступает в форме ощущения, восприятия, мышления и вообще в форме внутренних психических процессов и состояний субъекта. Но это утверждение является по меньшей мере односторонним, так как оно абстрагируется от того капитального факта, что деятельность - в той или иной ее форме - входит в самый процесс психического отражения, в само содержание этого процесса, его порождение.
Рассмотрим самый простой случай: процесс восприятия упругости предмета. Это процесс внешне-двигательный, с помощью которого субъект вступает в практический контакт, в практическую связь с внешним предметом и который может быть направлен на осуществление даже не познавательной, а непосредственно практической задачи, например, на его деформацию. Возникающий при этом субъективный образ - это, конечно, психическое и, соответственно, бесспорный предмет психологического изучения. Однако для того, чтобы понять природу данного образа, я должен изучить процесс, его порождающий, а он в рассматриваемом случае является процессом внешним, практическим. Хочу я этого или не хочу, соответствует или не соответствует это моим теоретическим взглядам, я все же вынужден включить в предмет моего психологического исследования внешнее предметное действие субъекта.
Значит, неправомерно считать, что внешняя предметная деятельность хотя и выступает перед психологическим исследованием, но лишь как то, во что включены внутренние психические процессы, и что собственно психологическое исследование движется, не переходя в плоскость изучения самой внешней деятельности, ее строения.
С этим можно согласиться только в том случае, если допустить одностороннюю зависимость внешней деятельности т управляющего ею психического образа, представления цели или ее мысленной схемы. Но это не так. Деятельность необходимо вступает в практические контакты с сопротивляющимися человеку предметами, которые отклоняют, изменяют и обогащают ее. Иными словами, именно во внешней деятельности происходит размыкание круга внутренних психических процессов как бы навстречу объективному предметному миру, властно врывающемуся в этот круг.
Итак, деятельность входит в предмет психологии, но не особой своей "частью" или "элементом", а в своей особой функцией. Это функция полагания субъекта в предметной действительности и ее преобразования в форму субъективности.
Вернемся, однако, к описанному случаю порождения психического отражения элементарного свойства вещественного предмета в условиях практического контакта с ним. Случай этот был приведен в качестве только поясняющего, грубо упрощенного примера. Он имеет, однако, и реальный генетический смысл. Едва ли нужно сейчас доказывать, что на первоначальных этапах своего развития деятельность необходимо имеет форму внешних процессов и что, соответственно, психический образ является продуктом этих процессов, практически связывающих субъект с предметной действительностью. Очевидно, что на ранних генетических этапах научное объяснение природы и особенностей психического отражения невозможно иначе, как на основе изучения этих внешних процессов. При этом последнее означает не подмену исследования психики исследованием поведения, а лишь демистификацию природы психики. Ведь иначе нам не остается ничего другого, как признать существование таинственной "психической способности", которая состоит в том, что под влиянием внешних толчков, падающих на рецепторы субъекта, в его мозге - в порядке параллельного физиологическим процессам явления - вспыхивает некий внутренний свет, озаряющий человеку мир, что происходит как бы излучение образов, которые затем локализуются, "объективируются" субъектом в окружающем пространстве.
Само собой разумеется, что реальность, с которой имеет дело психолог, является несопоставимо более сложной и богатой, чем ее рисует приведенная грубая схема возникновения образа в результате практического контакта с предметом. Однако как бы далеко ни отходила психологическая реальность от этой грубой схемы, какими бы глубокими ни были метаморфозы деятельности, она при всех условиях остается осуществляющей жизнь телесного субъекта, которая по самому существу своему является процессом чувственно-практическим.
Усложнение деятельности и, соответственно, усложнение ее психической регуляции ставит чрезвычайно широкий круг научно-психологических проблем, из числа которых следует прежде всего выделить вопрос о формах человеческой деятельности, об их взаимосвязи.
Старая психология имело дело только с внутренними процессами - с движением представлений, их ассоциацией в сознании, с их генерализацией и движением их субститутов - слов. Эти процессы, как и непознавательные внутренние переживания, считались единственно составляющими предмет изучения психологии.
Начало переориентации прежней психологии было положено постановкой проблемы о происхождении внутренних психических процессов. Решающий шаг в том отношении был сделан И.М.Сеченовым, который еще сто лет тому назад указывал, что психология незаконно вырывает из целостного процесса, звенья которого связаны самой природой, его середину - "психическое", противопоставляя его "материальному". Так как психология родилась из этой, по выражению Сеченова, противоестественной операции, то потом уже "никакие уловки не могли склеить эти разорванные его звенья". Такой подход к делу, писал далее Сеченов, должен измениться. "Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о происхождении психических деятельностей"66.
Дело историка - проследить этапы развития этой мысли. Замечу только, что начавшееся тщательное изучение филогенеза и онтогенеза мышления фактически раздвинуло границы психологического исследования. В психологию вошли такие парадоксальные с субъективно- эмпирической точки зрения понятия, как понятие о практическом интеллекте или ручном мышлении. Положение о том, что внутренним умственным действиям генетически предшествуют внешние, стало едва ли не общепризнанным. С другой стороны, т.е. двигаясь от изучения поведения, была выдвинута гипотеза о прямом, механически понимаемом переходе внешних процессов в скрытые, внутренние; вспомним, например, схему Уотсона: речевое поведение -> шепот -> полностью беззвучная речь67.
Однако главную роль в развитии конкретно-психологических взглядов на происхождение внутренних мыслительных операция сыграло введение в психологию понятия об интериоризации.
Интериоризацией называют, как известно, переход, в результате которого внешние по своей форме процессы с внешними же, вещественными предметами преобразуются в процессы, протекающие в умственном плане, в плане сознания; при этом они подвергаются специфической трансформации - обобщаются, вербализуются, сокращаются и, главное, становятся способными к дальнейшему развитию, которое переходит границы возможностей внешней деятельности. Это, если воспользоваться краткой формулировкой Ж.Пиаже, - переход, "ведущий от сенсомоторного плана к мысли"68.
Процесс интериоризации детально изучен сейчас в контексте многих проблем - онтогенетических, психолого-педагогических и общепсихологических. При этом обнаруживаются серьезные различия как в теоретических основаниях исследования этого процесса, так и в теоретической его интерпретации. Для Ж.Пиаже важнейшее основание исследований происхождения внутренних мыслительных операций из сенсомоторных актов состоит, по-видимому, в невозможности вывести операторные схемы мышления непосредственно из восприятия. Такие операции, как объединение, упорядочение, центрация, первоначально возникают в ходе выполнения внешних действий с внешними объектами, а затем продолжают развиваться в плане внутренней мыслительной деятельности по ее собственным логико-генетическим законам69. Иные исходные позиции определили взгляды на переход от действия к мысли П.Жане, А.Валлона, Д.Брунера.
В советской психологии понятие об интериоризации ("вращивании") обычно связывают с именем Л.С.Выготского и его последователей, которым принадлежат важные исследования этого процесса. Последние годы последовательные этапы и условия целенаправленного, "не стихийного" преобразования внешних (материализованных) действий в действия внутренние (умственные) особенно детально изучаются П.Я.Гальпериным70.
Исходные идеи, которые привели Выготского к проблеме происхождения внутренней психической деятельности из внешней, принципиально отличаются от теоретических концепций других современных ему авторов. Идеи эти родились из анализа особенностей специфически человеческой деятельности - деятельности трудовой, продуктивной, осуществляющейся с помощью орудий, деятельности, которая является изначально общественной, т.е. которая развивается только в условиях кооперации и общения людей. Соответственно Выготский выделял два главных взаимосвязанных момента, которые должны быть положены в основание психологической науки. Это орудийная ("инструментальная") структура деятельности человека и ее включенность в систему взаимоотношений с другими людьми. Они-то и определяют собой особенности психологических процессов у человека. Орудие опосредствует деятельность, связывающую человека не только с миром вещей, но и с другими людьми. Благодаря этому его деятельность впитывает в себя опыт человечества. Отсюда и проистекает, что психические процессы человека (его "высшие психологические функции") приобретают структуру, имеющую в качестве своего обязательного звена общественно-исторически сформировавшиеся средства и способы, передаваемые ему окружающими людьми в процессе сотрудничества, в общении с ними. Но передать средство, способ выполнения того или иного процесса невозможно иначе, как во внешней форме - в форме действия или в форме внешней речи. Другими словами, высшие специфические человеческие психологические процессы могут родиться только во взаимодействии человека с человеком, т.е. как интерпсихологические, а лишь затем начинают выполняться индивидом самостоятельно; при этом некоторые из них утрачивают далее свою исходную внешнюю форму, превращаясь в процессы интрапсихологические71.
К положению о том, что внутренние психические деятельности происходят из практической деятельности, исторически сложившейся в результате образования человеческого, основанного на труде общества, и что у отдельных индивидов каждого нового поколения они формируются в ходе онтогенетического развития, присоединялось еще одно очень важное положение. Оно состоит в том, что одновременно происходит изменение самой формы психического отражения реальности: возникает сознание - рефлексия субъектом действительности, своей деятельности, самого себя. Но что такое сознание? Сознание есть со-знание, но лишь в том смысле, что индивидуальное сознание может существовать только при наличии общественного сознания и языка, являющегося его реальным субстратом. В процессе материального производства люди производят также язык, который служит не только средством общения, но и носителем фиксированных в нем общественно-выработанных значений.
Прежняя психология рассматривала сознание как некую метапсихологическую плоскость движения психических процессов.
Но сознание не дано изначально и не порождается природой: сознание порождается обществом, оно производится. Поэтому сознание - не постулат и не условие психологии, а ее проблема - предмет конкретно - научного психологического исследования.
Таким образом, процесс интериоризации состоит не в том, что внешняя деятельность перемещается в предсуществующий внутренний "план сознания"; это - процесс, в котором этот внутренний план формируется.
Как известно, вслед за первым циклом работ, посвященных изучению роли внешних средств и их "вращивания", Л.С.Выготский обратился к исследованию сознания, его "клеточек" - словесных значений, их формирования и строения. Хотя в этих исследованиях значение выступило со стороны своего, так сказать, обратного движения и поэтому как то, что лежит за жизнью и управляет деятельностью, - для Выготского оставался незыблемым противоположный тезис: не значение, не сознание лежит за жизнью, а за сознанием лежит жизнь.
Исследование формирования умственных процессов и значений (понятий) как бы вырезает из общего движения деятельности лишь один, хотя и очень важный его участок: усвоение индивидом способов мышления, выработанных человечеством. Но этим не покрывается даже только познавательная деятельность - ни ее формирование, ни ее функционирование. Психологически мышление (и индивидуальное сознание в целом) шире, чем те логические операции и те значения, в структурах которых они свернуты. Значения сами по себе не порождают мысль, а опосредствуют ее - так же, как орудие не порождает действия, а опосредует его.
На позднейшем этапе своего исследования Л.С.Выготский много раз и в разных формах высказывал это капитально важное положение. Последний оставшийся "утаенным" план речевого мышления он видел в его мотивации, в аффективно - волевой сфере. Детерминистическое рассмотрение психической жизни, писал он, исключает "приписывание мышлению магической силы определять поведения человека одной собственной системой"72. Вытекающая отсюда положительная программа требовала, сохранив открывшуюся активную функцию значения, мысли, еще раз обернуть проблему. А для этого нужно было возвратиться к категории предметной деятельности, распространив ее и на внутренние процессы - процессы сознания.
Именно в итоге движения теоретической мысли по этому пути открывается принципиальная общность внешней и внутренней деятельности как опосредствующих взаимосвязи человека с миром, в которых осуществляется его реальная жизнь.
Соответственно этому главное различение, лежавшее в основе классической картезианско-локковской психологии, - различение, с одной стороны, внешнего мира мира, протяжения, к которому относится и внешняя, телесная деятельность, а с другой - мира внутренних явлений и процессов сознания, должно уступить свое место другому различению; с одной стороны - предметной реальности и ее идеализированных, превращенных форм (verwandelte Formen), с другой стороны - деятельности субъекта, включающей в себя как внешние, так и внутренние процессы. А это означает, что рассечение деятельности на две части или стороны, якобы принадлежащие к двум совершенно разным сферам, устраняется. Вместе с тем это ставит новую проблему - проблему исследования конкретного соотношения и связи между различными формами деятельности человека.
Эта проблема стояла и в прошлом. Однако только в наше время она приобрела вполне конкретный смысл. Сейчас на наших глазах происходит все более тесное переплетение и сближение внешней и внутренней деятельности: физический труд, осуществляющий практическое преобразование вещественных предметов, все более "интеллектуализируется", включает в себя выполнение сложнейших умственных действий; в то же время труд современного исследователя - деятельность специально познавательная, умственная par exellence - все более наполняется процессами, которые по форме своей являются внешними действиями. Такое единение разных по своей форме процессов деятельности уже не может быть интерпретировано как результат только тех переходов, которые описываются термином интериоризации внешней деятельности. Оно необходимо предполагает существование постоянно происходящих переходов также и в противоположном направлении, от внутренней к внешней деятельности.
В общественных условиях, обеспечивающих всестороннее развитие людей, умственная деятельность не обособляется от практическо деятельности. Их мышление становится воспроизводящимся по мере надобности моментом в целостной жизни индивидов73.
Несколько забегая вперед, скажем сразу, что взаимопереходы, о которых идет речь, образуют важнейшее движение предметной человеческой деятельности в ее историческом и онтогенетическом развитии. Переходы эти возможны потому, что внешняя и внутренняя деятельность имеют одинаковое общее строение.
Открытие общности их строения представляется мне одним из важнейших открытий современной психологической науки.
Итак, внутренняя по своей форме деятельность, происходя из внешней практической деятельности, не отделяется от нее и не становится над ней, а сохраняет принципиальную и притом двустороннюю связь с ней.
Общность макроструктуры внешней, практической деятельности и деятельности внутренней, теоретической позволяет вести ее анализ, первоначально отвлекаясь от формы, в которой они протекают.
Идея анализа деятельности как метод научной психологии человека была заложена как я уже говорил, еще в ранних работах Л.С.Выготского. Были введены понятия орудия, орудийных ("инструментальных") операций, понятие цели, а позже - и понятие мотива ("мотивационной сферы сознания"). Прошли, однако, годы, прежде чем удалось описать в первом приближении общую структуру человеческой деятельности и индивидуального сознания74. Это первое описание сейчас, спустя четверть века, представляется во многом неудовлетворительным, чрезмерно абстрактным. Но именно благодаря его абстрактности оно может быть взято в качестве исходного, отправного для дальнейшего исследования.
До сих пор речь шла о деятельности в общем, собирательном значении этого понятия. Реально же мы всегда имеем дело с особенными деятельностями, каждая из которых отвечает определенной потребности субъекта, стремится к предмету этой потребности, угасает в результате ее удовлетворения и воспроизводится вновь - может быть, уже в совсем иных, изменившихся условиях.
Отдельные конкретные виды деятельности можно различать между собой по какому угодно признаку: по их форме, по способам их осуществления, по их эмоциональной напряженности, по их временной и пространственной характеристике, по их физиологическим механизмам и т.д. Однако главное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов. Ведь имено предмет деятельности и придает ей определенную направленность. По предложенной мной терминологии предмет деятельности есть ее действительный мотив75. Разумеется, он может быть как вещественным, так и идеальным, как данным в восприятии, так и существующим только в воображении, в мысли. Главное, что за этим всегда стоит потребность, что он всегда отвечает той или иной потребности.
Итак, понятие деятельности необходимо связано с понятием мотива. Деятельности без мотива не бывает; "немотивированная" деятельность - это деятельность не лишенная мотива, а деятельность с субъективно и объективно скрытым мотивом.
Основными "составляющими" отдельных человеческих деятельностей являются осуществляющие их действия. Действием мы называем процесс, подчиненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива соотносится с понятием деятельности, понятие цели соотносится с понятием действия.
Возникновение в деятельности целенаправленных процессов - действий исторически явилось следствием перехода к жизни человека в обществе. Деятельность участников совместного труда побуждается его продуктом, который первоначально непосредственно отвечает потребности каждого их них. Однако развитие даже простейшего технического разделения труда необходимо приводит к выделению как бы промежуточных, частичных результатов, которые достигаются отдельными участниками коллективной трудовой деятельности, но которые сами по себе не способны удовлетворять их потребности. Их потребность удовлетворяется не этими "промежуточными" результатами, а долей продукта их совокупной деятельности, получаемой каждым из них в силу связывающих из друг с другом отношений, возникших в процессе труда, т.е. отношений общественных.
Легко понять, что тот "промежуточный" результат, которому подчиняются трудовые процессы человека, должен быть выделен для него также и субъективно - в форме представления. Это и есть выделение цели, которая, по выражению Маркса, "как закон определяет способ и характер его действий..."76.
Выделение целей и формирование подчиненных им действий приводит к тому, что происходит как бы расщепление прежде слитых между собой в мотиве функций. Функция побуждения, конечно, полностью сохраняется за мотивом. Другое дело - функция направления: действия, осуществляющие деятельность, побуждаются ее мотивом, но являются направленными на цель. Допустим, что деятельность человека побуждается пищей; в этом и состоит ее мотив. Однако для удовлетворения потребности в пище он должен выполнять действия, которые непосредственно на овладение пищей не направлены. Например, цель данного человека - изготовление орудия лова; применит ли он в дальнейшем изготовленное им орудие сам или передаст его другим и получит часть общей добычи - в обоих случаях то, что побуждало его деятельность, и то, на что были направлены его действия, не совпадают между собой; их совпадение представляет собой специальный, частный случай, результат особого процесса, о котором будет сказано ниже.
Выделение целенаправленных действий в качестве составляющих содержание конкретных деятельностей естественно ставит вопрос о связывающих их внутренних отношениях. Как уже говорилось, деятельность не является аддитивным процессом. Соответственно действия - это не особые "отдельности", которые включаются в состав деятельности. Человеческая деятельность не существует иначе, как в форме действия или цепи действий. Например, трудовая деятельность существует в трудовых действиях, учебная деятельность - в учебных действиях, деятельность общения - в действиях (актах) общения и т.д. Если из деятельности мысленно вычесть осуществляющие ее действия, то от деятельности вообще ничего не останется. Это же можно выразить иначе: когда перед нами развертывается конкретный процесс - внешний или внутренний, - то со стороны его отношения к мотиву он выступает в качестве деятельности человека, а как подчиненный цели - в качестве действия или совокупности, цепи действий.
Вместе с тем деятельность и действие представляют собой подлинные и притом не совпадающие между собой реальности. Одно и то же действие может осуществлять разные деятельности, может переходить из одной деятельности в другую, обнаруживая таким образом свою относительную самостоятельность. Обратимся снова к грубой иллюстрации: допустим, что у меня возникает цель прибыть в пункт N, и я это делаю. Понятно, что данное действие может иметь совершенно разные мотивы, т.е. реализовать совершенно разные деятельности. Очевидно и обратное, а именно, что один и тот же мотив может конкретизоваться в разных целях и соответственно породить разные действия.
В связи с выделением понятия действия как важнейшей "образующей" человеческой деятельности (ее момента) нужно принять во внимание, что сколько-нибудь развернутая деятельность предполагает достижение ряда конкретных целей, из числа которых некоторые связаны между собой жесткой последовательностью. Иначе говоря, деятельность обычно осуществляется некоторой совокупностью действий, подчиняющихся частным целям, которые могут выделяться из общей цели; при этом случай, характерный для более высоких ступеней развития, состоит в том, что роль общей цели выполняет осознанный мотив, превращающийся благодаря его осознанности в мотив - цель.
Одним из возникающих здесь вопросов является вопрос о целеобразовании. Это очень большая психологическая проблема. Дело в том, что от мотива деятельности зависит только зона объективно адекватных целей. Субъективное же выделение цели (т.е. осознание ближайшего результата, достижение которого осуществляет данную деятельность, способную удовлетворить потребность, опредмеченную в ее мотиве) представляет собой особый, почти не изученный процесс. В лабораторных условиях или в педагогическом эксперименте мы обычно ставим перед испытуемым, так сказать, "готовую" цель; поэтому самый процесс целеобразования обычно ускользает от исследователя. Пожалуй, только в опытах, сходных по своему методу с известными опытами Ф.Хоппе, этот процесс обнаруживается хотя и односторонне, но достаточно отчетливо - по крайней мере, со своей количественно-динамической стороны. Другое дело - в реальной жизни, где целеобразование выступает в качестве важнейшего момента движения той или иной деятельности субъекта. Сравним в этом отношении развитие научной деятельности, например, Дарвина и Пастера. Сравнение это поучительно не только с точки зрения существования огромных различий в том, как происходит субъективно выделение целей, но и с точки зрения психологической содержательности процесса их выделения.
Прежде всего в обоих случаях очень ясно видно, что цели не изобретаются, не ставятся субъектом произвольно. Они даны в объективных обстоятельствах. Вместе с тем выделение и осознание целей представляет собой отнюдь не автоматически происходящий и не одномоментный акт, а относительно длительный процесс апробирования целей действием и их, если можно так выразиться, предметного наполнения. Индивид, справедливо замечает Гегель, "не может определить цель своего действования, пока он не действовал..."77.
Другая важная сторона процесса целеобразования состоит в конкретизации цели, в выделении условий ее достижения. Но на этом следует остановиться особо. Всякая цель - даже такая, как "достичь пункта N" - объективно существует в некоторой предметной ситуации. Конечно, для сознания субъекта цель может выступить в абстракции от этой ситуации, но его действие не может абстрагироваться от нее. Поэтому помимо своего интенционального аспекта (что должно быть достигнуто) действие имеет и свой операционный аспект (как, каким способом это может быть достигнуто), который определяется не самой по себе целью, а объективно-предметными условиями ее достижения. Иными словами, осуществляющееся действие отвечает задаче; задача - это и есть цель, данная в определенных условиях. Поэтому действие имеет особое качество, особую его "образующую", а именно способы, какими оно осуществляется. Способы осуществления действия я называю операциями.
Термины "действие" и "операция" часто не различаются. Однако в контексте психологического анализа деятельности их четкое различение совершенно необходимо. Действия, как уже было сказано, соотносительны целям, операции - условиям. Допустим, что цель остается той же самой, условия же, в которых она дана, изменяются; тогда меняется именно и только операционный состав действия.
В особенно наглядной форме несовпадение действий и операций выступает в орудийных действиях. Ведь орудие есть материальный предмет, в котором кристаллизованы именно способы, операции, а не действия, не цели. Например, можно физически расчленить вещественный предмет при помощи разных орудий, каждое из которых определяет способ выполнения данного действия. В одних условиях более адекватным будет, скажем, операция резания, а в других операция пиления; при этом предполагается, что человек умеет владеть соответствующими орудиями - ножом, пилой и т.п. Так же обстоит дело и в более сложных случаях. Допустим, что перед человеком возникла цель графически изобразить какие-то найденные им зависимости. Чтобы сделать это, он должен применить тот или иной способ построения графиков - осуществить определенные операции, а для этого он должен уметь их выполнять. При этом безразлично, как, в каких условиях и на каком материале он научился этим операциям; важно другое, а именно, что формирование операций происходит совершенно иначе, чем целеобразование, т.е. порождение действий.
Действия и операции имеют разное происхождение, разную динамику и разную судьбу. Генезис действия лежит в отношениях обмена деятельностями; всякая же операция есть результат преобразования действия, происходящего в результате его включения в другое действие и наступающей его "технизации". Простейшей иллюстрацией этого процесса может служить формирование операций, выполнения которых требует, например, управление автомобилем. Первоначально каждая операция - например, переключение передач - формируется как действие, подчиненное именно этой цели и имеющее свою сознательную "ориентировочную основу" (П.Я.Гальперин). В дальнейшем это действие включается в другое действие, имеющее сложный операционный состав, - например, в действие изменения режима движения автомобиля. Теперь переключение передач становится одним из способов его выполнения - операцией, его реализующей, и оно уже перестает осуществляться в качестве особого целенаправленного процесса: его цель не выделяется. Для сознания водителя переключение передач в нормальных случаях как бы вовсе не существует. Он делает другое: трогает автомобиль с места, берет крутые подъеме, ведет автомобиль накатом, останавливает его в заданном месте и т.п. В самом деле: эта операция может, как известно, вовсе выпасть из деятельности водителя и выполняться автоматом. Вообще судьба операций - рано или поздно становиться функцией машины78.
Тем не менее операция все же не составляет по отношению к действию никакой "отдельности", как и действие по отношению к деятельности. Даже в том случае, когда операция выполняется машиной, она все же реализует действия субъекта. У человека, который решает задачу, пользуясь счетным устройством, действие не прерывается на этом экстрацеребральном звене; как и в других своих звеньях, оно находит в нем свою реализацию. Выполнять операции, которые не осуществляют никакого целенаправленного действия субъекта, может только "сумашедшая", вышедшая из подчинения человеку машина.
Итак, в общем потоке деятельности, который образует человеческую жизнь в ее высших, опосредствованных психическим отражением проявлениях, анализ выделяет, во-первых, отдельные (особенные) деятельности - по критерию побуждающих их мотивов. Далее выделяются действия - процессы, подчиняющиеся сознательным целям. Наконец, это операции, которые непосредственно зависят от условий достижения конкретной цели.
Эти "единицы" человеческой деятельности и образуют ее макроструктуру. Особенность анализа, который приводит к их выделению, состоит в том, что он пользуется не расчленением живой деятельности на элементы, а раскрывает характеризующие ее внутренние отношения. Это - отношения, за которыми скрываются преобразования, возникающие в ходе развития деятельности, в ее движении. Сами предметы способны приобретать качества побуждений, целей, орудий только в системе человеческой деятельности; изъятые из связей этой системы, они утрачивают свое существование как побуждения, как цели, как орудия. Орудие, например, рассматриваемое вне связи с целью, становится такой же абстракцией, как операция, рассматриваемая вне связи с действием, которое она осуществляет.
Исследование деятельности требует анализа именно ее внутренних системных связей. Иначе мы оказываемся не в состоянии ответить даже на самые простые вопросы - скажем, о том, имеем ли мы в данном случае действие или операцию. К тому же, деятельность представляет собой процесс, который характеризуется постоянно происходящими трансформациями. Деятельность может утратить мотив, вызвавший ее к жизни, и тогда она превратится в действие, реализующее, может быть, совсем другое отношение к миру, другую деятельность; наоборот, действие может трансформироваться в способ достижения цели, в операцию, способную реализовать различные действия.
Подвижность отдельных "образующих" системы деятельности выражается, с другой стороны, в том, что каждая из них может включать в себя единицы, прежде относительно самостоятельные. Так, в ходе достижения выделявшейся общей цели может происходить выделение промежуточных целей, в результате чего целостное действие дробится н ряд отдельных последовательных действий; это особенно характерно для случаев, когда действие протекает в условиях, затрудняющих его выполнение с помощью уже сформировавшихся операций. Противоположный процесс состоит в укрупнении выделяемых единиц деятельности. Это случай, когда объективно достигаемые промежуточные результаты сливаются между собой и перестают сознаваться субъектом.
Соответственно происходит дробление или, наоборот, укрупнение также и "единиц" психических образов: переписываемый неопытной рукой ребенка текст членится в его восприятии на отдельные буквы и даже на их графические элементы; позже в этом процессе единицами восприятия становятся для него целые слова или даже предложения.
Перед невооруженным глазом процесс дробления или укрупнения единиц деятельности и психического отражения - как при внешнем наблюдении, так и интраспективно - сколько-нибудь отчетливо не выступает. Исследовать этот процесс можно, только пользуясь специальным анализом и объективными индикаторами. К числу таких индикаторов принадлежит, например, так называемый оптокинетический нистагм, изменения циклов которого, как показали исследования, позволяют при выполнении графических действий установить объем входящих в их состав двигательных "единиц". Например, написание слов на иностранном языке расчленяется на гораздо более дробные единицы, чем написание привычных слов родного языка. Можно считать, что такое членение, отчетливо выступающее на окулограммах, соответствует расщеплению действия на входящие в его состав операции, по-видимому, наиболее простые, первичные79.
Выделение в деятельности образующих ее "единиц" имеет первостепенное значение для решения ряда капитальных проблем. Одна из них - уже затронутая мной проблема единения внешних и внутренних по своей форме процессов деятельности. Принцип или закон этого единения состоит в том, что оно всегда происходит точно следуя "швам" описанной структуры.
Имеются отдельные деятельности, все звенья которых являются существенно - внутренними; такой может быть, например, познавательная деятельность. Более частый случай состоит в том, что внутренняя деятельность, отвечающая познавательному мотиву, реализуется существенно - внешними по своей форме процессами; это могут быть либо внешние действия, либо внешне-двигательные операции, но никогда не отдельные их элементы. То же относится и к внешней деятельности: некоторые из осуществляющих внешнюю деятельность действий и операций могут иметь форму внутренних, умственных процессов, но опять-таки именно и только либо как действия, либо как операции - в их целостности, неделимости. Основание такого, прежде всего фактического, положения вещей лежит в самой природе процессов интериоризации и экстериоризации: ведь никакое преобразование отдельных "осколков" деятельности вообще невозможно. Это означало бы собой не трансформацию деятельности, а ее деструкцию.
Выделение в деятельности действий и операций не исчерпывает ее анализа. За деятельностью и регулирующими ее психическими образами открывается грандиозная физиологическая работа мозга. Само по себе положение это не нуждается в доказательстве. Проблема состоит в другом - в том, чтобы найти те действительные отношения, которые связывают между собой деятельность субъекта, опосредствованную психическим отражением, и физиологические мозговые процессы.
Соотношения психического и физиологического рассматривается во множестве психологических работ. В связи с учением о высшей нервной деятельности оно наиболее подробно теоретически освещено С.Л.Рубинштейном, который развивал мысль, что физиологическое и психическое - это одна и та же, а именно рефлекторная отражательная деятельность, но рассматриваемая в разных отношениях, и что ее психологическое исследование является логическим продолжением ее физиологического исследования80. Рассмотрение этих положений, как и положений, выдвинутых другими авторами, выводит нас, однако, из намеченной плоскости анализа. Поэтому, воспроизводя некоторые из высказывавшихся ими положений, я ограничусь здесь только вопросом о месте физиологических функций в структуре предметной деятельности человека.
Напомню, что прежняя, субъективно-эмпирическая психология ограничивалась утверждением параллелизма психических и физиологических явлений. На этой основе и возникла та странная теория "психических теней", которая - в любом из ее вариантов, - по сути, означала собой отказ от решения проблемы. С известными оговорками это относится и к последующим теоретическим попыткам описать связь психологического и физиологического, основываясь на идее их морфности и интерпретации психических и физиологических структур посредством логических моделей81.
Другая альтернатива заключается в том, чтобы отказаться от прямого сопоставления психического и физиологического и продолжить анализ деятельности, распространив его на физиологические уровни. Для этого, однако, необходимо преодолеть обыденное противопоставление психологии и физиологии как изучающих разные "вещи".
Хотя мозговые функции и механизмы составляют бесспорный предмет физиологии, но из этого вовсе не следует, что эти функции и механизмы остаются вовсе вне психологического исследования, что "кесарево должно быть отдано кесарю".
Эта удобная формула, спасая от физиологического редукционизма, вместе с тем вводит в пущий грех - в грех обособления психического от работы мозга. Действительные отношения, связывающие между собой психологию и физиологию, похожи скорее на отношения физиологии и биохимии: прогресс физиологии необходимо ведет к углублению физиологического анализа до уровня биохимических процессов; с другой стороны, только развитие физиологии (шире - биологии) порождает ту особую проблематику, которая составляет специфическую область биохимии.
Продолжая эту - совершенно условную, разумеется, - аналогию, можно сказать, что и психофизиологическая (высшая физиологическая) проблематика порождается развитием психологических знаний; что даже такое фундаментальное для физиологии понятие, как понятие условного рефлекса, родилось в "психических", как их первоначально назвал И.П. Павлов, опытах. Впоследствии, как известно, И.П.Павлов высказывался в том смысле, что психология на своем этапном приближении уясняет "общие конструкции психических образований, физиология же на своем этапе стремится продвинуть задачу дальше - понять их как особое взаимодействие физиологических явлений"82. Таким образом, исследование движется не от физиологии к психологии, а от психологии к физиологии. "Прежде всего, - писал Павлов, важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык"83.
Важнейшее обстоятельство заключается в том, что переход от анализа деятельности к анализу ее психофизиологических механизмов отвечает реальным переходам между ними. Сейчас мы уже не можем подходить к мозговым (психофизиологическим) механизмам иначе, как к продукту развития самой предметной деятельности. Нужно, однако, иметь в виду, что механизмы эти формируются в филогенезе и в условиях онтогенетического (особенно функционального) развития по- разному и, соответственно, выступают не одинаковым образом.
Филогенетически сложившиеся механизмы составляют готовые предпосылки деятельности и психического отражения. Например, процессы зрительного восприятия как бы записаны в особенностях устройства зрительной системы человека, но только в виртуальной форме - как их возможность. Однако последнее не освобождает психологическое исследование восприятия от проникновения в эти особенности. Дело в том, что мы вообще ничего не можем сказать о восприятии, не апеллируя к этим особенностям. Другой вопрос, делаем ли мы эти морфофизиологические особенности самостоятельным предметом изучения или исследуем их функционирование в структуре действий и операций. Различие в этих подходах тотчас же обнаруживается, как только мы сравниваем данные исследования, скажем, длительности зрительных послеобразов и данные исследования постэкспозиционной интеграции сенсорных зрительных элементов при решении разных перцептивных задач.
Несколько иначе обстоит дело, когда формирование мозговых механизмов происходит в условиях функционального развития. В этих условиях данные механизмы выступают в виде складывающихся, так сказать, на наших глазах новых "подвижных физиологических органов" (А.А. Ухтомский), новых "функциональных систем" (П.К.Анохин).
У человека формирование специфических для него функциональных систем происходит в результате овладения им орудиями (средствами) и операциями. Эти системы представляют собой не что иное, как отложившиеся, овеществленные в мозге внешне-двигательные и умственные - например, логические - операции. Но это не простая их "калька", а скорее их физиологическое иносказание. Для того чтобы это иносказание было прочитано, нужно пользоваться уже другим языком, другими единицами. Такими единицами являются мозговые функции, их ансамбли - функционально-физиологические системы.
Включение в исследование деятельности уровня мозговых (психофизиологических) функций позволяет охватить очень важные реальности, с изучения которых, собственно, и началось развитие экспериментальной психологии. Правда, первые работы, посвященные, как тогда говорили, "психическим функциям" - сенсорной, мнемической, избирательной, тоническое, - оказались, несмотря на значительность сделанного ими конкретного вклада, теоретически бесперспективными. Но это произошло именно потому, что функции эти исследовались в отвлечении от реализуемой ими предметной деятельности субъекта, т.е. как проявления неких способностей - способностей души или мозга. Суть дела в том, что в обоих случаях они рассматривались не как порождаемые деятельностью, а как порождающие ее.
Впрочем, уже очень скоро был выявлен факт изменчивости конкретного выражения психофизиологических функций в зависимости от содержания деятельности субъекта. Научная задача, однако, заключается не в том, чтобы констатировать эту зависимость (она давно констатирована в бесчисленных работах психологов и физиологов), а в том, чтобы исследовать те преобразования деятельности, которые ведут к перестройке ансамблей мозговых психофизиологических функций.
Значение психофизиологических исследований состоит в том, что они позволяют выявить те условия и последовательности формирования процессов деятельности, которые требуют для своего осуществления перестройки или образования новых ансамблей психофизиологических функций, новых функциональных мозговых систем. Простейший пример здесь - формирование и закрепление операций. Конечно, порождение той или иной операции определяется наличными условиями, средствами и способами действия, которые складываются или усваиваются извне; однако спаивание между собой элементарных звеньев, образующих состав операций, их "сжимание" и их передача на нижележащие неврологические уровни происходит подчиняясь физиологическим законам, не считаться с которыми психология, конечно, не может. Даже при обучении, например, внешнедвигательным или умственным навыкам мы всегда интуитивно опираемся на эмпирически сложившиеся представления о мнемических функциях мозга ("повторение - мать учения") и нам только кажется, что нормальный мозг психологически безмолвен.
Другое дело, когда исследование требует точной квалификации изучаемых процессов деятельности, особенно деятельности, протекающей в условиях дефицита времени, повышенных требований к точности, избирательности и т.п. В этом случае психологическое исследование деятельности неизбежно включает в себя в качестве специальной задачи ее анализ на психофизиологическом уровне.
Наиболее, пожалуй, остро задача разложения деятельности на ее элементы, определения их временных характеристик и пропускной способности отдельных рецепирующих и "выходных" аппаратов встала в инженерной психологии. Было введено понятие об элементарных операциях, но в совершенно другом, не психологическом, а логико-техническим, так сказать, смысле, что диктовалось потребностью распространить метод анализа машинных процессов на процессы человека, участвующего в работе машины. Однако такого рода дробление деятельности в целях ее формального описания и применения теоретико информационных мер столкнулись с тем, что в результате их поля зрения исследования полностью выпадали главные образующие деятельности, главные ее определяющие, и деятельность, так сказать, расчеловечивалась. Вместе с тем нельзя было отказаться от такого изучения деятельности, которое выходило бы за пределы анализа ее общей структуры. Так возникла своеобразная контраверза: с одной стороны, то обстоятельство, что основанием для выделения "единиц" деятельности служит различие связей их с миром, в общественные отношения к которому вступает индивид, с тем, что побуждает деятельность, с ее целями и предметными условиями, - ставит предел дальнейшему их членению в границах данной системы анализа; с другой стороны, настойчиво выступила задача изучения интрацеребральных процессов, что требовало дальнейшего дробления этих единиц.
В этой связи в последние годы была выдвинута идея "микроструктурного" анализа деятельности, задача которого состоит в том, чтобы объединить генетический (психологический) и количественный (информационный) подходы к деятельности84. Потребовалось ввести понятия о "функциональных блоках", о прямых и обратных связях между ними, образующих структуру процессов, которые физиологически реализуют деятельность. При этом предполагается, что эта структура в целом соответствует макроструктуре деятельности и что выделение отдельных "функциональных блоков" позволит углубить анализ, продолжая его в более дробных единицах. Здесь, однако, перед нами встает сложная теоретическая задача: понять те отношения, которые связывают между собой интрацеребральные структуры и структуры реализуемой ими деятельности. Дальнейшее развитие микроанализа деятельности необходимо выдвигает эту задачу. Ведь уже сама процедура исследования, например, обратных связей возбужденных элементов сетчатки глаза и мозговых структур, ответственных за построение первичных зрительных образов, опирается на регистрацию явлений, возникающих только благодаря последующей переработке этих первичных образов в таких гипотетических "семантических блоках", функция которых определяется системой отношений, по самой природе своей являющихся экстрацеребральными и, значит, не физиологическими.
По характеру своих опосредствований переходы, о которых идет речь, сопоставимы с переходами, связывающими технику производства и само производство. Конечно, производство реализуется с помощью орудий и машин, и в этом смысле производство является следствием их функционирования; однако орудия и машины порождаются самим производством, которое является категорией уже не технической, а общественно-экономической.
Я позволил себе привести это сопоставление, имея единственно в виду выделить ту мысль, что анализ деятельности на психофизиологическом уровне хотя и открывает возможность адекватного использования тонких индикаторов, языка кибернетики и теоретико-информационных мер, но вместе с тем неизбежно абстрагируется от ее детерминации как системы, порождаемой жизненными отношениями. Проще говоря, предметная деятельность, как и психические образы, не производится мозгом, а является его функцией, которая заключается в их осуществлении посредством органов телесного субъекта.
Анализ структуры интрацеребральных процессов, их блоков или констелляций представляет собой, как уже было сказано, дальнейшее расчленение деятельности, ее моментов. Такое расчленение не только возможно, но часто и необходимо. Нужно только ясно отдавать себе отчет в том, что оно переводит исследование деятельности на особый уровень - на уровень изучения переходов от единиц деятельности (действий, операций) к единицам мозговых процессов, которые их реализуют. Я хочу особенно подчеркнуть, что речь идет именно об изучении переходов. Это и отличает так называемый микроструктурный анализ предметной деятельности от изучения высшей нервной деятельности в понятиях физиологических мозговых процессов и их нейронных механизмов, данные которого могут лишь сопоставляться с соответствующими психологическими явлениями.
С другой стороны, исследование реализующих деятельность интерцеребральных процессов ведет к демистификации понятия о "психических функциях" в его прежнем, классическом значении - как пучка способностей. Становится очевидным, что это проявления общих функциональных физиологических (психофизиологических) свойств, которые вообще не существуют как отдельности. Нельзя же представить себе, например, мнемическую функцию как отвязанную от сенсорной и наоборот. Иначе говоря, только физиологические системы функций осуществляют перцептивные, мнемические, двигательные и другие операции. Но, повторяю, операции не могут быть сведены к этим физиологическим системам. Операции всегда подчинены объективно-предметным, т.е. экстрацеребральным отношениям.
По другому очень важному, намеченному еще Л.С.Выготским, пути проникновения в структуру деятельности со стороны мозга идут нейрописхология и патопсихология. Их общепсихологическое значение состоит в том, что они позволяют увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения отдельных участков мозга или от характера тех более общих нарушений его функции, которые выражаются в душевных заболеваниях.
Я остановлюсь только на некоторых данных, полученных в нейропсихологии. В отличие от наивных психоморфологических представлений, согласно которым внешне психологические процессы однозначно связаны с функционированием отдельных мозговых центров (центров речи, письма, мышления в понятиях и т.д.), нейропсихологические исследования показали, что эти сложные, общественно-исторические по своему происхождению, прижизненно формирующиеся процессы имеют динамическую и системную локализацию. В результате сопоставительного анализа обширного материала, собранного в экспериментах на больных с разной локализацией очаговых поражений мозга, выявляется картина того, как именно "откладываются" в его морфологии разные "составляющие" человеческой деятельности85.
Таким образом, нейропсихология со своей стороны - т.е. стороны мозговых структур - позволяет проникнуть в "исполнительские механизмы" деятельности.
Выпадение отдельных участков мозга, приводящее к нарушению тех или иных процессов, открывает и другую возможность: исследовать в этих совершенно эксквизитных условиях их функциональное развитие, которое выступает здесь в форме их восстановления. Ближайшим образом это относится к восстановлению внешних и умственных действий, выполнение которых стало недоступным больному вследствие того, что очаговое поражение исключило одно из звеньев той или иной осуществляющей их операции. Для того чтобы обойти предварительно тщательно квалифицированный дефект больного, исследователь проектирует новый состав операций, способных выполнять данное действие, а затем активно формирует у него этот состав, в котором пораженное звено не участвует, но который зато включает в себя звенья, в нормальных случаях избыточные или даже отсутствующие. Нет надобности говорить об общепсихологическом значении этого направления исследований, оно очевидно.
Конечно, и нейропсихологические исследования, так же как и исследования психофизиологические, необходимо ставят проблему перехода от экстрацеребральных отношений к интрацеребральным. Как я уже говорил, проблема эта не может быть решена путем прямых сопоставлений. Ее решение лежит в анализе движения системы предметной деятельности в целом, в которую включено и функционирование телесного субъекта - его мозга, его органов восприятия и движения. Законы, управляющие процессами их функционирования, конечно, проявляют себя, но лишь до того момента, пока мы не переходим к исследованию самих реализуемых ими предметных действий или образов, анализ которых возможен лишь на уровне исследования деятельности человека, на уровне психологическом.
Не иначе обстоит дело и при переходе от психологического уровня исследования к собственно социальному: только здесь этот переход к новым, т.е. социальным, законам происходит как переход от исследования процессов, реализующих отношения индивидов, к исследованию отношений, реализуемых из совокупной деятельностью в обществе, развитие которых подчиняется объективно-историческим законам.
Таким образом, системный анализ человеческой деятельности необходимо является также анализом по-уровневым. Именно такой анализ и позволяет преодолеть противопоставление физиологического, психологического и социального, равно как и сведение одного к другому.
Деятельность субъекта - внешняя и внутренняя - опосредствуется и регулируется психическим отражением реальности. То, что в предметном мире выступает для субъекта как мотивы, цели и условия его деятельности, должно быть им так или иначе воспринято, представлено, понято, удержано и воспроизведено в его памяти; это же относится к процессам его деятельности и к самому себе - к его состояниям, свойствам, особенностям. Таким образом, анализ деятельности приводит нас к традиционным темам психологии. Однако теперь логика исследования оборачивается: проблема проявления психических процессов превращается в проблему их происхождения, их порождения теми общественными связями, в которые вступает человек в предметном мире.
Психическая реальность, которая непосредственно открывается нам, - это субъективный мир сознания. Потребовались века, чтобы освободиться от отождествления психического и сознательного. Удивительно то многообразие путей, которые вели к их различению в философии, психологии, физиологии: достаточно назвать имена Лейбница, Фехнера, Фрейда, Сеченова и Павлова.
Решающий шаг состоял в утверждении идеи о разных уровнях психического отражения. С исторической, генетической точки зрения это означало признание существования досознательной психики животных и появления у человека качественно новой ее формы - сознания. Так возникли новые вопросы: о той объективной необходимости, которой отвечает возникающее сознание, о том, что его порождает, о его внутренней структуре.
Сознание в своей неопосредственности есть открывающаяся субъекту картина мира, в которую включен и он сам, его действия и состояния. Перед неискушенным человеком наличие у него этой субъективной картины не ставит, разумеется, никаких теоретических проблем: перед ним мир, а не мир и картина мира. В этом стихийном реализме заключается настоящая, хотя и наивная правда. Другое дело - отождествление психического отражения и сознания, это не более чем иллюзия нашей интроспекции.
Она возникает из кажущейся неограниченной широты сознания. Спрашивая себя, сознаем ли мы то или иное явление, мы ставим перед собой задачу на осознание и, конечно, практически мгновенно решаем ее. Понадобилось изобрести тахистоскопическую методику, чтобы экспериментально разделить "поле восприятия" и "поле сознания".
С другой стороны, хорошо известные и легко воспроизводимые в лабораторных условиях факты говорят о том, что человек способен осуществлять сложные приспособительные процессы, управляемые предметами обстановки, вовсе не отдавая себе отчета в наличии их образа; он обходит препятствия и даже манипулирует вещами, как бы "не видя" их.
Другое дело, если нужно сделать или изменить вещь по образцу или изобразить некоторое предметное содержание. Когда я выгибаю из проволоки или рисую, скажем, пятиугольник, то я необходимо сопоставляю имеющиеся у меня представление с предметными условиями, с этапами его реализации в продукте, внутренне примериваю одно к другому, такие сопоставления требуют, чтобы мое представление выступило для меня как бы в одной плоскости с предметным миром, не сливаясь, однако, с ним. Особенно ясно это в задачах, для решения которых нужно предварительно осуществить "в уме" взаимные пространственные смещения образов объектов, соотносимых между собой; такова, например, задача, требующая мысленного поворачивания фигуры, вписываемой в другую фигуру.
Исторически необходимость такого "предстояния" (презентированности) психического образа субъекту возникает лишь при переходе от приспособительной деятельности животных к специфической для человека производственной, трудовой деятельности. Продукт, к которому теперь стремится деятельность, актуально еще не существует. Поэтому он может регулировать деятельность лишь в том случае, если он представлен для субъекта в такой форме, которая позволяет сопоставить его с исходным материалом (предметом труда) и его промежуточными преобразованиями. Более того, психический образ продукта как цели должен существовать для субъекта так, чтобы он мог действовать с этим образом - видоизменять его в соответствии с наличными условиями. Такие образы и суть сознательные образы, сознательные представления - словом, суть явления сознания.
Сама по себе необходимость возникновения у человека явлений сознания, разумеется, еще ничего не говорит о процессе из порождения. Она, однако, ясно ставит задачу исследования этого процесса, задачу, которая в прежней психологии вообще не возникала. Дело в том, что в рамках традиционной диодической схемы объект -> субъект феномен сознания у субъекта принимался без всяких объяснений, если не считать истолкований, допускающих существование под крышкой нашего черепа некоего наблюдателя, созерцающего картины, которые ткут в мозге нервные физиологические процессы.
Впервые метод научного анализа порождения и функционирования человеческого сознания - общественного и индивидуального - был открыт Марксом. В результате, как это подчеркивает один из современных авторов, предмет исследования сознания переместился от субъективного индивида на социальные системы деятельности, так что "метод внутреннего наблюдения и понимающей интроспекции, долгое время монопольно владевший исследованиями сознания, затрещал по швам"86. На немногих страницах невозможно, разумеется, охватить сколько-нибудь полно даже только главные вопросы марксистской теории сознания. Не претендуя на это, я ограничусь лишь некоторыми положениями, которые указывают пути решения проблемы деятельности и сознания в психологии.
Очевидно, что объяснение природы сознания лежит в тех же особенностях человеческой деятельности, которые создают его необходимость: в ее объективно-предметном, продуктивном характере.
Трудовая деятельность запечатлевается в своем продукте. Происходит, говоря словами Маркса, переход деятельности в покоящееся свойство. Переход этот представляет собой процесс вещественного воплощения предметного содержания деятельности, которое презентируется теперь субъекту, т.е. предстает перед ним в форме образа воспринимаемого предмета.
Иначе говоря, в самом первом приближении порождение сознания рисуется так: представление, управляющее деятельностью, воплощаясь в предмете, получает свое второе, "объективированное" существование, доступное чувственному восприятию; в результате субъект как бы видит свое представление во внешнем мире; дублицируясь, оно осознается. Схема эта является, однако, несостоятельной. Она возвращает нас к прежней субъективно-эмпирической, по сути идеалистической, точке зрения, которая как раз и выделяет прежде всего то обстоятельство, что указанный переход имеет в качестве своей необходимой предпосылки сознание - наличие у субъекта представлений, намерений, мысленных планов, схем или "моделей"; что эти психические явления и объективируются в деятельности и ее продуктах. Что же касается самой деятельности субъекта, то, управляемая сознанием, она выполняет по отношению к его содержанию лишь передаточную функцию и функцию их "подкрепления - неподкрепления".
Однако главное состоит вовсе не в том, чтобы указать на активную, управляющую роль сознания. Главная проблема заключается в том, чтобы понять сознание как субъективный продукт, как преобразованную форму проявления тех общественных по своей природе отношений, которые осуществляются деятельностью человека в предметном мире.
Деятельность является отнюдь не просто выразителем и переносчиком психического образа, который объективизируется в ее продукте. В продукте запечатлевается не образ, а именно деятельность, то предметное содержание, которое она объективно несет в себе.
Переходы субъект -> деятельность -> предмет образуют как бы круговое движение, поэтому может казаться безразличным, какое из его звеньев или моментов взять в качестве исходного. Однако это вовсе не движение в заколдованном круге. Круг этот размыкается, и размыкается именно в самой чувственно-практической деятельности.
Вступая в прямое соприкосновение с предметной действительностью и подчиняясь ей, деятельность видоизменяется, обогащается, в этой своей обогащенности она кристаллизируется в продукте. Осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание. При этом для сознания субъекта вклады, которые вносятся его деятельностью, остаются скрытыми; отсюда и происходит, что сознание может казаться основой деятельности.
Выразим это иначе. Отражение продуктов предметной деятельности, реализующей связи, отношения общественных индивидов выступают для них как явления их сознания. Однако в действительности за этими явлениями лежат упомянутые объективные связи и отношения общественных индивидов выступают для них как явления их сознания. Однако в действительности за этими явлениями лежат упомянутые объективные связи и отношения, хотя и не в явной, а в снятой, скрытой от субъекта форме. Вместе с тем явления сознания составляют реальный момент в движении деятельности. В этом и заключается их не "эпифеноменальность", их существенность. Как верно отмечает В.П.Кузьмин, сознательный образ выступает в функции идеальной меры, которая овеществляется в деятельности87.
Подход к сознанию, о котором идет речь, в корне меняет постановку важнейшей для психологии проблемы - проблемы соотношения субъективного образа и внешнего предмета. Он уничтожает ту мистификацию этой проблемы, которую создает в психологии многократно упомянутый мною постулат непосредственности. Ведь если исходить из допущения, что внешние воздействия непосредственно вызывают в нас, в нашем мозге, субъективный образ, то тотчас встает вопрос, как же происходит, что образ этот выступает как существующий вне нас, вне нашей субъективности - в координатах внешнего мира.
В рамках постулата непосредственности ответить на этот вопрос можно, только допустив процесс вторичного, так сказать, проецирования психического образа вовне. Теоретическая несостоятельность такого допущения очевидна88; к тому же оно находится в явном противоречии с фактами, которые свидетельствуют о том, что психический образ с самого начала уже "отнесен" к внешней по отношению к мозгу субъекта реальности и что он не проецируется во внешний мир, а, скорее вычерпывается из него89. Конечно, когда я говорю о "вычерпывании", то это не более чем метафора. Она, однако, выражает реальный, доступный научному исследованию процесс - процесс присвоения субъектом предметного мира в его идеальной форме, в форме сознательного отражения.
Этот процесс первоначально возникает в той же системе объективных отношений, в которой происходит переход предметного содержания деятельности в ее продукт. Но для того чтобы процесс этот реализовался, недостаточно, чтобы продукт деятельности, впитавший ее в себя, предстал перед субъектом своими вещественными свойствами; должна произойти такая его трансформация, в результате который он мог бы выступить как познаваемый субъектом, т.е. идеально. Трансформация эта происходит посредством функционирования языка, являющегося продуктом и средством общения между собой участников производства. Язык несет в своих значениях (понятиях) то или другое предметное содержание, но содержание, полностью освобожденное от своей вещественности. Так, пища является, конечно, вещественным предметом, значение же слова "пища" не содержит в себе ни грамма пищевого вещества. При этом и сам язык тоже имеет свое вещественное существование, свою материю; однако язык, взятый по отношению к означаемой реальности, является лишь формой ее бытия, как и те вещественные мозговые процессы индивидов, которые реализуют ее осознание90.
Итак, индивидуальное сознание как специфически человеческая форма субъективного отражения объективной реальности может быть понято только как продукт тех отношений и опосредствований, которые возникают в ходе становления и развития общества. Вне системы этих отношений (и вне общественного сознания) существование индивидуальной психики в форме сознательного отражения, сознательных образов невозможно.
Для психологии ясное понимание этого тем более важно, что она до сих пор окончательно не отрешилась в объяснения явлений сознания от наивного антропологизма. Даже деятельностный подход в психологическом изучении явлений сознания позволяет понять их лишь при том неприменном условии, что сама деятельность человека рассматривается как процесс, включенный в систему отношений, осуществляющий его общественное бытие, которое есть способ его существования также и в качестве природного, телесного существа.
Конечно, указанные условия и отношения, порождающие человеческое сознание, характеризуют его лишь на самых ранних этапах. Впоследствии в связи с развитием материального производства и общения, выделением, а потом и обособлением духовного производства и происходящей технизации языка сознание людей освобождается от прямой связи с их непосредственно-практической трудовой деятельностью. Круг сознаваемого все более расширяется, так что сознание становится у человека универсальной, хотя и не единственной, формой психического отражения. Оно претерпевает при этом ряд радикальных изменений.
Первоначальное сознание существует лишь в форме психического образа, открывающего субъекту окружающий его мир, деятельность же по - прежнему остается практической, внешней. На более позднем этапе предметом сознания становится также и деятельность: осознаются действия других людей, а через них и собственные действия субъекта. Теперь они коммуницируются, означаясь с помощью жестов или звуковой речи. Это и является предпосылкой порождения внутренних действий и операций, протекающих в уме, в "плане сознания". Сознание-образ становится также сознанием-деятельностью. Именно в этой своей полноте сознание и начинает казаться эмансипированным от внешней, чувственно -практической деятельности и более того - управляющим ею.
Другое капитальное изменение, претерпеваемое сознанием в ходе исторического развития, состоит в разрушении первоначальной слитности сознания трудового коллектива и сознания образующих его индивидов. Это происходит в силу того, что осознаваемым становится широкий круг явлений, включающий в себя также явления, принадлежащие к сфере таких отношений индивидов, которые составляют особенное в жизни каждого их них. При этом классовое расслоение общества приводит к тому, что люди оказываются в неодинаковых, противопоставленных друг другу отношениях к средствам производства и общественному продукту; соответственно и их сознание испытывает на себе влияние этой неодинаковости, этой противопоставленности. Вместе с тем вырабатываются идеологические представления, которые включаются в процесс осознания конкретными индивидами их реальных жизненных отношений.
Возникает сложнейшая картина внутренних связей, переплетений и взаимопереходов, порождаемая развитием внутренних противоречий, которые в своем абстрактном виде выступают уже при анализе самых простых отношений, характеризующих систему человеческой деятельности. На первый взгляд погружение исследования в эту сложнейшую картину может казаться уводящим от задач конкретно-психологического изучения сознания, к подмене психологии социологией. Но это вовсе не так. Напротив, психологические особенности индивидуального сознания только и могут быть поняты через их связи с темы общественными отношениями, в которые вовлечен индивид.
Развитое сознание индивидов характеризуется своей психологической многомерностью.
В явлениях сознания мы обнаруживаем прежде всего их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т.д. Обо всем этот написаны многие тысячи страниц. Однако эмпирическая психология постоянно обходила важнейших с точки зрения проблемы сознания вопрос: о той особой функции, которую выполняют в сознании его чувственные элементы. Точнее, этот вопрос растворялся в косвенных проблемах, таких, как проблема осмысленности восприятия или проблема роли речи (языка) в обобщении чувственных данных.
Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту, Что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания как объективное "поле" и объект его деятельности.
Это утверждение может показаться парадоксальным, потому что исследования чувственных явлений издавна исходили из позиций, приводивших, наоборот, к идее об их "чистой субъективности", "иероглифичности". Соответственно, чувственное содержание образов представлялось не как осуществляющее непосредственную связь сознания с внешним миром91, а, скорее, как отгораживающее от него.
В послегельмгольцевский период экспериментальное изучение процессов перцепции ознаменовалось огромными успехами, так что психология восприятия наводнена сейчас великим множеством разнообразных фактов и частных гипотез. Но вот что удивительно: несмотря на эти успехи, теоретическая позиция Гельмгольца осталась непоколебленной.
Правда, в большинстве психологических работ она присутствует невидимо, за кулисами. Лишь немногие обсуждают ее серьезно и открыто, как, например, Р.Грегори - автор самых, пожалуй, увлекательных современных книг о зрительном восприятии92.
Сила позиции Гельмгольца в том, что, изучая физиологию зрения, он понял невозможность вывести образы предметов непосредственно из ощущений, отождествить их с теми "узорами", которые световые лучи рисуют на сетчатке глаза. В рамках понятийного строя естествознания того времени решение проблемы, предложенное Гельмгольцем (а именно, что к работе органов чувств необходимо присоединяется работа мозга, строящего по сенсорным намекам гипотезы о предметной действительности), было единственно возможным.
Дело в том, что предметные образы сознания мыслились как некоторые психические вещи, зависящие от других вещей, составляющих из внешнюю причину. Иначе говоря, анализ шел в плоскости двоякой абстракции, которая выражалась, с одной стороны, в изъятии сенсорных процессов их системы деятельности субъекта, а с другой - в изъятии чувственных образов из системы человеческого сознания. Сама идея системности объекта научного познания оставалась неразработанной.
В отличие от подхода, рассматривающего явления в их изолированности, системный анализ сознания требует исследовать "образующие" сознания в их внутренних отношениях, порождаемых развитием форм связи субъекта с действительностью, и, значит, прежде всего со стороны той функции, которую каждое из них выполняет в процессах презентирования (представленности) субъекту картины мира.
Чувственные содержания, взятые в системе сознания, не открывают прямо своей функции, субъективно она выражается лишь косвенно - в безотчетном переживании "чувства реальности". Однако она тотчас обнаруживает себя, как только возникает нарушение или извращение рецепции внешних воздействий. Так как свидетельствующие об этом факты имеют для психологии сознания принципиальное значение, то я приведу некоторые из них.
Очень яркое проявление функции чувственных образов в сознании реального мира мы наблюдали в исследовании восстановления предметных действий у раненых минеров, полностью ослепших и одновременно потерявших кисти обеих рук. Так как у них была произведена восстановительная хирургическая операция, связанная с массивным смещением мягких тканей предплечий, то они утрачивали также и возможность осязательного восприятия предметов руками (явление асимболии). Оказалось, что при невозможности зрительного контроля эта функция у них не восстанавливалась, соответственно у них не восстанавливались и предметные ручные движения. В результате через несколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний предметный мир постепенно становился для них "исчезающим". Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. "Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше" - так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, "то как будто и человека нет"93.
Сходные явления потери чувства реальности наблюдаются и у нормальных испытуемых в условиях искусственной инверсии зрительных впечатлений. Еще в конце прошлого столетия Стреттон в своих классических опытах с ношением специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке, отмечал, что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира94.
Требовалось понять суть тех качественных перестроек зрительного образа, которые открываются субъекту в виде переживания нереальности зрительной картины. В дальнейшем были обнаружены такие особенности инвертированного зрения, как трудность идентификации знакомых предметов95 и особенно человеческих лиц96, его аконстантность97 и т.п.
Отсутствие прямой отнесенности инвертированного зрительного образа к объективному предметному миру свидетельствует о том, что на уровне рефлектирующего сознания субъект способен дифференцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено сознательными "значимыми" образами, второе - собственно чувственной тканью. Иначе говоря, чувственная ткань образа может быть представлена в сознании двояко: либо как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (и это составляет обычное, "нормальное" явление), либо сама по себе. В отличие от нормальных случаев, когда чувственная ткань и предметное содержание слиты между собой, их несовпадение обнаруживается либо в результате специально направленной интроспекции98, либо в особых экспериментальных условиях особенно отчетливо в опытах с длительной адаптацией к инвертированному зрению99. Сразу после надевания инвертирующих призм субъекту презентируется лишь чувственная ткань зрительного образа, лишенная предметного содержания. Дело в том, что при восприятии мира через меняющие проекцию оптические устройства видимые образы трансформируются в сторону их наибольшего правдоподобия; другими словами, при адаптации к оптическим искажениям происходит не просто иное "декодирование" проекционного образа, а сложный процесс построения воспринимаемого предметного содержания, имеющего определенную предметную логику, отличную от "проекционной логики" сетчаточного образа. Поэтому невозможность восприятия предметного содержания в начале хронического эксперимента с инверсией связана с тем, что в сознании субъекта образ представлен лишь его чувственной тканью. В дальнейшем же перцептивная адаптация совершается как своеобразный процесс восстановления предметного содержания зрительного образа в его инвертированной чувственной ткани100.
Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных "значимых" образов, по-видимому, составляет особенность только человеческого сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных впечатлений, когда они извращаются случайными условиями восприятия. Любопытны в этой связи эксперименты с обезьянами, которым надевали очки, инвертирующие сетчаточный образ; оказалось, что, в отличие от человека, у обезьяны это полностью разрушает их поведение и они впадают на длительный срок в состояние инактивности101.
Я мог привести здесь лишь немногие данные, касающиеся того особенного вклада, который чувственность вносит в индивидуальное сознание; были, например, вовсе упущены некоторые важные факты, полученные в условиях длительной сенсорной депривации102. Но и сказанного достаточно, чтобы поставить вопрос, центральный для дальнейшего анализа рассматриваемой проблемы.
Глубокая природа психических чувственных образов состоит в их предметности, в том, что они порождаются в процессах деятельности, практически связывающей субъекта с внешним предметным миром. Как бы ни усложнялись эти связи и реализующие их формы деятельности, чувственные образы сохраняют свою изначальную предметную отнесенность.
Конечно, когда мы сопоставляем с огромным богатством познавательных результатов мыслительной человеческой деятельности те вклады, которые непосредственно вносит в него наша чувственность, то прежде всего бросается в глаза их крайняя ограниченность, почти ничтожность; к тому же обнаруживается, что чувственные впечатления постоянно вступают в противоречие с более полным знанием. Отсюда и возникает идея, что чувственные впечатления служат лишь толчком, приводящим в действие наши познавательные способности, и что образы предметов порождаются внутренними мыслительными - бессознательными или сознательными - операциями, что, иначе говоря, мы не воспринимали бы предметного мира, если бы не мыслили его. Но как могли бы мы мыслить этот мир, если бы он первоначально не открывался нам именно в своей чувственно данной предметности?
Чувственные образы представляют всеобщую форму психического отражения, порождаемого предметной деятельностью субъекта. Однако у человека чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означенность. Значения и являются важнейшими "образующими" человеческого сознания.
Как известно, выпадение у человека даже главных сенсорных систем зрения и слуха - не уничтожает сознания. Даже у слепоглухонемых детей в результате овладения ими специфически человеческими операциями предметного действия и языком (что, понятно может происходить лишь в условиях специального воспитания) формируется нормальное сознание, отличающееся от сознания видящих и слышащих людей только своей крайне бедной чувственной тканью103. Другое дело, когда в силу тех или иных обстоятельство "гоминизация" деятельности и общения не происходит. В этом случае, несмотря на полную сохранность сенсомоторной сферы, сознание не возникает. Это явление (назовем его "феноменом Каспара Гаузера") сейчас широко известно.
Итак, значения преломляют мир в сознании человека. Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой. Поэтому значения сами по себе, т.е. в абстракции от их функционирования в индивидуальном сознании, столь же "не психологичны", как и та общественно познанная реальность, которая лежит за ними104.
Значения составляют предмет изучения в лингвистике, семиотике, логике. Вместе с тем в качестве одной из "образующих" индивидуальное сознание они необходимо входят в круг проблем психологии. Главная трудность психологической проблемы значения состоит в том, что в ней воспроизводятся все те противоречия, на которые наталкивается более широкая проблема соотношения логического и психологического в мышлении, логике и психологии понятия.
В рамках субъективно-эмпирической психологии эта проблема решалась в том смысле, что понятия (resp. - словесные значения) являются психологическим продуктом - продуктом ассоциирования и генерализации впечатлений в сознании индивидуального субъекта, результаты которых закрепляются за словами. Эта точка зрения нашла, как известно, свое выражение не только в психологии, но и в концепциях, психологизирующих логику.
Другая альтернатива заключается в признании, что понятия и операции с понятиями управляются объективными логическими законами; что психология имеет дело только с отклонениями от этих законов, которые наблюдается в примитивном мышлении, в условиях патологии или при сильных эмоциях; что, наконец, в задачу психологии входит изучение онтогенетического развития понятий и мышления. Исследование этого процесса и заняло в психологии мышления главное место. Достаточно указать на труды Пиаже, Выготского и на многочисленные светские и зарубежные работы по психологии обучения.
Исследования формирования у детей понятий и логических (умственных) операций внесли очень важный вклад в науку. Было показано, что понятия отнюдь не формируются в голове ребенка по типу образования чувственных генерических образов, а представляют собой результат процесса присвоения "готовых", исторически выработанных значений и что процесс этот происходит в деятельности ребенка, в условиях общения с окружающими людьми. Обучаясь выполнению тех или иных действий, он овладевает соответствующими операциями, которые в их сжатой, идеализированной форме и представлены в значении.
Само собой разумеется, что первоначально процесс овладения значениями происходит во внешней деятельности ребенка с вещественными предметами и в симпраксическом общении. На ранних стадиях ребенок усваивает конкретные, непосредственно предметно отнесенные значения; впоследствии ребенок овладевает также и собственно логическими операциями, но тоже в их внешней, экстериоризированной форме - ведь иначе они вообще не могут быть коммуницированы. Интериоризуясь, они образуют отвлеченные значения, понятия, а их движение составляет внутреннюю умственную деятельность, деятельность "в плане сознания".
Этот процесс подробно изучался в последние годы Гальпериным, который выдвинул стройную теорию, названную им "теорией поэтапного формирования умственных действий и понятий"; одновременно им развивалась концепция об ориентировочной основе действий, о ее особенностях и о соответствующих ей типах обучения105.
Теоретическая и практическая продуктивность этих и идущих вслед за ними многочисленных исследований является бесспорной. Вместе с тем проблема, которой они посвящены, была с самого начала жестко ограничена; это проблема целенаправленного, "не стихийного" формирования умственных процессов по извне заданным "матрицам" - "параметрам". Соответственно, анализ сосредоточился на выполнении заданных действий; что же касается их порождения, т.е. процесса целеобразования и мотивации деятельности (в данном случае учебной), которую они реализуют, то это осталось за пределами прямого исследования. Понятно, что при этом условии нет никакой необходимости различать в системе деятельности собственно действия и способы их выполнения, не возникает необходимости системного анализа индивидуального сознания.
Сознание как форма психического отражения, однако, не может быть сведено к функционированию усвоенных извне значений, которые, развертываясь, управляют внешней и внутренней деятельностью субъекта. Значения и свернутые в них операции сами по себе, т.е. в своей абстракции от внутренних отношений системы деятельности и сознания, вовсе не являются предметом психологии. Они становятся им, лишь будучи взяты в этих отношениях, в движении их системы.
Это вытекает из самой природы психического. Как уже говорилось, психическое отражение возникает в результате раздвоения жизненных процессов субъекта на процессы, осуществляющие его прямые биотические отношения, и "сигнальные" процессы, которые опосредствуют их; развитие внутренних отношений, порождаемых этим раздвоением, и находит свое выражение в развитии структуры деятельности, а на этой основе - также в развитии форм психического отражения. В дальнейшем, на уровне человека, происходит такая трансформация этих форм, которая приводит к тому, что, фиксируясь в языке (языках), они приобретают квазисамостоятельное существование в качестве объективных идеальных явлений. При этом они постоянно воспроизводятся процессами, совершающимися в головах конкретных индивидов. Последнее и составляет внутренний "механизм" их передачи от поколения к поколению и условие их обогащения посредством индивидуальных вкладов.
Здесь мы вплотную подходим к проблеме, которая является настоящим камнем преткновения для психологического анализа сознания. Это проблема особенностей функционирования знаний, понятий, мысленных моделей, с одной стороны, в системе отношений общества, в общественном сознании, а с другой в деятельности индивида, реализующей его общественные связи, в его сознании.
Как уже говорилось, сознание обязано своим возникновением происходящему в труде выделению действий, познавательные результаты которых абстрагируются от живой целостности человеческой деятельности и идеализируются в форме языковых значений. Коммуницируясь, они становятся достоянием сознания индивидов. При этом они отнюдь не утрачивают своей абстрагированности; они несут в себе способы, предметные условия и результаты действий, независимо от субъективной мотивации деятельности людей, в которой они формируются. На ранних этапах, когда еще сохраняется общность мотивов деятельности участников коллективного труда, значения как явления индивидуального сознания находятся в отношениях прямой адекватности. Это отношения, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе с разложением первоначальных отношений индивидов к материальным условиям и средствам производства, возникновением общественного разделения труда и частной собственности106. В результате общественно выработанные значения начинают жить в сознании индивидов как бы двойной жизнью. Рождается еще одно внутреннее отношение, еще одно движение значений в системе индивидуального сознания.
Это особое внутреннее отношение проявляет себя в самых простых психологических фактах. Так, например, все учащиеся постарше, конечно, отлично понимают значение экзаменационной отметки и вытекающих из нее следствий. Тем не менее отметка может выступить для сознания каждого из них существенно по-разному: скажем, как шаг (или препятствие) на пути к избранной профессии, или как способ утверждения себя в глазах окружающих, или, может быть, как-нибудь еще иначе. Вот это - то обстоятельство и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное значение и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения терминов, я предпочитаю говорить в последнем случае о личностном смысле. Тогда приведенный пример может быть выражен так: значение отметки способно приобретать в сознании учащихся разный личностный смысл.
Хотя предложенное мною понимание соотношения понятий значения и смысла было неоднократно пояснено, оно все же нередко интерпретируется совершенно неправильно. По-видимому, нужно вернуться к анализу понятия личностного смысла еще раз.
Прежде всего несколько слов об объективных условиях, приводящих к дифференциации в индивидуальном сознании значений и смыслов. В своей известной статье, посвященной критике А.Вагнера, Маркс отмечает, что присваемые людьми предметы внешнего мира первоначально словесно обозначались ими как средства удовлетворения их потребностей, как то, что является для них "благами". "...Они приписывают предмету характер полезности, как будто присущий самому предмету"107, - говорит Маркс. Эта мысль оттеняет очень важную черту сознания на ранних этапах развития, а именно, что предметы отражаются в языке и сознании слитно с конкретизованными (опредмеченными) в них потребностями людей. Однако в дальнейшем эта слитность разрушается. Неизбежность ее разрушения заложена в объективных противоречиях товарного производства, которое порождает противоположность конкретного и абстрактного труда, ведет к отчуждению человеческой деятельности.
Эта проблема неизбежно возникает перед анализом, понимающим всю ограниченность представления о том, что значения в индивидуальном сознании являются лишь более или менее полными и совершенными проекциями "надындивидуальных" значений, существующих в данном обществе. Она отнюдь не снимается и ссылками на тот факт, что значения преломляются конкретными особенностями индивида, его прежним опытом, своеобразием его установок, темперамента и т.д.
Проблема, о которой идет речь, возникает из реальной двойственности существования значений для субъекта. Последняя состоит в том, что значения выступают перед субъектом и в своем независимом существовании - в качестве объектов его сознания и вместе с тем в качестве способов и "механизма" осознания, т.е. функционируя в процессах, презентирующих объективную действительность. В этом функционировании значения необходимо вступают во внутренние отношения, которые связывают их с другими "образующими" индивидуального сознания; в этих внутренних отношениях они единственно и обретают свою психологическую характеристику.
Выразим это иначе. Когда в психическое отражение мира индивидуальным субъектом вливаются идеализированные в значениях продукты общественно-исторической практики, то они приобретают новые системные качества. Раскрытие этих качеств и составляет одну из задач психологической науки.
Наиболее трудный пункт создается здесь тем, что значения ведут двойную жизнь. Они производятся обществом и имеют свою историю в развитии языка, в развитии форм общественного сознания; в них выражается движение человеческой науки и ее познавательных средств, а также идеологических представлений общества - религиозных, философских, политических. В этом объективном своем бытии они подчиняются общественно-историческим законам и вместе с тем внутренней логике своего развития.
При всем неисчерпаемом богатстве, при всей многосторонности этой жизни значений (подумать только - все науки занимаются ею!) в ней остается полностью скрытой другая их жизнь, другое их движение - их функционирование в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов, хотя посредством этих процессов они только и могут существовать.
В этой второй своей жизни значения индивидуализируются и "субъективируются", но лишь в том смысле, что непосредственно их движение в системе отношений общества в них уже не содержится; они вступают в иную систему отношений, в иное движение. Но вот что замечательно: они при этом отнюдь не утрачивают своей общественно-исторической природы, своей объективности.
Одна из сторон движения значений в сознании конкретных индивидов состоит в том "возвращении" их к чувственной предметности мира, о котором шла речь выше. В то время как в своей абстрактности, в своей "надындивидуальности" значения безразличны к формам чувственности, в которых мир открывается конкретному субъекту (можно сказать, что сами по себе значения лишены чувственности), их функционирование в осуществлении его реальных жизненных связей необходимо предполагает их отнесенность к чувственным впечатлениям. Конечно, чувственно-предметная отнесенность значений в сознании субъекта может быть не прямой, она может реализоваться через как угодно сложные цепи свернутых в них мыслительных операций, особенно когда значения отражают действительность, которая выступает лишь в своих отдаленных косвенных формах. Но в нормальных случаях эта отнесенность всегда существует и исчезает только в продуктах их движения, в их экстериоризациях.
Другая сторона движения значений в системе индивидуального сознания состоит в той особой их субъективности, которая выражается в приобретаемой ими пристрастности. Сторона эта, однако, открывает себя лишь при анализе внутренних отношений, связывающих значения с еще одной "образующей" сознания - личностным смыслом.
Психология издавна описывала субъективность, пристрастность человеческого сознания. Ее проявления видели в избирательности внимания, в эмоциональной окрашенности представлений, в зависимости познавательных процессов от потребностей и влечений. В свое время Лейбниц выразил эту зависимость в известном афоризме: "...если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы также спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Эвклида и Архимеда..."108
Трудности заключались в психологическом объяснении пристрастности сознания. Явления сознания казались имеющими двойную детерминацию - внешнюю и внутреннюю. Соответственно, они трактовались как якобы принадлежащие к двум разным сферам психики: сфере познавательных процессов и сфере потребностей, аффективности. Проблема соотношения этих сфер - решалась ли она в духе рационалистических концепций или в духе психологии глубинных переживаний - неизменно интерпретировалась с антропологической точки зрения, с точки зрения взаимодействия разных по своей природе факторов-сил.
Однако действительная природа как бы двойственности явлений индивидуального сознания лежит не в их подчиненности этим независимым факторам.
Не будем вдаваться здесь в те особенности, которые отличают в этом отношении различные общественно-экономические формации. Для общей теории индивидуального сознания главное состоит в том, что деятельность конкретных индивидов всегда остается "втиснутой" (insere) в наличные формы проявления этих объективных противоположностей, которые и находят свое косвенное феноменальное выражение в их сознании, в его особом внутреннем движении.
Деятельность человека исторически не меняет своего общего строения, своей "макроструктуры". На всех этапах исторического развития она осуществляется сознательными действиями, в которых совершается переход целей в объективные продукты, и подчиняется побуждающим ее мотивам. Что радикально меняется, так это характер отношений, связывающих между собой цели и мотивы деятельности.
Эти отношения и являются психологически решающими. Дело в том, что для самого субъекта осознание и достижение им конкретных целей, овладение средствами и операциями действия есть способ утверждения его жизни, удовлетворения и развития его материальных и духовных потребностей, опредмеченных и трансформированных в мотивах его деятельности. Безразлично, осознаются или не осознаются субъектом мотивы, сигнализируют ли они о себе в форме переживаний интереса, желания или страсти; их функция, взятая со стороны сознания, состоит в том, что они как бы "оценивают" жизненное значение для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах, придают им личностный смысл, который прямо не совпадает с понимаемым объективным их значением. При определенных условиях несовпадение смыслов и значений в индивидуальном сознании может приобретать характер нестоящей чуждости между ними, даже их противопоставленности.
В товарном обществе эта чуждость возникает необходимо и притом у людей, стоящих на обоих общественных полюсах. Наемный рабочий, конечно, отдает себе отчет в производимом им продукте, иначе говоря, он выступает перед ним в его объективном значении (Bedeutung), по крайней мере в пределах, необходимых для того, чтобы он мог разумно выполнять свои трудовые функции. Но смысл (Sinn) его труда для него самого заключается не в этом, а в заработке, ради которого он работает. "Смысл двенадцатичасового труда заключается для него не в том, что он ткет, прядет, сверлит и т.д., а в том, что это - способ заработка, который дает ему возможность поесть, пойти в трактир, поспать"109. Эта отчужденность проявляется и на противоположном общественном полюсе: для торговцев минералами, замечает Маркс, минералы не имеют смысла минералов110.
Уничтожение отношений частной собственности уничтожает эту противопоставленность значений и смыслов в сознании индивидов; их несовпадение, однако, сохраняется.
Необходимость их несовпадения заложена уже в глубокой предыстории человеческого сознания, в существовании у животных двух видов чувственности, опосредствующих их поведение в предметной среде. Как известно, восприятие животных ограничено воздействиями, сигнально связанными с удовлетворением их потребностей, хотя бы только эвентуально, в возможности111. Но потребности могут осуществлять функцию психической регуляции, лишь выступая в форме побуждающих объектов (и, соответственно, средств овладения ими или защиты от них). Иначе говоря, в чувственности животных внешние свойства объектов и их способность удовлетворять те или иные потребности не отделяются друг от друга. Вспомним: собака в ответ на воздействие условного пищевого раздражителя рвется к нему, лижет его112. Однако неотделимость восприятия животными внешнего облика объектов от его потребностей вовсе не означает их совпадения. Напротив, в ходе эволюции их связи становятся все более подвижными и до чрезвычайности усложняются, сохраняется лишь невозможность их обособления. Они разделяются только на уровне человека, когда во внутренние связи обеих этих форм чувственности вклиниваются словесные значения.
Я говорю, что значения вклиниваются (хотя, может быть, лучше было бы сказать "вступают" или "погружаются"), единственно для того, чтобы заострить проблему. В самом деле: ведь в своей объективности, т.е. как явления общественного сознания, значения преломляют для индивида объекты независимо от их отношения к его жизни, к его потребностям и мотивам. Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он хватается, все же сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка - пусть только иллюзорно - приобретает в этот момент для него смысл спасающей его жизнь.
Хотя на первоначальных этапах формирования сознания значения выступают слитно с личностными смыслами, однако в этой слитности имплицитно уже содержится их несовпадение, которое далее неизбежно приобретает и свои открытые, эксплицированные формы. Последнее и делает необходимым выделять в анализе личностный смысл в качестве еще одной образующей систему индивидуального сознания. Они-то и создают тот "утаенный", по выражению Л.С.Выготского, план сознания, который столь часто интерпретируется в психологии не как формирующийся в деятельности субъектов, в развитии ее мотивации, а как якобы непосредственно выражающий изначально заключенные в самой природе человека внутренние движущие им силы.
В индивидуальном сознании извне усваиваемые значения действительно как бы раздвигают и одновременно соединяют между собой оба вида чувственности чувственные впечатления внешней реальности, в которой протекает его деятельность, и формы чувственного переживания ее мотивов, удовлетворения или не удовлетворения скрывающихся за ними потребностей.
В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего "надындивидуального", своего "не психологического" существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.
Выше говорилось о том, что в индивидуальном сознании значения "психологизируются", возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологическую категорию, является то, что, функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смысла - этого для-себя-бытия конкретного субъекта.
Психологически, т.е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную его деятельность, побуждаемую мотивом, потребностью. Другая сторона состоит в том, что личностный смысл - это всегда смысл чего-то: "чистый", непредметный смысл есть такая же бессмыслица, как и непредметное существо.
Воплощение смысла в значениях - это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментально происходящий процесс. В творениях художественной литературы, в практике морального и политического воспитания этот процесс выступает во всей своей полноте. Научная психология знает этот процесс только в его частных выражениях: в явлениях "рационализации" людьми их действительных побуждений, в переживании муки перехода от мысли к слову ("Я слово позабыл, что я хотел сказать, и мысль бесплотная в чертог теней вернется", - цитирует поэта Л.С.Выготский).
В своих наиболее обнаженных формах процесс, о котором идет речь, выступает в условиях классового общества, борьбы идеологий. В этих условиях личностные смыслы, отражающие мотивы, порождаемые действительными жизненными отношениями человека, могут не найти адекватно воплощающих их объективных значений, и тогда они начинают жить как бы в чужих одеждах. Нужно представить себе капитальное противоречие, которое порождает это явление. Ведь в отличие от бытия общества, бытие индивида не является "самоговорящим", т.е. индивид не имеет собственного языка, вырабатываемых им самим значений; осознание им явлений действительности может происходить только посредством усваиваемых им извне "готовых" значений - знаний, понятий, взглядов, которые он получает в общении, в тех или иных формах индивидуальной и массовой коммуникации. Это и создает возможность внесения в его сознание, навязывания ему искаженных или фантастических представлений и идей, в том числе таких, которые не имеют никакой почвы в его реальном, практическом жизненном опыте. Лишенные этой почвы, они обнаруживают в сознании человека свою шаткость; вместе с тем, превращаясь в стереотипы, они, как и любые стереотипы, способны к сопротивлению, так что только серьезные жизненные конфронтации могут их разрушить. Но и их разрушение не ведет еще к устранению дезинтегрированности сознания, его неадекватности, само по себе оно создает лишь его опустошение, способное обернуться психологической катастрофой. Необходимо еще, чтобы в сознании индивида осуществилось перевоплощение субъективных личностных смыслов в другие, адекватные им значения.
Более пристальный анализ такого перевоплощения личностных смыслов в адекватные (более адекватные) значения показывает, что оно протекает в условиях борьбы за сознание людей, происходящей в обществе. Я хочу этим сказать, что индивид не просто "стоит" перед некоторой "витриной" покоящихся на ней значений, среди которых ему остается только сделать выбор, что эти значения - представления, понятия, идеи - не пассивно ждут его выбора, а энергично врываются в его связи с людьми, образующие круг его реальных общений. Если индивид в определенных жизненных обстоятельствах и вынужден выбирать, то это выбор не между значениями, а между сталкивающимися общественными позициями, которые посредством этих значений выражаются и осознаются.
В сфере идеологических представлений этот процесс является неизбежным и имеющим всеобщий характер в классовом обществе. Однако он сохраняется и в условиях социалистического, коммунистического общества, - в той мере, в какой здесь проявляются особенности индивидуальной жизни человека, особенности складывающихся личных его отношений, общений и жизненных ситуаций; он сохраняется и потому, что остаются неповторимыми и его особенности как телесного существа и конкретные внешние условия, которые не могут быть идентичными для всех.
Не исчезает, да и не может исчезнуть постоянно воспроизводящее себя несовпадение личностных смыслов, несущих в себе интенциональность, пристрастность сознания субъекта и "равнодушных" к нему значений, посредством которых они только и могут себя выразить. Поэтому -то внутренне движение развитой системы индивидуального сознания и полно драматизма. Он создается смыслами, которые не могут "высказать себя" в адекватных значениях; значениями, лишенными своей жизненной почвы и поэтому иногда мучительно дискредитирующими себя в сознании субъекта; они создаются, наконец, существованием конфликтующих между собой мотивов-целей.
Нет надобности повторять, что это внутреннее движение индивидуального сознания порождается движением предметной деятельности человека, что за его драматизмом скрывается драматизм его реальной жизни, что поэтому научная психология сознания невозможна вне исследования деятельности субъекта, форм ее непосредственного существования.
В заключение я не могу не затронуть здесь проблемы так называемой "жизненной психологии", психологии переживаний, которая в последнее время вновь обсуждается в нашей литературе113. Из того, что было изложено, прямо вытекает, что хотя научная психология не должна выбрасывать их поля своего зрения внутренний мир человека, но его изучение не может быть отделено от исследования деятельности и не составляет никакого особого направления. То, что мы называем внутренними переживаниями, суть явления, возникающие на поверхности системы сознания, в форме которых сознание выступает для субъекта в своей непосредственности. Поэтому сами переживания интереса или скуки, влечения или угрызений совести еще не открывают субъекту своей природы; хотя они кажутся внутренними силами, движущими его деятельностью, их реальная функция состоит лишь в наведении субъекта на их действительный источник, в том, что они сигнализируют о личностном смысле событий, разыгрывающихся в его жизни, заставляют его как бы приостановить на мгновение поток своей активности, всмотреться в сложившиеся у него жизненные ценности, чтобы найти себя в них или, может быть, пересмотреть их.
Итак, сознание человека, как и сама его деятельность, не аддитивно. Это не плоскость, даже не емкость, заполненная образами и процессами. Это и не связи отдельных его "единиц", а внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную жизнь индивида в обществе. Деятельность человека и составляет субстанцию его сознания.
Психологический анализ деятельности и сознания раскрывает лишь их общие системные качества и, понятно, отвлекается от особенностей специальных психических процессов - процессов восприятия и мышления, памяти и научения, речевого общения. Но сами эти процессы существуют только в описанных отношениях системы, на тех или иных ее уровнях. Поэтому, хотя исследования этих процессов составляют особую задачу, они отнюдь не являются независимыми от того, как решаются проблемы деятельности и сознания, ибо это и определяет их методологию.
И, наконец, главное. Анализ деятельности и индивидуального сознания, конечно, исходит из существования реального телесного субъекта. Однако первоначально, т.е. до и вне этого анализа, субъект выступает лишь как некая абстрактная, психологически "не наполненная" целостность. Только в результате пройденного исследованием пути субъект открывает себя и конкретно-психологически - как личность. Вместе с тем обнаруживается, что анализ индивидуального сознания, в свою очередь, не может обойтись без обращения к категории личности. Поэтому в этот анализ пришлось ввести такие понятия, как понятия о "пристрастности сознания" и о "личностном смысле", за которыми скрывается дальнейшая, еще не затронутая проблема - проблема системного психологического исследования личности.
Изучая особый класс жизненных процессов, научная психология необходимо рассматривает их как проявления жизни материального субъекта. В тех случаях, когда имеется в виду отдельный субъект (а не вид, не сообщество, не общество), мы говорим осоль или, если мы хотим подчеркнуть также и его отличия от других представителей вида, индивид.
Понятие "индивид" выражает неделимость, целостность и особенности конкретного субъекта, возникающие уже на ранних ступенях развития жизни. Индивид как целостность - это продукт биологической эволюции, в ходе которой происходит не только процесс дифференциации органов и функций, но также и их интеграции, их взаимного "слаживания". Процесс такого внутреннего слаживания хорошо известен, он отмечался Дарвином, описывался в терминах коррелятивного приспособления Кювье, Плате, Осборном и другими. Функцию вторичных коррелятивных изменений организмов, создающих целостность из организации, особенно подчеркнул в своей "гипотезе корреляции" А.Н.Северцов.
Индивид - это прежде всего генотипическое образование. Но индивид является не только образованием генотипическим, его формирование продолжается, как известно, и в онтогенезе, прижизненно. Поэтому в характеристику индивида входят также свойства и их интеграции, складывающиеся онтогенетически. Речь идет о возникающих "сплавах" врожденных и приобретенных реакций, об изменении предметного содержания потребностей, о формирующихся доминантах поведения. Наиболее общее правило состоит здесь в том, что, чем выше мы поднимаемся по лестнице биологической эволюции, чем сложнее становятся жизненные проявления индивидов и их организация, тем более выраженными становятся различия в их порожденных и прижизненно приобретаемых особенностях, тем более, если можно так выразиться, индивиды индивидуализируются.
Итак, в основе понятия индивида лежит факт неделимости, целостности субъекта и наличия свойственных ему особенностей. Представляя собой продукт филогенетического и онтогенетического развития в определенных внешних условиях, индивид, однако, отнюдь не является простой "калькой" этих условий, это именно продукт развития жизни, взаимодействия со средой, а не среды, взятой самой по себе.
Все это достаточно известно, и если я все же начал с понятия индивида, то лишь потому, что в психологии оно употребляется в чрезмерно широком значении, приводящем к неразличению особенностей человека как индивида и его особенностей как личности. Но как раз их четкое различение, а соответственно и лежащее в его основе различение понятий "индивид" и "личность" составляет необходимую предпосылку психологического анализа личности.
Наш язык хорошо отражает несовпадение этих понятий: слово личность употребляется нами только по отношению к человеку, и притом начиная лишь с некоторого этапа его развития. Мы не говорим "личность животного" или "личность новорожденного". Никто, однако, не затрудняется говорить о животном и о новорожденном как об индивидах, об их индивидуальных особенностях (возбудимое, спокойное, агрессивное животное и т.д.; то же, конечно, и о новорожденном). Мы всерьез не говорим о личности даже и двухлетнего ребенка, хотя он проявляет не только свои генотипические особенности, но и великое множество особенностей, приобретенных под воздействием социального окружения; кстати сказать, это обстоятельство лишний раз свидетельствует против понимания личности как продукта перекрещивания биологического и социального факторов. Любопытно, наконец, что в психопатологии описываются случаи раздвоения личности, и это отнюдь не фигуральное только выражение; но никакой патологический процесс не может привести к раздвоению индивида: раздвоенный, "разделенный" индивид есть бессмыслица, противоречие в терминах.
Понятие личности, так же как и понятие индивида, выражает целостность субъекта жизни; личность не состоит из кусочков, это не "полипняк". Но личность представляет собой целостное образование особого рода. Личность не есть целостность, обусловленная генотипически: личностью не родятся, личностью становятся. Потому-то мы и не говорим о личности новорожденного или о личности младенца, хотя черты индивидуальности проявляются на ранних ступенях онтогенеза из менее ярко, чем на более поздних возрастных этапах. Личность есть относительно поздних продукт общественно-исторического и онтогенетического развития человека. Об этом писал, в частности, и С.Л. Рубинштейн133.
Это положение может быть, однако, интерпретировано по-разному. Одна из возможных его интерпретаций состоит в следующем: врожденный, если можно так выразиться, индивид не есть еще индивид вполне "готовый", и вначале многие его черты даны лишь виртуально, как возможность; процесс его формирования продолжается в ходе онтогенетического развития, пока у него не развернутся все его особенности, образующие относительно устойчивую структуру; личность якобы и является результатом процесса вызревания генотипических черт под влиянием воздействий социальной среды. Именно эта интерпретация свойственна в той или иной форме большинству современных концепций.
Другое понимание состоит в том, что формирование личности есть процесс sui generis, прямо не совпадающий с процессом прижизненного изменения природных свойств индивида в ходе его приспособления к внешней среде. Человек как природное существо есть индивид, обладающий той или иной физической конституцией, типом нервной системы, темпераментом, динамическими силами биологических потребностей, аффективности и многими другими чертами, которые в ходе онтогенетического развития частью развертываются, а частью подавляются, словом, многообразно меняются. Однако не изменения этих врожденных свойств человека порождают его личность.
Личность есть специальное человеческое образование, которое так же не может быть выведено из его приспособительной деятельности, как не могут быть выведены из нее его сознание или его человеческие потребности. Как и сознание человека, как и его потребности (Маркс говорит: производство сознания, производство потребностей), личность человека тоже "производится" - создается общественными отношениями, в которые индивид вступает в своей деятельности. То обстоятельство, что при этом трансформируются, меняются и некоторые его особенности как индивида, составляет не причину, а следствие формирования его личности.
Выразим это иначе: особенности, характеризующие одно единство (индивида), не просто переходят в особенности другого единства, другого образования (личности), так что первые уничтожаются; они сохраняются, но именно как особенности индивида. Так, особенности высшей нервной деятельности индивида не становятся особенностями его личности и не определяют ее. Хотя функционирование нервной системы составляет, конечно, необходимую предпосылку развития личности, по ее тип вовсе не является тем "скелетом", на котором она "надстраивается". Сила или слабость нервных процессов, уравновешенность их и т.д. проявляют себя лишь на уровне механизмов, посредством которых реализуется система отношений индивида с миром. Это и определяет неоднозначность их роли в формировании личности.
Чтобы подчеркнуть сказанное, я позволю себе некоторое отступление. Когда речь заходит о личности, мы привычно ассоциируем ее психологическую характеристику с ближайшим, так сказать субстратом психики - центральными нервными процессами. Представим себе, однако, следующий случай: у ребенка врожденный вывих тазобедренного сустава, обрекающий его на хромоту. Подобная грубо анатомическая исключительность очень далека от того класса особенностей, которые входят в перечни особенностей личности (в так называемую их "структуру"), тем не менее ее значение для формирования личности несопоставимо больше, чем, скажем, слабый тип нервной системы. Подумать только, сверстники гоняют во дворе мяч, а хромающий мальчик - в сторонке; потом, когда он становится постарше и приходит время танцев, ему не остается ничего другого, как "подпирать стенку". Как сложится в этих условиях его личность? Этого невозможно предсказать, невозможно именно потому, что даже столь грубая исключительность индивида однозначно не определяет формирования его как личности. Сама по себе она не способна породить, скажем, комплекса неполноценности, замкнутости или, напротив, доброжелательной внимательности к людям и вообще никаких собственно психологических особенностей человека как личности. Парадокс в том, что предпосылки развития личности по самому существу своему безличны.
Личность, как и индивид, есть продукт интеграции процессов, осуществляющих жизненные отношения субъекта. Существует, однако, фундаментальное отличие того особого образования, которое мы называем личностью. Оно определяется природой самих порождающих его отношений: это специфические для человека общественные отношения, в которые он вступает в своей предметной деятельности. Как мы уже видели, при всем многообразии ее видов и форм, все они характеризуются общностью своего внутреннего строения и предполагают сознательное их регулирование, т.е. наличие сознания, а на известных этапах развития также и самосознания субъекта.
Так же как и сами эти деятельности, процесс их объединения возникновения, развития и распада связей между ними - есть процесс особого рода, подчиненный особым закономерностям.
Изучения процесса объединения, связывания деятельностей субъекта, в результате которого формируется его личность, представляет собой капитальную задачу психологического исследования. Ее решение, однако, невозможно ни в рамках субъективно - эмпирической психологии, ни в рамках поведенческих или "глубинных" психологических направлений, в том числе и их новейших вариантов. Задача эта требует анализа предметной деятельности субъекта, всегда, конечно, опосредованной процессами сознания, которые и "сшивают" отдельные деятельности между собой. Поэтому демистификация представлений о личности возможна лишь в психологии, в основе которой лежит учение о деятельности, ее строении, ее развитии и ее преобразованиях, о различных ее видах и формах. Только при этом условии полностью уничтожается упомянутое выше противопоставление "личностной психологии" и "психологии функций", так как невозможно противопоставлять личность порождающей ее деятельности. Полностью уничтожается и господствующий в психологии фетишизм - приписывание свойства "быть личностью" самой натуре индивида, так что под давлением внешней среды меняются лишь проявления этого мистического свойства.
Фетишизм, о котором идет речь, является результатом игнорирования того важнейшего положения, что субъект, вступая в обществе в новую систему отношений, обретает также новые - системные - качества, которые только и образуют действительную характеристику личности: психологическую, когда субъект рассматривается в системе деятельностей, осуществляющих его жизнь в обществе, социальную, когда мы рассматриваем его в система объективных отношений общества как их "персонификацию"134.
Здесь мы подходим к главной методологической проблеме, которая кроется за различением понятий "индивид" и "личность". Речь идет о проблеме двойственности качеств социальных объектов, порождаемых двойственностью объективных отношений, в которых они существуют. Как известно, открытие этой двойственности принадлежит Марксу, показавшему двойственный характер труда, производимого продукта и, наконец, двойственность самого человека как "субъекта природы" и "субъекта общества"135.
Для научной психологии личности это фундаментальное методологическое открытие имеет решающее значение. Оно радикально меняет понимание ее предмета и разрушает укоренившиеся в ней схемы, в которые включаются такие разнородные черты или "подструктуры", как, например, моральные качества, знания, навыки и привычки, формы психического отражения и темперамент. Источником подобных "схем личности" является представление о развитии личности как о результате наслаивания прижизненных приобретений на некий предсуществующих метапсихологический базис. Но как раз с этой точки зрения личность как специфически человеческое образование вообще не может быть понята.
Действительный путь исследования личности заключается в изучении тех трансформаций субъекта (или, говоря языком Л.Сэва, "фундаментальных переворачиваний"), которые создаются самодвижением его деятельности в системе общественных отношений136. На этом пути мы, однако, с самого начала сталкиваемся с необходимостью переосмыслить некоторые общие теоретические положения.
Одно из них, от которого зависит исходная постановка проблемы личности, возвращает нас к уже упомянутому положению о том, что внешние условия действуют через внутренние. "Положение, согласно которому внешние воздействия связаны со своим психическим эффектом опосредствованно через личность, является тем центром, исходя из которого определяется теоретический подход ко всем проблемам психологии личности..."137. То, что внешнее действует через внутреннее, верно, и к тому же безоговорочно верно, для случаев, когда мы рассматриваем эффект того или иного воздействия. Другое дело, если видеть в этом положении ключ к пониманию внутреннего как личности. Автор поясняет, что это внутреннее само зависит от предшествующих внешних воздействий. Но этим возникновение личности как особой целостности, прямо не совпадающей с целостностью индивида, еще не раскрывается, и поэтому по-прежнему остается возможность понимания личности лишь как обогащенного предшествующим опытом индивида.
Мне представляется, что, для того чтобы найти подход к проблеме, следует с самого начала обернуть исходный тезис: внутреннее (субъект) действует через внешнее и этим само себя изменяет. Положение это имеет совершенно реальный смысл. Ведь первоначально субъект жизни вообще выступает лишь как обладающий, если воспользоваться выражением Энгельса, "самостоятельной силой реакции", но эта сила может действовать" только через внешнее, в этом внешнем и происходит ее переход из возможности в действительность: ее конкретизация, ее развитие и обогащение - словом, ее преобразования, которые суть преобразования и самого субъекта, ее носителя. Теперь, т.е. в качестве преобразованного субъекта, он и выступает как преломляющий в своих текущих состояниях внешние воздействия.
Конечно, сказанное представляет собой лишь теоретическую абстракцию. Но описываемое ею общее движение сохраняется на всех уровнях развития субъекта. Повторю еще раз: ведь какой бы морфофизиологической организацией, какими бы потребностями и инстинктами ни обладал индивид от рождения, они выступают лишь как предпосылки его развития, которые тотчас перестают быть тем, чем они были виртуально, "в себе", как только индивид начинает действовать. Понимание этой метаморфозы особенно важно, когда мы переходим к человеку, к проблеме его личности.
Главная задача состоит в том, чтобы выявить действительные "образующие" личности - этого высшего единства человека, изменчивого, как изменчива сама его жизнь, и вместе с тем сохраняющего свое постоянство, свою аутоидентичность. Ведь независимо от накапливаемого человеком опыта, от событий, которые меняют его жизненное положение, наконец, независимо от происходящих физических его изменений, он как личность остается и в глазах других людей, и для самого себя тем же самым. Он идентифицируется не только своим именем, его идентифицирует и закон, по крайней мере в пределах, в которых он признается ответственным за свои поступки.
Таким образом, существует известное противоречие между очевидной физической, психофизиологической изменчивостью человека и устойчивостью его как личности. Это и выдвинуло проблему "я" в качестве особой проблемы психологии личности. Она возникает потому, что черты, включаемые в психологическую характеристику личности, выражают явно изменчивое и "прерывное" в человеке, т.е. то, чему как раз противостоит постоянство и непрерывность его "я". Что же образует это постоянство и непрерывность? Персонализм во всех своих вариантах отвечает на этот вопрос, постулируя существование некоего особого начала, образующего ядро личности. Оно-то и обрастает многочисленными жизненными приобретениями, которые способны изменяться, существенно не затрагивая самого этого ядра.
При другом подходе к личности в его основу кладется категория предметной человеческой деятельности, анализ ее внутреннего строения: ее опосредствований и порождаемых ею форм психического отражения.
Такой подход уже с самого начала позволяет дать предварительное решение вопроса о том, что образует устойчивый базис личности, от которого и зависит, что именно входит и что не входит в характеристику человека именно как личности. Решение это исходит из положения, то реальным базисом личности человека является совокупность его общественных по своей природе отношений к миру, но отношений, которые реализуются, а они реализуются его деятельностью, точнее, совокупностью его многообразных деятельностей.
Имеются в виду именно деятельности субъекта, которые и являются исходными "единицами" психологического анализа личности, а не действия, не операции, не психофизиологические функции или блоки этих функций; последние характеризуют деятельность, а не непосредственно личность. На первый взгляд это положение кажется противоречащим эмпирическим представлениям о личности и, более того, объединяющим их. Тем не менее оно единственно открывает путь к пониманию личности, в ее действительной психологической конкретности.
Прежде всего на этом пути устраняется главная трудность: определение того, какие процессы и особенности человека относятся к числу психологически характеризующих его личность, а какие являются в этом смысле нейтральными. Дело в том, что, взятые сами по себе, в абстракции от системы деятельности, они вообще ничего не говорят о своем отношении к личности. Едва ли, например, разумно рассматривать как "личностные" операции письма, способность чистописания. Но вот перед нами образ героя повести Гоголя "Шинель" Акакия Акакиевича Башмачкина. Служил он в некоем департаменте чиновником для переписывания казенных бумаг, и виделся ему в этом занятии целый разнообразный и притягательный мир. Окончив работу, Акакий Акакиевич тотчас шел домой. Наскоро пообедав, вынимал баночку с чернилами и принимался переписывать бумаги, которые он принес домой, если же таковых не случалось, он снимал копии нарочно, для себя, для собственного удовольствия. "Написавшись всласть, - повествует Гоголь, - он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра".
Как произошло, как случилось, что переписывание казенных бумаг заняло центральное место в его личности, стало смыслом его жизни? Мы не знаем конкретных обстоятельств, но так или иначе обстоятельства эти привели к тому, что произошел сдвиг одного из главных мотивов на обычно совершенно безличные операции, которые в силу этого превратились в самостоятельную деятельность, в этом качестве они и выступили как характеризующие личность.
Можно, конечно, рассуждать и иначе, проще: что в это-де проявилась некая "каллиграфическая способность", заложенная в Башмачкине от природы. Но рассуждение это уже совершенно в духе начальников Акакия Акакиевича, которые постоянно видели его все тем же самым прилежным чиновником для письма, "так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет...".
Иногда дело обстоит иначе. В том, что с внешней стороны кажется действиями, имеющими для человека самоценное значение, психологический анализ открывает иное, а именно, что они являются лишь средством достижения целей, действительный мотив которых лежит как бы в совершенно иной плоскости жизни. В этом случае за видимостью одной деятельности скрывается другая. Именно она-то непосредственно и входит в психологический облик личности, какой бы ни была осуществляющая ее совокупность конкретных действий. Последняя составляет как бы только оболочку этой другой деятельности, реализующей то или иное действительное отношение человека к миру, оболочку, которая зависит от условий, иногда случайных. Вот почему, например, тот факт, что данный человек работает техником, сам по себе еще ничего не говорит о его личности; ее особенности обнаруживают себя не в этом, а в тех отношениях, в которые он неизбежно вступает, может быть, в процессе своего труда, а может быть, и вне этого процесса. Все это почти трюизмы, и я говорю об этом лишь для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что, исходя из набора отдельных психологических или социально - психологических особенностей человека, никакой "структуры личности" получить невозможно, что реальное основание личности человека лежит не в заложенных в нем генетических программах, не в глубинах его природных задатков и влечений и даже не в приобретенных им навыках, знаниях и умениях, в том числе и профессиональных, а в той системе деятельностей, которые реализуются этими знаниями и умениями.
Общий вывод из сказанного состоит в том, что в исследовании личности нельзя ограничиваться выяснением предпосылок, а нужно исходить из развития деятельности, ее конкретных видов и форм и тех связей, в которые они вступают друг с другом, так как их развитие радикально меняет значение самих этих предпосылок. Таким образом, направление исследования обращается - не от приобретенных навыков, умений и знаний к характеризуемым ими деятельностям, а от содержания и связей деятельностей к тому, как и какие процессы их реализуют, делают их возможными.
Уже первые шаги в указанном направлении приводят к возможности выделить очень важный факт. Он заключается в том, что в ходе развития субъекта отдельные его деятельности вступают между собой в иерархические отношения. На уровне личности они отнюдь не образуют простого пучка, лучи которого имеют свой источник и центр в субъекте. Представление о связях между деятельностями как о коренящихся в единстве и целостности их субъекта является оправданным лишь на уровне индивида. На этом уровне (у животного, у младенца) состав деятельностей и их взаимосвязи непосредственно определяются свойствами субъекта - общими и индивидуальными, врожденными и приобретаемыми прижизненно. Например, изменение избирательности и смена деятельности находятся в прямой зависимости от текущих состояний потребностей организма, от изменения его биологических доминант.
Другое дело - иерархические отношения деятельностей, которые характеризуют личность. Их особенностью является их "отвязанность" от состояний организма. Эти иерархии деятельностей порождаются их собственным развитием, они-то и образуют ядро личности.
Иначе говоря, "узлы", соединяющие отдельные деятельности, завязываются не действием биологических или духовных сил субъекта, которые лежат в нем самом, а завязываются они в той системе отношений, в которые вступает субъект.
Наблюдение легко обнаруживает те первые "узлы", с образования которых у ребенка начинается самый ранний этап формирования личности. В очень выразительной форме это явление однажды выступило в опытах с детьми-дошкольниками. Экспериментатор, проводивший опыты, ставил перед ребенком задачу - достать удаленный от него предмет, непременно выполняя правило - не вставать со своего места. Как только ребенок принимался решать задачу, экспериментатор переходил в соседнюю комнату, из которой и продолжал наблюдение, пользуясь обычно применяемым для этого оптическим приспособлением. Однажды после ряда безуспешных попыток малыш встал, подошел к предмету, взял его и спокойно вернулся на место. Экспериментатор тотчас вошел к ребенку, похвалил его за успех и в виде награды предложил ему шоколадную конфету. Ребенок, однако, отказался от нее, а когда экспериментатор стал настаивать, то малыш тихо заплакал.
Что лежит за этим феноменом? В процессе, который мы наблюдали, можно выделить три момента: 1) общение ребенка с экспериментатором, когда ему объяснялась задача; 2) решение задачи и 3) общение с экспериментатором после того, как ребенок взял предмет. Действия ребенка отвечали, таким образом, двум различным мотивам, т.е. осуществляли двоякую деятельность: одну - по отношению к экспериментатору, другую - по отношению к предмету (награде). Как показывает наблюдение, в то время, когда ребенок доставал предмет, ситуация не переживалась им как конфликтная, как ситуация "сшибки". Иерархическая связь между обеими деятельностями обнаружилась только в момент возобновившегося общения с экспериментатором, так сказать, post factum: конфета оказалась горькой, горькой по своему субъективному, личностному смыслу.
Описанное явление принадлежит к самым ранним, переходным. Несмотря на всю наивность, с которой проявляются эти первые соподчинения разных жизненных отношений ребенка, именно они свидетельствуют о начавшемся процессе формирования того особого образования, которое мы называем личностью. Подобные соподчинения никогда не наблюдаются в более младшем возрасте, зато в дальнейшем развитии, в своих несоизмеримо более сложных и "спрятанных" формах они заявляют о себе постоянно. Разве не по аналогичной же схеме возникают такие глубоко личностные явления, как, скажем, угрызения совести?
Развитие, умножение видов деятельности индивида приводит не просто к расширению их "каталога". Одновременно происходит центрирование их вокруг немногих главнейших, подчиняющих себе другие. Этот сложный и длительный процесс развития личности имеет свои этапы, свои стадии. Процесс этот неотделим от развития сознания, самосознания, но не сознание составляет его первооснову, оно лишь опосредствует и, так сказать, резюмирует его.
Итак, в основании личности лежат отношения соподчиненности человеческих деятельностей, порождаемые ходом их развития. В чем, однако, психологически выражается эта подчиненность, эта иерархия деятельностей? В соответствии с принятым нами определением мы называем деятельностью процесс, побуждаемый и направляемый мотивом - тем, в чем опредмечена та или иная потребность. Иначе говоря, за соотношением деятельностей открывается соотношение мотивов. Мы приходим, таким образом, к необходимости вернуться к анализу мотивов и рассмотреть их развитие, их трансформации, способность к раздвоению их функций и те их смещения, которые происходят внутри системы процессов, образующих жизнь человека как личности.
В современной психологии термином "мотив" (мотивация, мотивирующие факторы) обозначаются совершенно разные явления. Мотивами называют инстинктивные импульсы, ибо логические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, интересы, желания; в пестром перечне мотивов можно обнаружить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током138. Нет никакой надобности разбираться во всех тех смешениях понятий и терминов, которые характеризуют нынешнее состояние проблемы мотивов. Задача психологического анализа личности требует рассмотреть лишь главные вопросы.
Прежде всего это вопрос о соотношении мотивов и потребностей. Я уже говорил, что собственно потребность - это всегда потребность в чем-то, что на психологическом уровне потребности опосредствованы психическим отражением, и притом двояко. С одной стороны, предметы, отвечающие потребностям субъекта, выступают перед ним своими объективными сигнальными признаками. С другой - сигнализируются, чувственно отражаются субъектом и сами потребностные состояния, в простейших случаях - в результате действия интероцептивных раздражителей. При этом важнейшее изменение, характеризующее переход на психологический уровень, состоит в возникновении подвижных связей потребностей с отвечающими им предметами.
Дело в том, что в самом потребностном состоянии субъекта предмет, который способен удовлетворить потребность, жестко не записан. До своего первого удовлетворения потребность "не знает" своего предмета, он еще должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою предметность, а воспринимаемый (представляемый, мыслимый) предмет - свою побудительную и направляющую деятельность функции, т.е. становится мотивом139.
Подобное понимание мотивов кажется по меньшей мере односторонним, а потребности - исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии исчезают не потребности, а лишь их абстракты - "голые", предметно не наполненные потребностные состояния субъекта. Абстракты эти появляются на сцену в результате обособления потребностей от предметной деятельности субъекта, в которой они единственно обретают свою психологическую конкретность.
Само собой разумеется, что субъект как индивид рождается наделенным потребностями. Но, повторяю это еще раз, потребность как внутренняя сила может реализоваться только в деятельности. Иначе говоря, потребность первоначально выступает лишь как условие, как предпосылка деятельности, но, как только субъект начинает действовать, тотчас происходит ее трансформация, и потребность перестает быть тем, чем она была виртуально, "в себе". Чем дальше идет развитие деятельности, тем более эта ее предпосылка превращается в ее результат.
Трансформация потребностей отчетливо выступает уже на уровне эволюции животных: в результате происходящего изменения и расширения круга предметов, отвечающих потребностям, и способов их удовлетворения развиваются и сами потребности. Это происходит потому, что потребности способны конкретизироваться в потенциально очень широком диапазоне объектов, которые и становятся побудителями деятельности животного, придающими ей определенную направленность. Например, при появлении в среде новых видов пищи и исчезновении прежних пищевая потребность, продолжая удовлетворяться, вместе с тем впитывает теперь в себя новое содержание, т.е. становится иной. Таким образом, развитие потребностей животных происходит путем развития их деятельности по отношению ко все более обогащающемуся кругу предметов; разумеется, что изменение конкретно-предметного содержания потребностей приводит к изменению также и способов их удовлетворения.
Конечно, это общее положение нуждается во многих оговорках и пояснениях, особенно в связи с вопросом о так называемых функциональных потребностях. Но сейчас речь идет не об этом. Главное заключается в выделении факта трансформации потребностей через предметы в процесс их потребления. А это имеет ключевое значение для понимания природы потребностей человека.
В отличие от развития потребностей у животных, которые зависит от расширения круга потребляемых ими природных предметов, потребности человека порождаются развитием производства. Ведь производство есть непосредственно также и потребление, создающее потребность. Иначе говоря, потребление опосредствуется потребностью в предмете, его восприятием или мысленным его представлением. В этой отраженной своей форме предмет и выступает в качестве идеального, внутренне побуждающего мотива140.
Однако в психологии потребности чаще всего рассматриваются в отвлечении от главного - от порождающей их раздвоенности потребительного производства, что и ведет к одностороннему объяснению действий людей непосредственно из их потребностей. При это иногда опираются на высказывание Энгельса, извлеченное из общего контекста его фрагмента, посвященного как раз роли труда в формировании человека, в том числе, разумеется, также и его потребностей. Марксистское понимание далеко от того, чтобы усматривать в потребностях исходный и главны пункт. Вот что пишет в этой связи Маркс: "В качестве нужды, в качестве потребности, потребление само есть внутренний момент производительной деятельности. Но последняя (выделено мной. - А.Л.) есть исходный пункт реализации, а потому и ее господствующий момент - акт, в который снова превращается весь процесс. Индивид производит предмет и через его потребление возвращается опять к самому себе..."141.
Итак, перед нами две принципиальные схемы, выражающие связь между потребностью и деятельностью. Первая воспроизводит ту идею, что исходным пунктом является потребность и поэтому процесс в целом выражается циклом: потребность -> деятельность -> потребность. В ней, как отмечает Л.Сэв, реализуется "материализм потребностей", который соответствует домарксистскому представлению о сфере потребления как основной. Другая, противостоящая ей схема есть схема цикла: деятельность -> потребность -> деятельность. Эта схема, отвечающая марксистскому пониманию потребностей, является фундаментальной также и для психологии, в которой "никакая концепция, основанная на идее "двигателя", принципиально предшествующего самой деятельности, не может играть роль исходной, способной служить достаточным основанием для научной теории человеческой личности"142.
То положение, что человеческие потребности производятся, имеет, конечно, историко-материалистический смысл. Вместе с тем оно крайне важно для психологии. Это приходится подчеркивать потому, что иногда специфический для психологии подход к проблеме как раз и усматривается в объяснениях, исходящих из самих потребностей, точнее, из вызываемых ими эмоциональных переживаний, которые якобы только и могут объяснить, почему человек ставит перед собой цели и создает новые предметы143. Конечно, в этом есть своя правда и с этим можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство: ведь в качестве определителей конкретной деятельности потребности могут выступать только своим предметным содержанием, а это содержание прямо в них не заложено и, следовательно, не может быть их них выведено.
Другая принципиальная трудность возникает в результате полупризнания общественно-исторической природы человеческих потребностей, выражающегося в том, что часть потребностей рассматриваются как социальные по своему происхождению, другие же относятся к числу чисто биологических, принципиально общих у человека и животных. Не требуется, конечно, особой глубины мысли, чтобы открыть общность некоторых потребностей у человека и животных. Ведь человек, как и животные, имеет желудок и испытывает голод потребность, которую он должен удовлетворять, чтобы поддерживать свое существование. Но человеку свойственны и другие потребности, которые детерминированы не биологически, а социально. Они являются "функционально автономными", или "анастатическими". Сфера потребностей человека оказывается, таким образом, расколотой надвое. Это неизбежный результат рассмотрения "самих потребностей" в их отвлечении от предметных условий и способов их удовлетворения, и соответственно, в отвлечении от деятельности, в которой происходит их трансформация. Но преобразование потребностей на уровне человека охватывает также (и прежде всего) потребности, являющиеся у человека гомологами потребностей животных. "Голод, - замечает Маркс, - есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов"144.
Позитивистская мысль, конечно, видит в этом не более чем поверхностное отличие. Ведь для того, чтобы обнаружить "глубинную" общность потребности в пище у человека и животного, достаточно взять изголодавшегося человека. Но это не более чем софизм. Для изголодавшегося человека пища действительно перестает существовать в своей человеческой форме, и, соответственно, его потребность в пище "расчеловечивается"; но если это что-нибудь и доказывает, то только то, что человека можно довести голоданием до животного состояния, и ровно ничего не говорит о природе его человеческих потребностей.
Хотя потребности человека, удовлетворение которых составляет необходимое условие поддержания физического существования, отличаются от его потребностей, не имеющих своих гомологов у животных, различие это не является абсолютным, и историческое преобразование охватывает всю сферу потребностей.
Вместе с изменением и обогащением предметного содержания потребностей человека происходит также изменение и форм их психического отражения, в результате чего они способны приобретать идеаторный характер и благодаря этому становиться психологически инвариантными; так, пища остается пищей и для голодного, и для сытого человека. Вместе с тем развитие духовного производства порождает такие потребности, которые могут существовать только при наличии "плана сознания". Наконец, формируется особый тип потребностей потребностей предметно-функциональных, таких, как потребность в труде, художественном творчестве и т.д. Самое же главное состоит в том, что у человека потребности вступают в новые отношения друг с другом. Хотя удовлетворение витальных потребностей остается для человека "первым делом" и неустранимым условием его жизни, высшие, специально-человеческие потребности вовсе не образуют лишь наслаивающиеся на них поверхностные образования. Поэтому и происходит так, что когда на одну чашу весов ложатся фундаментальнейшие витальные потребности человека, а на другую - его высшие потребности, то перевесить могут как раз последние. Это общеизвестно и не требует доказательства.
Верно, конечно, что общий путь, который проходит развитие человеческих потребностей, начинается с того, что человек действует для удовлетворения своих элементарных, витальных потребностей; но далее это отношение обращается, и человек удовлетворяет свои витальные потребности для того, чтобы действовать. Это и есть принципиальный путь развития потребностей человека. Путь этот, однако, не может быть непосредственно выведен из движения самих потребностей, потому что за ним скрывается развитие их предметного содержания, т.е. конкретных мотивов деятельности человека.
Таким образом, психологический анализ потребностей неизбежно преобразуется в анализ мотивов. Для этого, однако, необходимо преодолеть традиционное субъективистское понимание мотивов, которое приводит к смешению совершенно разнородных явлений и совершенно различных уровней регуляции деятельности. Здесь мы встречаемся с настоящим сопротивлением: разве не очевидно, говорят нам, что человек, действует потому, что он хочет. Но субъективные переживания, хотения, желания и т.п. не являются мотивами потому, что сами по себе они не способны породить направленную деятельность, и, следовательно, главный психологический вопрос состоит в том, чтобы понять, в чем состоит предмет данного хотения, желания или страсти.
Еще меньше, конечно, оснований называть мотивами деятельности такие факторы, как тенденция к воспроизведению стереотипов поведения, тенденция к завершению начатого действия и т.д. В ходе осуществления деятельности возникает, конечно, множество "динамических сил". Однако силы эти могут быть отнесены к категории мотивов не с большим основанием, чем, например, инерция движения человеческого тела, действие которой тотчас обнаруживает себя, когда, например, быстро бегущий человек наталкивается на внезапно возникшее препятствие.
Особое место в теории мотивов деятельности занимают открыто гедонистические концепции, суть которых состоит в том, что всякая деятельность человека якобы подчиняется принципу максимизации положительных и минимизации отрицательных эмоций. Отсюда достижение удовольствия и освобождение от страдания и составляют подлинные мотивы, движущие человеком. Именно в гедонистических концепциях, как в фокусе линзы, собраны все идеологически извращенные представления о смысле существования человека, о его личности. Как и всякая большая ложь, концепции эти опираются на фальсифицируемую ими правду. Правда эта состоит в том, что человек действительно стремится быть счастливым. Но психологический гедонизм как раз и вступает в противоречие с этой настоящей большой правдой, разменивая ее на мелкую монету "подкреплений" и "самоподкреплений" в духе скиннеровского бихевиоризма.
Человеческая деятельность отнюдь не побуждается и не управляется так, как поведение лабораторных крыс с вживленными в мозговые "центры удовольствия" электродами, которые, если обучить их включению тока, бесконечно предаются этому занятию145. Можно, конечно, сослаться на сходные явления и у человека, такие, как, например, потребление наркотиков или гиперболизация секса; однако явления эти решительно ничего не говорят о действительной природе мотивов, об утверждающей себя человеческой жизни. Она ими, наоборот, разрушается.
Несостоятельность гедонистических концепций мотивации состоит, разумеется, не в том, что они преувеличивают роль эмоциональных переживаний в регулировании деятельности, а в том, что они уплощают и извращают реальные отношения. Эмоции не подчиняют себе деятельность, а являются ее результатом и "механизмом" ее движения.
В свое время Дж. Ст. Милль писал: "Я понял, что для того, чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тогда, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем". Такова "хитрая" стратегия счастья. Это, говорил он, психологический закон.
Эмоции выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются психическим отражением непосредственно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехом или возможностью успешной реализации отвечающей им деятельности субъекта146. При этом речь идет не о рефлексии этих отношений, а о непосредственно-чувственном их отражении, о переживании. Таким образом, они возникают вслед за актуализацией мотива (потребности) и до рациональной оценки субъектом своей деятельности.
Я не могу останавливаться здесь на анализе различных гипотез, которые так или иначе выражают факт зависимости эмоций от соотношения между "бытием и долженствованием". Замечу только, что факт, который прежде всего должен быть принят во внимание, заключается в том, что эмоции релевантны деятельности, а не реализующим ее действиям или операциям. Поэтому-то одни и те же процессы, осуществляющие разные деятельности, могут приобретать разную и даже противоположную эмоциональную окраску. Иначе говоря, роль положительного или отрицательно "санкционирования" выполняется эмоциями по отношению к эффектам, заданным мотивом. Даже успешное выполнение того или иного действия вовсе не всегда ведет к положительной эмоции, оно может породить и резко отрицательное переживание, сигнализирующее о том, что со стороны ведущего для личности мотива достигнутый успех психологически является поражением. Это относится и к уровню простейших приспособительных реакций. Акт чихания сам по себе, т.е. исключенный из каких бы то ни было отношений, вызывает, говорят нам, удовольствие; однако совсем иное чувство переживает герой рассказа Чехова, чихнувший в театре: это вызывает у него эмоцию ужаса, и он совершает ряд поступков, в результате которых погибает...
Многообразие и сложность эмоциональных состояний являются результатом раздвоения первичной чувственности, в которой ее познавательные и аффективные моменты слиты. Это раздвоение нельзя, конечно, представлять себе так, что эмоциональные состояния преобретают независимое от предметного мира существование. Возникая в предметных ситуациях, они как бы "метят" на своем языке эти ситуации и отдельные объекты, иногда даже входящие в них случайно или косвенно. Достаточно сослаться на обычное явление приписывания эмоционального знака самим вещам или отдельным людям, на формирование так называемых "аффективных комплексов" и т.п. Речь идет о другом, а именно о возникающей дифференциации в образе его предметного содержания и его эмоциональной окраски и о том, что в условиях сложных опосредствований человеческой деятельности аффектогенность объектов способна меняться (непредвиденная встреча с медведем обычно вызывает страх, однако при наличии специального мотива, например в ситуации охоты, встреча с ним может радовать). Главное же состоит в том, что эмоциональные процессы и состояния имеют у человека свое собственное положительное развитие. Это приходится специально подчеркивать, так как классические концепции человеческих эмоций как "рудиментов", идущие от Дарвина, рассматривают их трансформацию у человека как их инволюцию, что и порождает ложный идеал воспитания, сводящийся к требованию "подчинять чувства холодному рассудку".
Противоположный подход к проблеме состоит в том, что эмоциональные состояния имеют у человека свою историю, свое развитие. При этом происходит изменение их функций и их дифференциация, так что они образуют существенно разные уровни и классы. Это аффекты, возникающие внезапно и мимовольно (мы говорим: меня охватил гнев, но я обрадовался); далее, это собственно эмоции - состояния преимущественно идеаторные и ситуационные, с ними связаны предметные чувства, т.е. устойчивые, "кристаллизованные", по образному выражению Стендаля, в предмете эмоциональные переживания; наконец, это настроения - очень важные по своей "личностной" функции субъективные явления. Не вдаваясь в анализ этих различных классов эмоциональных состояний, замечу только, что они вступают между собой в сложные отношения: младший Ростов перед боем боится (и это эмоция), что им овладеет страх (аффект); мать может не на шутку рассердиться на напроказившего ребенка, ни на минуту не переставая его любить (чувство).
Многообразие эмоциональных явлений, сложность их взаимосвязей и исходов достаточно хорошо схватывается субъективно. Однако как только психология покидает плоскость феноменологии, то оказывается, что ей доступно исследование лишь самых грубых состояний. Так обстоит дело в периферических теориях (Джемс прямо говорил, что его теория не касается высших эмоций); так же обстоит дело и в современных психофизиологических концепциях.
Другой подход к проблеме эмоций состоит в том, чтобы исследовать "межмотивационные" отношения, которые, складываясь, характеризуют собой строение личности, а вместе с ним и сферу отражающих и опосредствующих ее функционирование эмоциональных переживаний.
Генетически исходным для человеческой деятельности является несовпадение мотивов и целей. Напротив, их совпадение есть вторичное явление; либо результат приобретения целью самостоятельной побудительной силы, либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-цели. В отличие от целей, мотивы актуально не сознаются субъектом: когда мы совершаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отдаем себе отчета в мотивах, которые их побуждают. Правда, нам нетрудно привести их мотивировку, но мотивировка вовсе не всегда содержит в себе указание на их действительный мотив.
Мотивы, однако, не отделены от сознания. Даже когда мотивы не сознаются, т.е. когда человек не отдает себе отчета в том, что побуждает его совершать те или иные действия, они все же находят свое психическое отражение, но в особой форме - в форме эмоциональной окраски действий. Эта эмоциональная окраска (ее интенсивность, ее знак и ее качественная характеристика) выполняет специфическую функцию, что и требует различать понятие эмоции и понятие личностного смысла. Их несовпадение не является, однако, изначальным: по-видимому, на более низких уровнях предметы потребности как раз непосредственно "метятся" эмоцией. Несовпадение это возникает лишь в результате происходящего в ходе развития человеческой деятельности раздвоения функций мотивов.
Такое раздвоение возникает вследствие того, что деятельность необходимо становится полимотивированной, т.е. одновременно отвечающей двум или нескольким мотивам147. Ведь действия человека объективно всегда реализуют некоторую совокупность отношений: к предметному миру, к окружающим людям, к обществу, к самому себе. Так, трудовая деятельность общественно мотивирована, но она управляется также такими мотивами, как, скажем, материальное вознаграждение. Оба эти мотива хотя и сосуществуют, но лежат как бы в разных плоскостях. В условиях социалистических отношений смысл труда порождается для рабочего общественными мотивами; что же касается материального вознаграждения, то этот мотив, конечно, тоже выступает для него, но лишь в функции стимулирования, хотя ион и побуждает, "динамизирует" деятельность, но лишен главной функции - функции смыслообразования.
Таким образом, одни мотивы, побуждая деятельность, вместе с тем придают ей личностный смысл; мы будем называть их смыслообразующими мотивами. Другие, сосуществующие с ними, выполняя роль побудительных факторов (положительных или отрицательных) - порой остро эмоциональных, аффективных, - лишены смыслообразующей функции; мы будем условно называть такие мотивы мотивами-стимулами148. Характерная черта: когда важная по своему личностному смыслу для человека деятельность сталкивается в ходе своего осуществления с негативной стимуляцией, вызывающей даже сильное эмоциональное переживание, то личностный смысл ее от этого не меняется; чаще происходит другое, а именно своеобразная, быстро нарастающая психологическая дискредитация возникшей эмоции. это хорошо известное явление заставляет еще раз задуматься над вопросом об отношении эмоционального переживания к личностному смыслу149.
Распределение функций смыслообразования и только побуждения между мотивами одной и той же деятельности позволяет понять главные отношения, характеризующие мотивационную сферу личности: отношения иерархии мотивов. Иерархия эта отнюдь не строится по шкале их близости к витальным (биологическим) потребностям, подобно тому, как это представляет себе, например, Маслоу: в основе иерархии лежит необходимость поддерживать физиологический гомеостазис; выше - мотивы самосохранения; далее уверенность, престижность; наконец, на самой вершине иерархии - мотивы познавательные и эстетические150. Главная проблема, которая здесь возникает, заключается не в том, насколько правильна данная (или другая, подобная ей) шкала, а в том, правомерен ли самый принцип такого шкалирования мотивов. Дело в том, что ни степень близости к биологическим потребностям, ни степень побудительности и аффектогенности тех или иных мотивов еще не определяют иерархических отношений между ними. Эти отношения определяются складывающимися связями деятельности субъекта, их опосредствованиями и поэтому являются релятивными. Это относится и к главному соотношению - к соотношению смыслообразующих мотивов и мотивов-стимулов. В структуре одной деятельности данный мотив может выполнять функцию смыслообразования, в другой - функцию дополнительной стимуляции. Однако смыслообразующие мотивы всегда занимают более высокое иерархическое место, даже если они не обладают прямой аффектогенностью. Являясь ведущими в жизни личности, для самого субъекта они могут оставаться "за занавесом" - и со стороны сознания, и со стороны своей непосредственной аффективности.
Факт существования актуально несознаваемых мотивов вовсе не выражает собой особого начала, таящегося в глубинах психики. Несознаваемые мотивы имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое отражение: реальное бытие, деятельность человека в объективном мире. Несознаваемое и сознаваемое не противостоят друг другу; это лишь разные формы и уровни психического отражения, находящегося в строгой соотнесенности с тем местом, которое занимает отражаемое в структуре деятельности, в движении ее системы. Если цели и отвечающие им действия необходимо сознаются, то иначе обстоит дело с осознанием их мотива - того, ради чего ставятся и достигаются данные цели. Предметное содержание мотивов всегда, конечно, так или иначе воспринимается, представляется. В этом отношении объект, побуждающий действовать, и объект, выступающий в качестве орудия или преграды, так сказать, равноправны. Другое дело - осознание объекта в качестве мотива. Парадокс состоит в том, что мотивы открываются сознанию только объективно, путем анализа деятельности, ее динамики. Субъективно же они выступают только в своем косвенном выражении - в форме переживания желания, хотения, стремления к цели. Когда передо мною возникает та или иная цель, то я не только сознаю ее, представляю себе ее объективную обусловленность, средства ее достижения и более отдаленные результаты, к которым она ведет, вместе с тем я хочу достичь ее (или, наоборот, она меня отвращает от себя). Эти непосредственные переживания и выполняют роль внутренних сигналов, с помощью которых регулируются осуществляющиеся процессы. Субъективно выражающийся же в этих внутренних сигналах мотив прямо в них не содержится. Это и создает впечатление, что они возникают эндогенно и что именно они являются силами, движущими поведением.
Осознание мотивов есть явление вторичное, возникающее только на уровне личности и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития. Для совсем маленьких детей этой задачи просто не существует. Даже на этапе перехода к школьному возрасту, когда у ребенка появляется стремление пойти в школу, подлинный мотив, лежащий за этим стремлением, скрыт от него, хотя он и не затрудняется в мотивировках, обычно воспроизводящих знаемое им. Выяснить этот подлинный мотив можно только объективно, "со стороны", изучая, например, игры детей "в ученика", так как в ролевой игре легко обнажается личностный смысл игровых действий и, соответственно, их мотив151. Для осознания действительных мотивов своей деятельности субъект тоже вынужден идти по "обходному пути", с той, однако, разницей, что на этом пути его ориентируют сигналы-переживания, эмоциональные "метки" событий.
День, наполненный множеством действий, казалось бы, вполне успешных, тем не менее может испортить человеку настроение, оставить у него некий неприятный эмоциональный осадок. На фоне забот для этот осадок едва замечается. Но вот наступает минута, когда человек как бы оглядывается и мысленно перебирает прожитый день, в эту-то минуту, когда в памяти всплывает определенное событие, его настроение приобретает предметную отнесенность: возникает аффективны сигнал, указывающий, что именно это событие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например, что это его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели, единственно ради которой, как ему думалось, он действовал; и вот оказывается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было достижение успеха для себя. Он стоит перед "задачей на личностный смысл", но она не решается сама собой, потому что теперь она стала задачей на соотношение мотивов, которое характеризует его как личность.
Нужна особая внутренняя работа, чтобы решить такую задачу и, может быть, отторгнуть от себя то, что обнажилось. Ведь беда, говорил Пирогов, если вовремя этого не подметишь и не остановился. Об этом писал и Герцен, а вся жизнь Толстого - великий пример такой внутренней работы.
Процесс проникновения в личность выступает здесь со стороны субъекта, феноменально. Но даже и в этом феноменальном его проявлении видно, что он заключается в уяснении иерархических связей мотивов. Субъективно они кажутся выражающими психологические "валентности", присущие самим мотивам. Однако научный анализ должен идти дальше, потому что образование этих связей необходимо предполагает трансформирование самих мотивов, происходящее в движении всей той системы деятельности субъекта, в которой формируется его личность.
Ситуация развития человеческого индивида обнаруживает свои особенности уже на самых первых этапах. Главная из них - это опосредствованный характер связей ребенка с окружающим миром. Изначально прямые биологические связи ребенок - мать очень скоро опосредствуются предметами: мать кормит ребенка из чашки, надевает на него одежду и, занимая его, манипулирует игрушкой. Вместе с тем связи ребенка с вещами опосредствуются окружающими людьми: мать приближает ребенка к привлекающей его вещи, подносит ее к нему или, может быть, отнимает у него. Словом, деятельность ребенка все более выступает как реализующая его связи с человеком через вещи, а связи с вещами - через человека.
Эта ситуация развития приводит к тому, что вещи открываются ребенку не только в их физических свойствах, но и в том особом качестве, которое они приобретают в человеческой деятельности - в своем функциональном значении (чашка - из чего пьют, стул - на чем сидят, часы - то, что носят на руке, и т.д.), а люди - как "повелители" этих вещей, от которых зависят его связи с ними. Предметная деятельность ребенка приобретает орудийную структуру, а общение становится речевым, опосредствованным языком152.
В этой исходной ситуации развития ребенка и содержится зерно тех отношений, дальнейшее развертывание которых составляет цепь событий, ведущих к формированию его как личности. Первоначально отношения к миру вещей и к окружающим людям слиты для ребенка между собой, но дальше происходит их раздвоение, и они образуют разные, хотя и взаимосвязанные, линии развития, переходящие друг в друга.
В онтогенезе эти переходы выражаются в чередующихся сменах фаз: фаз преимущественно развития предметной (практической и познавательной) деятельности - фазами развития взаимоотношений с людьми, с обществом153. Но такие же переходы характеризуют движение мотивов внутри каждой фазы. В результате и возникают те иерархические связи мотивов, которые образуют "узлы" личности.
Завязывание этих узлов представляет собой процесс скрытый и на разных этапах развития выражающийся по-разному. Выше я описывал одно из явлений, характеризующих механизм этого процесса на стадии, когда включение предметного действия ребенка в его отношение к отсутствующему в данный момент взрослому хотя и меняет смысл достигнутого результата, но само действие еще полностью остается "полевым". Как же происходят дальнейшие изменения? Факты, полученные в исследовании дошкольников разного возраста, показывают, что изменения эти подчиняются определенным правилам.
Одно из них состоит в том, что в ситуации разнонаправленой мотивации раньше возникает подчинение действия требованию человека, позже объективным межпредметным связям. Другое открывшееся в опытах правило тоже выглядит несколько парадоксально: оказывается, что в условиях двояко мотивированной деятельности предметно-вещественный мотив способен выполнить функцию подчиняющего себе другой раньше, когда он дан ребенку в форме только представления, мысленно, и лишь позже - оставаясь в актуальном поле восприятия.
Хотя правила эти выражают генетическую последовательность, они имеют и общее значение. Дело в том, что при обострении ситуаций описанного типа возникает явление смещения (decalage), в результате которого обнажаются эти более простые управляющие отношения; известно, например, что подняться в атаку легче по прямому приказу командира, чем по самокоманде. Что же касается формы, в какой выступают мотивы, то в сложных обстоятельствах волевой деятельности очень ясно обнаруживается, что только идеальный мотив, т.е. мотив, лежащий вне векторов внешнего поля, способен подчинять себе действия с противоположно направленными внешними мотивами. Говоря фигурально, психологический механизм жизни-подвига можно искать в человеческом воображении.
Процесс формирования личности со стороны изменений, о которых идет речь, может быть представлен как развитие воли, и это не случайно. Безвольное, импульсивное действие есть действие безличное, хотя о потере воли можно говорить только по отношению к личности (ведь нельзя потерять то, чего не имеешь). Поэтому авторы, которые считают волю важнейшей чертой личности, с эмпирической точки зрения правы154. Воля, однако, не является ни началом, ни даже "стержнем" личности, это лишь одно из ее выражений. Действительную основу личности составляет то особое строение целокупных деятельностей субъекта, которое возникает на определенном этапе развития его человеческих связей с миром.
Человек живет как бы во все более расширяющейся для него действительности. Вначале это узкий круг непосредственно окружающих его людей и предметов, взаимодействие с ними, чувственное их восприятие и усвоение известного о них, усвоение их значений. Но далее перед ним начинает открываться действительность, лежащая далеко за пределами его практической деятельности и прямого общения: раздвигаются границы познаваемого, представляемого им мира. Истинное "поле", которое определяет теперь его действия, есть не просто наличное, но существующее - существующее объективно или иногда только иллюзорно"
Знание субъектом этого существующего всегда опережает его превращение в определяющее его деятельность. Такое знание выполняет очень важную роль в формировании мотивов. На известном уровне развития мотивы сначала выступают как только "знаемые", как возможные, реально еще не побуждающие никаких действий. Для понимания процесса формирования личности нужно непременно это учитывать, хотя само по себе расширение знаний не является определяющим для него; поэтому-то, кстати говоря, воспитание личности и не может сводиться к обучению, к сообщению знаний.
Формирование личности предполагает развитие процесса целеобразования и, соответственно, развития действий субъекта. Действия, все более обогащаясь, как бы перерастают тот круг деятельностей, которые они реализуют, и вступают в противоречие с породившими их мотивами. Явления такого перерастания хорошо известны и постоянно описываются в литературе по возрастной психологии, хотя и в других терминах; они -то и образуют так называемые кризисы развития кризис трех лет, семи лет, подросткового периода, как и гораздо меньше изученные кризисы зрелости. В результате происходит сдвиг мотивов на цели, изменение их иерархии и рождение новых мотивов - новых видов деятельности; прежние цели психологически дискредитируются, а отвечающие им действия или вовсе перестают существовать, или превращаются в безличные операции.
Внутренние движущие силы этого процесса лежат в исходной двойственности связей субъекта с миром, в их двоякой опосредованности - предметной деятельностью и общением. Ее развертывание порождает не только двойственность мотивации действий, но благодаря этому также и соподчинения их, зависящие от открывающихся перед субъектом объективных отношений, в которые он вступает. Развитие и умножение этих особых по своей природе соподчинений, возникающих только в условиях жизни человека в обществе, занимает длительный период, который может быть назван этапом стихийного, не направляемого самосознанием складывающейся личности. На этом этапе, продолжающемся вплоть до подросткового возраста, процесс формирования личности, однако, не заканчивается, он только подготавливает рождение сознающей себя личности.
В педагогической и психологической литературе постоянно указывается то младший дошкольный, то подростковый возраст как переломные в этом отношении. Личность действительно рождается дважды: первый раз - когда у ребенка проявляются в явных формах полимотивированность и соподчиненность его действий (вспомним феномен "горькой конфеты" и подобные ему), второй раз когда возникает его сознательная личность. В последнем случае имеется в виду какая-то особая перестройка сознания. Возникает задача - понять необходимость этой перестройки и то, в чем именно она состоит.
Эту необходимость создает то обстоятельство, что, чем более расширяются связи субъекта с миром, тем более они перекрещиваются между собой. Его действия, реализующие одну его деятельность, одно отношение, объективно оказываются реализующими и какое-то другое его отношение. Возможное несовпадение или противоречие их не создает, однако, альтернатив, которые решаются просто "арифметикой мотивов". Реальная психологическая ситуация, порождаемая перекрещивающимися связями субъекта с миром, в которые независимо от него вовлекаются каждое его действие и каждый акт его общения с другими людьми, требует от него ориентировки в системе этих связей. Иными словами, психическое отражение, сознание уже не может оставаться ориентирующим лишь те или иные действия субъекта, оно должно также активно отражать иерархию их связей, процесс происходящего подчинения и переподчинения их мотивов. А это требует особого внутреннего движения сознания.
В движении индивидуального сознания, описанном раньше как процесс взаимопереходов непосредственно-чувственных содержаний и значений, приобретающих в зависимости от мотивов деятельности тот или иной смысл, теперь открывается движение еще в одном измерении. Если описанное раньше движение образно представить себе как движение в горизонтальной плоскости, то это новое движение происходит как бы по вертикали. Оно заключается в соотнесении мотивов друг с другом: некоторые занимают место подчиняющих себе другие и как бы возвышаются над ними, некоторые, наоборот, опускаются до положения подчиненных или даже вовсе утрачивают свою смыслообразующую функцию. Становление этого движения и выражает собой становление связной системы личностных смыслов - становление личности.
Конечно, формирование личности представляет собой процесс непрерывный, состоящий из ряда последовательно сменяющихся стадий, качественные особенности которых зависят от конкретных условий и обстоятельств. Поэтому, прослеживая последовательное его течение, мы замечаем лишь отдельные сдвиги. Но если взглянуть на него как бы с некоторого удалении, то переход, знаменующий собой подлинное рождение личности, выступает как событие, изменяющее ход всего последующего психического развития.
Существуют многие явления, которые отмечают этот переход. Прежде всего это перестройка сферы отношений к другим людям, к обществу. Если на предшествующих стадиях общество открывается в расширяющихся общениях с окружающими и поэтому преимущественно в своих персонифицированных формах, то теперь это положение оборачивается: окружающие люди все более начинают выступать через объективные общественные отношения. Переход, о котором идет речь, и начинает собой изменения, определяющие главное в развитии личности, в ее судьбе.
Необходимость для субъекта ориентироваться в расширяющейся системе его связей с миром раскрывается теперь в новом своем значении: как порождающая процесс развертывания общественной сущности субъекта. Во всей своей полноте это развертывание составляет перспективу исторического процесса. Применительно же к формированию личности на том или ином этапе развития общества и в зависимости от места, занимаемого индивидом в системе наличных общественных отношений, перспектива эта выступает лишь как эвентуально содержащая в себе идеальную "конечную точку".
Одно из изменений, за которым скрывается новая перестройка иерархии мотивов, проявляется в утрате самоценности для подростка отношений в интимном круге его общения. Так, требования, идущие со стороны даже самых близких взрослых, сохраняют теперь свою смыслообразующую функцию лишь при условии, что они включены в более широкую социальную мотивационную сферу, в противном случае они вызывают явление "психологического бунтарства". Это вхождение подростка в более широкий круг общения вовсе, однако, не значит, что интимное, личностное как бы отходит теперь на второй план. Напротив, именно в этот период и именно поэтому происходит интенсивное развитие внутренней жизни: наряду с приятельством возникает дружба, питаемая взаимной конфидентностью; меняется содержанием писем, которые теряют свой стереотипный и описательный характер, и в них появляются описания переживаний; делаются попытки вести интимные дневники и начинаются первые влюбленности.
Еще более глубокие изменения отмечают последующие уровни развития, включительно до уровня, на котором личностный смысл приобретает сама система объективных общественных отношений, ее выражения. Конечно, явления, возникающие на этом уровне, еще более сложны и могут быть по-настоящему трагическими, но и здесь происходит то же самое: чем более открывается для личности общество, тем более наполненым становится его внутренний мир.
Процесс развития личности всегда остается глубоко индивидуальным, неповторимым. Он дает сильные смещения по абсциссе возраста, а иногда вызывает социальную деградацию личности. Главное - он протекает совершенно по-разному в зависимости от конкретно-исторических условий, от принадлежности индивида к той или иной социальной среде. Он особенно драматичен в условиях классового общества с его неизбежными отчуждениями и парциализацией личности, с его альтернативами между подчинением и господством. Само собой разумеется, что конкретные жизненные обстоятельства накладывают свою печать на ход развития личности и в социалистическом обществе. Уничтожение объективных условий, образующих преграду для возвращения человеку его действительной сущности - для всестороннего и гармонического его личности, делает эту перспективу впервые реальной, но вовсе не перестраивает личность автоматически. Фундаментальное изменение состоит в другом, в том, что возникает новое движение: борьба общества за человеческую личность. Когда мы говорим: "Во имя человека, для человека" это означает не просто для его потребления, это - для его личности, хотя при этом, конечно, подразумевается, что человек должен быть обеспечен и материальными благами, и духовной пищей.
Если снова вернуться к явлениям, отличающим переход от периода подготовления личности к периоду ее развития, то следует указать еще одну происходящую трансформацию. Это трансформация выражения классовых особенностей личности, а говоря шире - особенностей, зависящих от социально дифференциации общества. Классовая принадлежность субъекта уже с самого начала обусловливает развитие его связей с окружающим миром, большую или меньшую широту его практической деятельности, его общений, его знаний и усваиваемых норм поведения. Все это и составляет те приобретения, из которых складывается личность на этапе ее первоначального формирования. Можно ли и нужно ли говорить применительно к этому о классовом характере личности? Да, если иметь в виду то, что ребенок перенимает из окружения; нет, потому что на этом этапе он является лишь объектом, если можно так выразиться, своего класса, социальной группы. Дальнейший же переворот состоит в том, что он становится их субъектом. Теперь, и только теперь, его личность начинает формироваться как классовая в ином, собственном значении слова: сначала, может быть, безотчетно, потом сознавая это, но он рано или поздно неизбежно занимает свою позицию - более активную или менее активную, решительную или колеблющуюся. Поэтому в условиях классовых конфронтаций он не просто "оказывается", а сам встает по ту или другую сторону баррикад.
Оказывается другое, а именно, что на каждом повороте жизненного пути ему нужно от чего-то освобождаться, что-то утверждать в себе, и все это нужно делать, а не только "подвергаться влияниям среды".
Наконец, на том же рубеже происходит еще одно изменение, тоже меняющее самый "механизм" формирования личности. Выше я говорил о все более расширяющейся действительности, которая существует для субъекта актуально. Но она существует также во времени - в форме его прошлого и в форме предвидимого им будущего. Конечно, прежде всего имеется в виду первое индивидуальный опыт субъекта, функцией которого якобы и является его личность. И это снова воскрешает формулу о личности как о продукте врожденных свойств и приобретенного опыта. На ранних этапах развития формула эта еще может казаться правдоподобной, особенно если ее не упрощать и учитывать всю сложность механизмов формирования опыта. Однако в условиях происходящей иерархизации мотивов она все более утрачивает свое значение, а на уровне личности как бы опрокидывается.
Дело в том, что на этом уровне прошлые впечатления, события и собственные действия субъекта отнюдь не выступают для него как покоящиеся пласты его опыта. Они становятся предметом его отношения, его действий и потому меняют свой вклад в личность. Одно в этом прошлом умирает, лишается своего смысла и превращается в простое условие и способы его деятельности сложившиеся способности, умения, стереотипы поведения; другое открывается ему в совсем новом свете и приобретает прежде не увиденное им значение; наконец, что-то из прошлого активно отвергается субъектом, психологически перестает существовать для него, хотя и остается на складах его памяти. Эти изменения происходят постоянно, но они могут и концентрироваться, создавая нравственные переломы. Возникающая переоценка прежнего, установившегося в жизни, приводит к тому, что человек сбрасывает с себя груз своей биографии. Разве не свидетельствует это о том, что вклады прошлого опыта в личность стали зависимыми от самой личности, стали ее функцией?
Это оказывается возможным благодаря возникшему новому внутреннему движению в системе индивидуального сознания, которое я образно назвал движением "по вертикали". Не следует только думать, что перевороты в прошлом личности производятся сознанием, сознание не производит, а опосредствует их; производятся же они действиями субъекта, иногда даже внешними - разрывами прежний общений, переменой профессии, практическим вхождением в новые обстоятельства. Прекрасно описано у Макаренко: старая одежда принимаемых в колонию беспризорников публично сжигается ими на костре.
Вопреки своей распространенности, взгляд на личность как на продукт биографии человека является неудовлетворительным, оправдывающим фаталистическое понимание его судьбы (обыватель так и думает: ребенок украл, - значит, станет вором!). Взгляд этот, конечно, допускает возможность изменить что-то в человеке, но только ценой внешнего вмешательства, силой своей перевешивающего сложившееся в его опыте. Это - концепция примата кары, а не раскаяния, награды, а не действий, которые она венчает. Упускается главный психологический факт, а именно, что человек вступает в отношение к своему прошлому, которое по-разному входит в наличное для него - в память его личности. Толстой советовал: замечай, что помнишь, что не помнишь; по этим признакам узнаешь сам себя155.
Неверен этот взгляд еще и потому, что расширение действительности для человека происходит не только в направлении прошлого, но и в направлении будущего. Как и прошлое, будущее составляет наличное в личности. Открывшаяся человеку жизненная перспектива есть не просто продукт "опережающего отражения", а его достояние. В этом сила и правда того, что писал Макаренко о воспитательном значении ближних и дальних перспектив. То же и для взрослых. Вот какую притчу я однажды услышал на Урале от старика конюха: когда лошадь на трудной дороге начинает спотыкаться, то нужно не нахлестывать ее, а поднять ей голову повыше, чтобы дальше видела перед собой.
Личность создается объективными обстоятельствами, но не иначе как через целокупность его деятельности, осуществляющей его отношения к миру. Ее особенности и образуют то, что определяет тип личности. Хотя вопросы дифференциальной психологии не входят в мою задачу, анализ формирования личности тем не менее приводит к проблеме общего подхода в исследовании этих вопросов.
Первое основание личности, которое не может игнорировать никакая дифференциально-психологическая концепция, есть богатство связей индивида с миром. Это богатство и отличает человека, жизнь которого охватывает обширный круг разнообразной деятельности, от того берлинского учителя, "мир которого простирается от Маобита до Кепеника и наглухо заколочен за Гамбургскими воротами, отношения которого к этому миру сведены до минимума его жалким положением в жизни"156. Само собою разумеется, что речь идет о действительных, а не об отчужденных от человека отношениях, которые противостоят ему и подчиняют его себе. Психологически мы выражаем эти действительные отношения через понятие деятельности, ее смыслообразующих мотивов, а не на языке стимулов и выполняемых операций. К этому нужно прибавить, что деятельности, составляющие основания личности, включают в себя также и деятельности теоретические и что в ходе развития круг их способен не только расширяться, но и оскудевать; в эмпирической психологии это называется "сужением интересов". Одни люди этого оскудения не замечают, другие, подобно Дарвину, жалуется на это как на беду157.
Различия, которые здесь существуют, являются не только количественными, выражающими меру широты открывшегося человеку мира в пространстве и времени - в его прошлом и будущем. За ними лежат различия в содержании тех предметных и социальных отношений, которые заданы объективными условиями эпохи, нации, класса. Поэтому подход к типологии личностей, даже если она учитывает только один этот параметр, как теперь принято говорить, не может не быть конкретно-историческим. Но психологический анализ не останавливается на этом, ибо связи личности с миром могут быть как беднее тех, что задаются объективными условиями, так и намного превосходить их.
Другой, и притом важнейший, параметр личности есть степень иерархизированности деятельностей, их мотивов. Степень эта бывает очень разной, независимо от того, узко или широко основание личности, образуемое его связями с окружающим.Иерархии мотивов существуют всегда, на всех уровнях развития. Они-то и образуют относительно самостоятельные единицы жизни личности, которые могут быть менее крупными или более крупными, или более крупными, разъединенными между собой или входящими в единую мотивационную сферу. Разъединенность этих, иерархизированных внутри себя, единиц жизни создает психологический облик человека, живущего отрывочно - то в одном "поле", то в другом. Напротив, более высокая степень иерархизации мотивов выражается в том, что свои действия человек как бы примеривает к главному для него мотиву-цели, и тогда может оказаться, что одни стоят в противоречии с этим мотивом, другие прямо отвечают ему, а некоторые уводят в сторону от него.
Когда имеют в виду главный мотив, побуждающий человека, то обычно говорят о жизненной цели. Всегда ли, однако, этот мотив адекватно открывается сознанию? С порога ответить на этот вопрос нельзя, потому что его осознание в форме понятия, идеи происходит не само собою, а в том движении индивидуального сознания, в результате которого субъект только и способен преломить свое внутреннее через систему усваиваемых им значений, понятий. Об этом уже говорилось, как и о той борьбе, которая ведется в обществе за сознание человека.
Смысловые единицы жизни могут собраться как бы в одну точку, но это формальная характеристика. Главным остается вопрос о том, какое место занимает эта точка в многомерном пространстве, составляющем реальную, хотя не всегда видимую индивидом, подлинную действительность. Вся жизнь Скупого рыцаря направлена на одну цель: возведение "державы золота". Эта цель достигнута ("Кто знает, сколько горьких воздержаний, обузданных страстей, тяжелых дум, дневных забот, ночей бессонных все это стоило?"), но жизнь обрывается ничем, цель оказалась бессмысленной. Словами "Ужасный век, ужасные сердца!" заканчивает Пушкин трагедию о Скупом.
Иная личность, с иной судьбой складывается, когда ведущий мотив-цель возвышается до истинно человеческого и не обосабливает человека, а сливает его жизнь с жизнью людей, их благом. В зависимости от обстоятельств, выпадающих на долю человека, такие жизненные мотивы могут приобретать очень разное содержание и разную объективную значительность, но только они способны создать внутреннюю психологическую оправданность его существования, которая составляет смысл и счастье жизни.Вершина этого пути - человек, ставший, по словам Горького, человеком человечества.
Здесь мы подходим к самому сложному параметру личности: к общему типу ее строения. Мотивационная сфера человека даже в наивысшем ее развитии никогда не напоминает застывшую пирамидуА. Она может быть сдвинута, эксцентрична по отношению к актуальному пространству исторической действительности, и тогда мы говорим об об односторонности личности. Она может сложиться, наоборот, как многосторонняя, включающая широкий круг отношений. Но и в том, и в другом случае она необходимо отражает объективное несовпадение этих отношений, противоречия между ними, смену места, которое они в ней занимают.
Структура личности представляет собой относительно устойчивую конфигурацию главных, внутри себя иерархизированных, мотивационных линий. Речь идет о том, что неполно описывается как "направленность личности", неполно потому, что даже при наличии у человека отчетливой ведущей линии жизни она не может оставаться единственной. Служение избранной цели, идеалу вовсе не исключает и не поглащает других жизненных отношений человека, которые, в свою очередь, формируют смыслообразующие мотивы. Образно говоря, мотивационная сфера личности всегда является многовершинной, как и та объективная системаксиологических понятий, характеризующая идеологию данного общества, данного класса, социального слоя, которая коммуницируется и усваивается (или отвергается) человеком.
Внутренние соотношения главных мотивационных линий в целокупности деятельностей человека образуют как бы общий "психологический профиль" личности. Порой он складывается как уплощенный, лишенный настоящих вершин, тогда малое в жизни человек принимает за великое, а великого не видит совсем. Такая нищета личности может при определенных социальных условиях сочетаться с удовлетворением как угодно широкого круга повседневных потребностей. В этом, кстати сказать, заключается та психологическая угроза, которую несет личности человека современное общество потребления.
Иная структура психологического профиля личности создается рядоположенностью жизненных мотивов, часто сочетающейся с возникновением мнимых вершин, образуемых только "знаемыми мотивами" - стереотипами идеалов, лишенных личностного смысла. Однако такая структура является преходящей: сначала рядоположенные линии разных жизненных отношений вступают затем во внутренние связи. Это происходит неизбежно, но не само собой, а в результате той внутренней работы, о которой я говорил выше и которая выступает в форме особого движения сознания.
Многообразные отношении, в которые человек вступает к действительности, являются объективно противоречивыми. Их противоречия и порождают конфликты, которые при определенных условиях фиксируются и входят в структуру личности. Так, исторически возникшее отделение внутренней теоретической деятельности от практической порождает не только односторонность развития личности, но может вести к психологическому разладу, к расщеплению личности на две посторонние друг другу сферы - сферу ее проявлений в реальной жизни и сферу ее проявлений в жизни, которая существует только иллюзорно, только в аутистическом мышлении. Нельзя описать такой разлад психологически более проникновенно, чем это сделал Достоевский: от жалкого существования, заполненного бессмысленными делами, его герой уходит в жизнь воображения, в мечты; перед нами как бы две личности, одна - личность человека униженно-робкого, чудака, забившегося в свою нору, другая - личность романтическая и даже героическая, открытая всем жизненным радостям. И все-таки это жизнь одного и того же человека, поэтому неотвратимо наступает момент, когда мечты рассеиваются, приходят годы угрюмого одиночества, тоски и уныния.
Личность героя "Белых ночей" - явление особенное, даже исключительное. Но через эту исключительность проступает общая психологическая правда. Правда эта состоит в том, что структура личности не сводится ни к богатству связей человека с миром, ни к степени их иерархизированности, что ее характеристика лежит в соотношении разных систем сложившихся жизненных отношений, порождающих борьбу между ними. Иногда эта борьба проходит во внешне неприметных, обыденно драматических, так сказать, формах и не нарушает гармоничности личности, ее развития; ведь гармоническая личность вовсе не есть личность, не знающая никакой внутренней борьбы. Однако иногда эта внутренняя борьба становится главным, что определяет весь облик человека - такова структура трагической личности.
Итак, теоретический анализ позволяет выделить по меньшей мере три основных параметра личности: широту связей человека с миром, степень их иерархизированности и общую их структуру. Конечно, эти параметры еще не дают дифференциально-психологической типологии, они способны служить не более чем скелетной схемой, которая еще должна быть наполнена живым конкретно-историческим содержанием. Но это задача специальных исследований. Не произойдет ли, однако, при этом подмена психологии социологией, не утратится ли "психологическое" в личности?
Вопрос этот возникает вследствие того, что подход, о котором идет речь, отличается от привычного в психологии личности антропологизма (или культур антропологизма), рассматривающего личность как индивида, обладающего психофизиологическими и психологическими особенностями, измененными в процессе его адаптации к социальной среде. Он, напротив, требует рассматривать личность как новое качество, порождаемое движением системы объективных общественных отношений, в которое вовлекается его деятельность. Личность, таким образом, перестает казаться результатом прямого наслаивания внешних влияний; она выступает как то, что человек делает из себя, утверждая свою человеческую жизнь. Он утверждает ее и в повседневных делах и общениях, и в людях, которым он передает частицу себя, и на баррикадах классовых боев, и на полях сражений за Родину, порою сознательно утверждая ее даже ценой своей физической жизни.
Что же касается таких психологических "подструктур личности", как темперамент, потребности и влечения, эмоциональные переживания и интересы, установки, навыки и привычки, нравственные черты и т.д., то они, разумеется, отнюдь не исчезают. Они только иначе открывают себя: одни - в виде условий, другие - в своих порождениях и трансформациях, в сменах своего места в личности, происходящих в процессе ее развития.
Так, особенности нервной системы, бесспорно, представляют собой индивидуальные и к тому же весьма устойчивые черты, черты эти, однако, отнюдь не являются образующими человеческую личность. В своих действиях человек сознательно или бессознательно считается с чертами своей конституции, так же как он считается с внешними условиями своих действий и с наличными у него средствами их осуществления. Характеризуя человека в качестве природного существа, они, однако, не могут играть роль тех сил, которые определяют складывающуюся у него мотивацию деятельности и целеобразование. Единственно, пожалуй, реальная, хотя и вторично возникающая здесь, проблема психологии личности - это проблема формирования действий субъекта, направленных на свои собственные врожденные или приобретенные особенности, которые прямо не входят в психологическую характеристику его личностной сферы.
Тем менее могут рассматриваться как подструктуры, факторы или "модусы" личности потребности и установки. Так они выступают только в абстракции от деятельности субъекта, в которой происходят их метаморфозы; но не эти метаморфозы создают личность; наоборот, они сами порождаются движением развития личности. Это движение подчиняется той же формуле, которая описывает преобразование человеческих потребностей. Она начинается с того, что субъект действует ради поддержания своего существования; оно приводит к тому, что субъект поддерживает свое существование ради того, чтобы действовать - делать дело своей жизни, осуществлять свое человеческое назначение. Переворот этот, завершая этап становления личности, вместе с тем открывает неограниченные перспективы ее развития.
Предметно-вещественные "потребности для себя" насыщаемы, и их удовлетворение ведет к тому, что они низводятся до уровня условий жизни, которые тем меньше замечаются человеком, чем привычнее они становятся. Поэтому личность не может развиваться в рамках потребления, ее развитие необходимо предполагает смещение потребностей на созидание, которое одно не знает границ.
Нужно ли это подчеркивать? Вероятно, нужно, потому что наивная, а по сути, пережиточная мысль иногда представляет переход к принципу "по потребностям" чуть ли не как переход к сверхпроцветающему обществу потребления. Упускается из виду, что при этом необходимо происходит преобразование материального потребления, что возможность для всех удовлетворить эти потребности уничтожает самоценность вещей, им отвечающих, уничтожает ту противоестественную функцию, которую они выполняют в частнособственническом обществе, - функцию утверждения человеком через них самого себя, своей "престижности".
Последний теоретический вопрос, на котором я остановлюсь, это вопрос об осознании себя как личности. В психологии он обычно ставится как вопрос о самосознании, о процессе его развития. Существует огромное число работ, посвященных исследованию этого процесса. Они содержат детальные данные, характеризующие этапы формирования в онтогенезе представлений о себе. Речь идет о формировании так называемой схемы тела, способности локализовать свои интероцептивные ощущения, о развитии познания своего внешнего облика узнавания себя в зеркале, на фотографии. Тщательно прослежен процесс развития у детей оценок других и самого себя, в которых прежде выделяются физические особенности, потом к ним присоединяются особенности психологические и нравственные. Параллельно идущее изменение заключается в том, что парциальные характеристики других и самого себя уступают свое место характеристикам более общим, охватывающим человека в его целостности и выделяющим существенные его черты. Такова эмпирическая картина развития познания себя, своих индивидуальных свойств, особенностей и способностей. Дает ли, однако, эта картина ответ на вопрос о развитии самосознания, об осознании "я"?
Да, если понимать осознание себя только как знание о себе. Как и всякое познание. Познание себя начинается с выделения внешних, поверхностных свойств и является результатом сравнения, анализа и обобщения, выделения существенного. Но индивидуальное сознание не есть только знание, только система приобретенных значений, понятий. Ему свойственно внутреннее движения, отражающее движение самой реальной жизни субъекта, которую оно опосредствует: мы уже видели, что только в этом движении знания обретают свою отнесенность к объективному миру и свою действенность. Не иначе обстоит дело и в случае, когда объектом сознания являются свойства, особенности, действия или состояния самого субъекта; в этом случае тоже следует различать знание о себе и осознание себя.
Знания, представления о себе накапливаются уже в раннем детстве; в несознаваемых чувственных формах они, по-видимому, существуют и у высших животных. Другое дело - самосознание, осознание своего "я". Оно есть результат, продукт становления человека как личности. Представляя собой феноменологическое превращение форм действительных отношений личности, в своей непосредственности оно выступает как их причина и субъект.
Психологическая проблема "я" возникает, как только мы задаемся вопросом о том, ка какой реальности относится все то, что мы знаем о себе, и все ли, что мы знаем о себе, относится к этой реальности. Как происходит, что в одном я открываю свое "я", а в другом - утрачиваю его (мы так и говорим: быть "вне себя...")? Несовпадение "я" и того, что представляет субъект как предмет его собственного знания о себе, психологически очевидно. Вместе с тем психология, исходящая из органистических позиций, не способна дать научного объяснения этого несовпадения. Если проблема "я" и ставится в ней, то лишь в форме констатации существования особой инстанции внутри личности маленького человечка в сердце, который в нужную минуту "дергает за веревочки". Отказываясь, понятно, от того, чтобы приписывать этой особой инстанции субстанциональность, психология кончает тем, что вовсе обходит проблему, растворяя "я" в структуре личности, в ее интеракциях с окружающим миром. И все-таки она остается, обнаруживая себя теперь в виде заложенного в индивиде стремления проникнуть в мир, в потребность "актуализации себя"158.
Таким образом, проблема самосознания личности, осознания "я" остается в психологии нерешенной. Но это отнюдь не мнимая проблема, напротив, это проблема высокого жизненного значения, венчающая психологию личности.
В.И.Ленин писал о том, то отличает "просто раба" от раба, примирившегося со своим положением, и от раба восставшего159. Это - отличие не в знании своих индивидуальных черт, а в отличие в осознании себя в системе общественных отношений. Осознание своего "я" и не представляет собой ничего другого.
Мы привыкли думать, что человек представляет собой центр, в котором фокусируются внешние воздействия и из которого расходятся линии его связей, его интеракций с внешним миром, что этот центр, наделенный сознанием, и есть его "я". Дело, однако, обстоит вовсе не так. Мы видели, что многообразные деятельности субъекта пересекаются между собой и связываются в узлы объективными, общественными по своей природе отношениями, в которые он необходимо вступает. Эти узлы, их иерархии и образуют тот таинственный "центр личности", который мы называем "я"; иначе говоря, центр этот лежит не в индивиде, не за поверхностью его кожи, а в его бытии.
Таким образом, анализ деятельности и сознания неизбежно приводит к отказу от традиционного для эмпирической психологии эгоцентрического, "птолемеевского" понимания человека в пользу понимания "коперниковского", рассматривающего человеческое "я" как включенное в общую систему взаимосвязей людей в обществе. Нужно только при этом подчеркнуть, что включенное в систему вовсе не значит растворяющееся в ней, а, напротив, обретающее и проявляющее в ней силы своего действия.
В нашей психологической литературе часто приводятся слова Маркса о том, что человек не родится фихтеанским философом, что человек смотрится, как в зеркало, в другого человека, и, лишь относясь к нему как к себе подобному, он начинает относиться и к себе как к человеку. Эти слова иногда понимаются лишь в том смысле, что человек формирует свой образ по образу другого человека. Но в этих словах выражено гораздо более глубокое содержание. Чтобы увидеть это, достаточно восстановить их контекст.
"В некоторых отношениях, - начинает Маркс цитируемое примечание, человек напоминает товар". Какие же это отношения? Очевидно, имеются в виду те отношения, о которых говорится в тексте, сопровождаемом данным примечанием. Это стоимостные отношения товаров. Они заключаются в том, что натуральное тело одного товара становится формой, зеркалом стоимости другого товара, т.е. такого сверхчувственного его свойства, которое никогда не просвечивает через его ткань. Маркс и заканчивает эту сноску так: "Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода "человек" (курсив мой. - А.Л.)"160. Но человек как род, как родовое существо означает у Маркса не биологический вид Homo sapiens, а человеческое общество. В нем, в его персонифицированных формах человек и видит себя человеком.
Проблема человеческого "я" принадлежит к числу ускользающих от научно-психологического анализа. Доступ к ней закрывают многие ложные представления, сложившиеся в психологии на эмпирическом уровне исследования личности. На этом уровне личность неизбежно выступает как индивид усложненный, а не преобразованный обществом. т.е. обретающий в нем новые системные свойства. Но именно в этих своих "сверхчувственных" свойствах он и составляет предмет психологической науки.
Хотя я и назвал эти страницы заключением, задача их состоит не в том, чтобы подвести итоги, а, скорее, в том, чтобы наметить дальнейшую перспективу. Она открывается, на мой взгляд, исследованием тех переходов, которые можно назвать межуровневыми.
Мы без труда выделяем разные уровни изучения человека: уровень биологический, на котором он открывается в качестве телесного, природного существа: уровень психологической, на котором он выступает как субъект одушевленной деятельности, и, наконец, уровень социальный, на котором он выступает как субъект одушевленной деятельности, и, наконец, уровень социальный, на котором он проявляет себя как реализующий объективные общественные отношения, общественно - исторический процесс. Сосуществование этих уровней и ставит проблему во внутренних отношениях, которые связывают психологический уровень с биологическим и социальным.
Хотя эта проблема издавна стоит перед психологией, она и до сих пор не может считаться в ней решенной. Трудность заключается в том, что для своего научного решения она требует предварительной абстракции тех специфических взаимодействий и связей субъекта, которые порождают психическое отражение реальности в мозге человека. Категория деятельности, собственно, и содержит в себе эту абстракцию, которая, разумеется, не только не разрушает целостности конкретного субъекта, каким мы встречаем его на работе, в семье или даже в наших лабораториях, но, напротив, возвращает его в психологию.
Возвращение целостного человека в психологическую науку, однако, может осуществляться лишь на основе специального исследования взаимопереходов одних уровней в другие, возникающих в ходе развития. Такие исследование должно отказаться от идеи рассматривать эти уровни как наложенные друг на друга или тем более сводить один уровень к другому. Очевидность этого особенно выступает при изучении онтогенеза.
Если на начальных шагах психического развития ребенка на первом плане оказываются его биологические приспособления (которые делают решающий вклад в становление его восприятий и эмоций), то затем эти приспособления трансформируются. Это, конечно, не значит, что они просто перестают функционировать; это значит другое, а именно, что они становятся реализующими иной, более высокий уровень деятельности, от которого и зависит мера их вклада на каждом данном этапе развития. Двоякая задача состоит, следовательно, в том, чтобы исследовать те возможности (или ограничения), которые они создают. В онтогенетическом развитии задача эта воспроизводится постоянно, и иногда в очень острой форме, как это происходит, скажем, в пубертатный период, когда наступают биологические сдвиги, с самого начала получающие уже психологически трансформированные выражения, и когда весь вопрос заключается в том, каковы эти выражения.
Но оставим в стороне возрастную психологию. Общий принцип, которому подчиняются межуровневые отношения, состоит в том, что наличный высший уровень всегда остается ведущим, но он может реализовать себя только с помощью уровней нижележащих и в этом от них зависит.
Таким образом, задача междуровневых исследований состоит в изучении многообразных форм этих реализаций, благодаря чему процессы высшего уровня получают не только свою конкретизацию, но и индивидуализацию.
Главное, нельзя упускать из виду то обстоятельство, что в межуровневых исследованиях мы имеем дело не с односторонним, а с двухсторонним и к тому же спиралеобразным движением: с формированием высших уровней и "отслаиванием" - или переделкой - уровней нижележащих, в свою очередь обусловливающих возможность дальнейшего развития системы в целом. Таким образом, межуровневое исследование, оставаясь междисциплинарным, вместе с тем исключает понимание последнего как редуцирующего один уровень к другому или стремящегося найти их коррелятивные связи и координации. Я особенно подчеркиваю это потому, что если в свое время Н.Н.Ланге говорил о психофизиологическом параллелизме как о мысле "страшной", то сейчас поистине страшным для психологии стал редукционизм. Осознание этого все больше проникает и в западную науку. Общий вывод из анализа редукционизма был, пожалуй, острее всего сформулирован английскими авторами на страницах последнего (1974) выпуска международного журнала "Cognition": единственной альтернативой редукционизму является диалектический материализм (S. Rose and H. Rose, vol. II, N 4). Это действительно так. Научное решение проблемы биологического и психологического, психологического и социального вне марксистского системного анализа попросту невозможно. Поэтому и позитивистская программа "Единой науки" (с большой буквы!), претендующая на объединение знаний с помощью универсальных кибернетических и множественно-математических (модельных) схем, потерпела явный провал.
Хотя схемы эти действительно способны сопоставлять между собой качественно различные явления, но лишь в определенной плоскости абстракции, на уровне которой специфика этих явлений, как и их взаимопревращения, исчезает. Что же касается психологии, то она при этом окончательно порывает с конкретностью человека.
Конечно, говоря все это, я имею в виду прежде всего отношения между психологическими и морфофизиологическими уровнями исследования. Нужно, однако, думать, что не иначе обстоит дело и с той связью, которая существует между социальным и психологическим уровнями.
К сожалению, именно социально-психологические проблемы остаются в нашей науке наименее разработанными, наиболее засоренными концепциями и методами, почерпнутыми из зарубежных исследований. то есть из исследований, подчиненных задаче поиска психологических оснований для оправдания и увековечения межчеловеческих отношений, порожденных буржуазным обществом. Но перестройка социально-психологической науки с марксистских позиций не может происходить независимо от того или иного общепсихологического понимания человека, роли в его формировании жизненных связей человека с миром, порождаемых теми общественными отношениями, в которые он вступает.
Поэтому, думая о перспективах психологической науки как центрирующей в себе многообразные подходы к человеку, нельзя отвлекаться от того факта, что центрация эта задается на социальном уровне, - точно так же, как на этом уровне решается и человеческая судьба.
58 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 19.
59 См. А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1972.
60 И.М.Сеченов. Избранные произведения, т. I. М., 1952, стр. 581.
61 G.Allport. Patternand Grouwth in Personality. New York, 1961.
62 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч.I, стр. 26-31.
63 K.Levin. A.Dynamic Theory of Personality. New York, 1928.
64 См. С.Л.Рубинштейн. Проблемы психологии в трудах К.Маркса. "Советская психотехника", 1934, No 7.
65 С.Л.Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959, стр. 40.
66 И.М.Сеченов. Избранные произведения, т. I, стр. 209.
67 I.B.Watson. The ways of the behaviorism. New York, 1928.
68 Пиаже. Роль действия в формировании мышления. "Вопросы психологии", 1965, No 6, стр. 33.
69 См. Ж.Пиаже. Избранные психологические труды. М., 1969.
70 См. П.Я.Гальперин. Развитие исследований по формированию умственных действий. "Психологическая наука в СССР". М., 1959, стр. 441-469.
71 См. Л.С.Выготский. Развитие высших психических функций. М., 1960, стр. 198-199.
72 Л.С.Выготский. Избранные психологические произведения. М., 1956, стр. 54.
73 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.3, стр. 253.
74 См. А.Н.Леонтьев. Очерк развития психики. М., 1947.
75 Такое суженное понимание мотива как того предмета (вещественного или идеального), который побуждает и направляет на себя деятельность, отличается от общепринятого; но здесь не место вдаваться в полемику по этому вопросу.
76 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 189.
77 Гегель. Соч., т. IV. М., 1959, стр. 212-213.
78 См. А.Н.Леонтьев. Автоматизация и человек. "Психологические исследования", вып. 2. М., 1970, стр. 8-9.
79 См. Ю.Б.Гиппенрейтер, Г.Л. Пик. Фиксационный оптокинетический нистагм как показатель участия зрения в движениях. В сб. "Исследование зрительной деятельности человека". М., 1973; Гиппенрейтер Ю.Б., Романов В.Я., Самсонов И.С. Метод выделения единиц деятельности. В сб. "Восприятие и деятельность". М., 1975.
80 См. С.Л.Рубинштейн. Бытие и сознание, стр. 219-221.
81 См., например, Ж.Пиаже. Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм. "Экспериментальная психология" под ред. П.Фресса и Ж.Пиаже, вып. I и II., 1966.
82 И.П.Павлов. Павловские среды, т.1. М., 1934, стр. 249-250.
83 И.П.Павлов. Павловские клинические среды, т. 1. М.-Л., 1954, стр. 275.
84 См. В.П.Зинченко. О микроструктурном методе исследования познавательной деятельности. "Труды ВНИИТЭ", вып. 3. М., 1972.
85 См. А.Р.Лурия. Высшие корковые функции человека. М., 1969; Л.С.Цветкова. Восстановительное обучение при локальных поражениях мозга. М., 1972.
86 М.К.Мамардашвили. Анализ сознания в работах Маркса. "Вопросы философии", 1968, No 6, стр. 14.
87 См. "История марксистской диалектики". М., 1971, стр. 181-184.
88 С.Л.Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1957, стр. 34; В.А.Лекторский. Проблема субъекта и объекта в классической и современной буржуазной философии. М., 1965; А.В.Брушлинский. О некоторых методах моделирования в психологии. В сб. "Методологические и теоретические проблемы психологии". М., 1969, стр. 148-254.
89 См. А.Н.Леонтьев. Образ и модель. "Вопросы психологии", 1970, No 2.
90 См. Э.В.Ильенков. Идеальное. "Философская энциклопедия", т.2. М., 1962.
91 В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 46.
92 См. Р.Грегори. Разумный Глаз. М., 1972.
93 А.Н.Леонтьев, А.В.Запорожец. Восстановление движения. М., 1945, стр. 75.
94 M.Stratton. Some preliminary experiments in vision without inversion of the retinal image. "Psychological Review", 1897, No 4.
95 M.Gaffron. Perceptual experience: an analysis of its Relation to the external world through internal processings. "Psychology: A Study of a Science", vol. 4, 1963.
96 Jin. Looking en upside-down face. "Journal of Experimental Psychology", vol. 81 (1), 1969.
97 См. А.Д. Логвиненко, В.В.Столин. Восприятие в условиях инверсии поля зрения. "Эргономика. Труды ВНИИТЭ", вып. 6. М., 1973.
98 Это дало основание ввести понятие "видимое поле" в отличие от понятия "видимый мир". - J.J.Gibson. Perception of the visual world. Boston, 1950.
99 См. А.Д.Логвиненко. Инвертированное зрение и зрительный образ. "Вопросы психологии", 1974, No 5.
100 См. А.Д.Логвиненко. Перцептивная деятельность при инверсии сетчаточного образа. В сб. "Восприятие и деятельность". М., 1975.
101 J.B.Foley. An experimental investigation of the visual field in the Resus monkey. "Journal of gene Psychology", 1940, N 56.
102 Ph. Solomon, P/Kubzansky and oth. Physiological and Psychological aspects of sensory deprivation. - "Sensory deprivation". Cambridge, Mass., 1965.
103 См. А.Н.Мещеряков. Слепоглухонемые дети. М., 1974; Г.С.Гургенидзе и Э.В.Ильенков. Выдающееся достижение советскйо науки. "Вопросы философии"б 1975, No 6.
104 В данном контексте нет необходимости жестко различать понятия и словесные значения, логические операции и операции значения. - Прим. авт.
105 См. П.Я.Гальперин. Развитие исследований по формирвоанию умственных действий. "Психологическая наука в СССР", т. 1. М., 1959; его же. Психология мышления и учение о поэтапном формировании умственных действий. В сб. "Исследования мышления в советскйо психологии". М., 1966.
106 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 17-48.
107 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.19, стр. 378.
108 Г.В.Лейбниц. Новые опыты о челвоеческом разуме. М.-Л., 1936, стр. 88.
109 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.6, стр. 432.
110 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений, стр. 594.
111 Это и послужило основанием для немецких авторов различать окружение (Umwelt) как то, что воспринимается животными, и мир (Welt), который открывается только сознанию человека.
112 См. И.П.Павлов. Полн. собр. соч., т. III, кн. 1, стр. 157.
113 См. "Вопросы психологии", 1971, No 4,5; 1972, No 1, 2, 3, 4.
114 См. Е.В.Шорохова. Некоторые методологические вопросы психологии. "Проблемы личности". Материалы симпозиума, т.I, М., 1969, стр. 29-30. Иначе ставит этот вопрос С.Л.Рубинштейн: сделать, говорит он, личностный аспект единственным - значит закрыть себе путь для исследования закономерностей психической деятельности (см. С.Л.Рубинштейн. Проблемы общей психологии. М., 1973, стр. 248).
115 В современной психологии персоналистические взгляды развиваются в очень разных направлениях, включая социоантропологические (см., например, A.Maslow. Motivation and personality. New York, 1954).
116 См., например, Б.Г.Ананьев. Человек как предмет познания. Л., 1968.
117 H.Eysenck. Dimention of Personality. London, 1947.
118 R.B.Cattel. Personality. New York, 1950.
119 H.Eysenck. The Structure of Personaliti. London, 1960.
120 R.B.Cattel. Personaliti.
121 См. "Проблемы личности". Материалы симпозиума, т. I. М., 1969, стр. 117.
122 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.19, стр. 204.
123 Теория двух факторов в этой, так сказать, обнаженной ее форме не заслужила бы внимания, если бы ей не приписывали иногда "диалектичности". Человек, читаем мы в уже цитированной книге, является диалектическим единством природного и общественного. "Все в нем, будучи производным двух факторов (социального и биологического) должно нести печать их на себе, только одно в большей, а другое в меньшей степени, в зависимости от содержания психического явления ("Проблемы личности". Материалы симпозиума, стр. 76-77).
124 M.Meed. Coming in Age Samoa. New York, 1963.
125 Y.W.Bagby. A.Cross-Cultural Predinance of Perseptual Binocular Rivalry. "Journal of Abnormal and Social Psychology", vol. 54, 1957, p.331-344.
126 R.Linton. The Cultural Backgraund of Personality. New York, 1945.
127 G.Allport. Pattern and growth in Personality. New York, 1961.
128 P.Janet. L`evolution psychologique de la personnalite. Paris, 1929. G.Berger. Caractere et personnalite. PUF, 1959, p. 69-71.
129 K.Gunderson. Robot, Consciousnes and Programmed Behavior. "The British Journal for Philosophy of Science", vol. 19, 1968, N2.
130 G.Allport. Pattern and Growth in Personality, p. 194.
131 G.Allport. Pattern and Growth in Personality, p. 194. В числе направлений, характеризующихся социологическим редукционизмом, указывает советскую психологию и Ж.Пиаже ("Экспериментальная психология". Под ред. П.Фресса и Ж.Пиаже. вып. I и II. М., 1966, стр. 172).
132 Принципиальная несовместимость буржуазно-психологических теорий личности с марксизмом весторонне освещена Л.Сэвом (см. его книгу "Марксизм и теория личности". М., 1972).
133 См. С.Л.Рубинштейн. Основы общей психологии. М., 1940, стр. 515-516.
134 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 244; т. 46, ч. I, стр. 505.
135 См. К.Маркс и Э.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 50; т. 46, ч. I, стр. 89; т. 46, ч. II, стр. 19.
136 См. Л. Сэв. Марксизм и теория личности. М., 1972, стр. 413.
137 С.Л.Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии, стр. 118.
138 В советской литературе достаточно полный обзор исследований мотивов приводится в книге П.М.Якобсона "Психологические пероблемы мотивации поведения человека" (М., 1969). Последняя вышедшая книга, дающая сопоставительный анализ теорий мотивации, принадлежит К.Медсену (K.B.Madsen. Modern Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).K.B.Madsen. Modern Theories of Motivation. Copenhagen, 1974).
139 См. А.Н.Леонтьев. Потребности, мотивы и эмоции. М., 1972.
140 См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 26-29.
141 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 30.
142 L.Seve. Marxisme et theorie de la Personnalite. Paris, 1972, p. 49.
143 См. Л.И.Божович. Проблема развития мотивационной сферы ребенка, в сб.: "Изучение мотивации поведения детей и подростков". М., 1972, стр. 14-15.
144 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 28.
145 См. Э.Гельгорн, Дж. Луффборроу. Эмоции и эмоциональные расстройства. М., 1966.
146 Сходное положение высказывается, в частности, П.Фрессом: "...Эмоциогенная ситуация, - пишет он, - не существует как таковая. Она зависит от отношения межуд мотивацией и возможностями субъекта". (P.Fraisse. Les emotions: "Traite de Psychologie experimentale", vol. V.PUF, 1965).
147 Это задано уже принципиальной структурой трудовой деятельности, которая реализует двойное отношение: к результату труда (его продукту) и к человеку (другим людям).
148 На различие между мотивами и стимулами указывают многие авторы, но по другим основаниям; например, под мотивами разумеют внутренние побуждения, а под стимулами - внешние (см. А.Г.Здравомыслов, В.Н.Гожин, В.Я.Ядов. Человек и его работа. М., 1967, стр. 38).
149 См. Ф.В.Бассин. К развитию проблеым значения и смысла. "Вопросы пихологии", 1973, No 6.
150 A.Maslow. Motivation and Personality. New York, 1954.
151 См. А.Н.Леонтьев. Психологические основы дошкольной игры. "Дошкольное воспитание", 1947, No 9; Л.И.Божович, Н.Г.Морозова, Л.С.Славина. Развитие мотивов учения у советских школьников. "Известия Академии педагогических наук РСФСР", вып. 36. М., 1951.
152 См. А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1972, стр. 368-378.
153 См. Э.Б.Эльконин. К проблеме периодизации психического развития советского школьника. "Вопросы психологии", 1971, No 4.
154 См. В.И.Селиванов. Личность и воля. "Проблемы личности". Материалы симпозиума, стр. 425-433.
155 См. Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч., т. 54. М., 1935, стр. 31.
156 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 253.
157 См. Ч.Дарвин. Воспоминания о развитии моего ума и характера. Автобиография. М., 1957, стр. 147-148.
158 J.Nuttin. La Structure de la personalite. Paris, 1925, p.234.
159 См. В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 40.
160 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.23, стр. 62.
Используя наш веб-сайт, Вы подтверждаете свое согласие с условиями использования куки (сookies) Подробнее
Настоящая Политика конфиденциальности регулирует порядок обработки и использования персональных данных физических лиц, пользующихся сервисами Сайта http://obrex.ru/, Развивающим центром «Образование-Эксперт» (далее — Оператор).
Передавая Оператору персональные данные посредством использования Сайта и регистрации на Сайте, Пользователь дает свое согласие (добровольное и бессрочное) на использование персональных данных на условиях, изложенных в настоящей Политике конфиденциальности. Данное согласие является сознательным. Пользователь дает согласие на обработку персональных данных свободно, своей волей и в своем интересе. Согласие не является письменным, так как Оператор не обрабатывает специальные и биометрические персональные данные. Согласие дается в соответствии с п. 1 ст. 9 Федерального закона от 27.07.2006 N 152-ФЗ (ред. от 22.02.2017) "О персональных данных".
Если Пользователь не согласен с условиями настоящей Политики конфиденциальности, он обязан прекратить использование Сайта.
Безусловным акцептом настоящей Политики конфиденциальности является начало использования Сайта Пользователем.
Оператор может обновлять Политику по мере необходимости. Рекомендуем Пользователям периодически проверять актуальность данной Политики. Продолжая пользоваться Сайтом после изменения Политики, Вы подтверждаете согласие с внесенными изменениями.
1. Термины
1.1. Сайт - сайт, расположенный в сети Интернет по адресу http://obrex.ru/. Все исключительные права на Сайт и его отдельные элементы (включая программное обеспечение, дизайн) принадлежат Оператору в полном объеме. Передача исключительных прав Пользователю не является предметом настоящей Политики конфиденциальности.
1.2. Пользователь — лицо использующее Сайт.
1.3. Персональные данные — персональные данные Пользователя, которые Пользователь предоставляет о себе самостоятельно при Регистрации или в процессе использования Сайта.
1.4. Обработка персональных данных - любое действие (операция) или совокупность действий (операций), совершаемых с использованием средств автоматизации или без использования таких средств с персональными данными, включая сбор, запись, систематизацию, накопление, хранение, уточнение (обновление, изменение), извлечение, использование, передачу (распространение, предоставление, доступ), обезличивание, блокирование, удаление, уничтожение персональных данных.
1.5. Конфиденциальность персональных данных - обязательное для соблюдения Оператором или иным получившим доступ к персональным данным лицом требование не допускать их распространения без согласия субъекта персональных данных или наличия иного законного основания.
1.6. Регистрация — заполнение Пользователем Регистрационной формы, расположенной на Сайте, путем указания необходимых сведений и выбора логина и пароля.
1.7. Регистрационная форма — форма, расположенная на Сайте, которую Пользователь должен заполнить для прохождения Регистрации на Сайте.
2. Состав информации о Пользователях
2.1. Оператор обрабатывает следующие персональные данные:
• Фамилия Имя Отчество Пользователя
• Адрес электронной почты Пользователя
• Номер телефона Пользователя
2.2. Обработка указанных выше персональных данных осуществляется Оператором исключительно в целях прохождения диагностических материалов (тестов) с возможностью получения персонального сертификата и заполнения формы обратной связи , размещенных на Сайте. Персональные данные Оператором не распространяются и не передаются третьим лицам.
2.3. Для получения интернет рассылки о рекламных акциях и получения рекламно-информационных материалов (направляются Пользователям для того, чтобы можно было сориентироваться и сделать правильный выбор товара) необходимо указать только имя Пользователя и Адрес электронной почты. Пользователь может в любой момент отказаться от рассылки путем направления Оператору запроса на отказ от рассылки по адресу: obrex@inbox.ru или нажатием соответствующей кнопки «отписаться от рассылки» в теле письма рассылки.
3. Порядок обработки персональных данных
3.1. Оператор обязуется использовать Персональные данные в соответствии с Федеральным Законом «О персональных данных» № 152-ФЗ от 27 июля 2006 г. и настоящей политикой конфиденциальности.
3.2. В отношении персональных данных Пользователя сохраняется их конфиденциальность, кроме случаев, когда указанные данные являются общедоступными.
3.3. Оператор имеет право хранить персональные только на серверах на территории Российской Федерации.
3.4. Оператор имеет право передавать персональные данные Пользователя без согласия Пользователя следующим лицам:
3.4.1 государственным органам, в том числе органам дознания и следствия, и органам местного самоуправления по их мотивированному запросу;
3.4.2 в иных случаях, прямо предусмотренных действующим законодательством РФ.
3.5. Оператор имеет право передавать персональные данные третьим лицам, не указанным в п. 3.4. настоящей Политики конфиденциальности, в следующих случаях:
3.5.1 Пользователь выразил свое согласие на такие действия;
3.5.2 передача необходима в рамках использования Пользователем Сайта или оказания Услуг Пользователю;
3.5.3 передача происходит в рамках продажи или иной передачи бизнеса (полностью или в части), при этом к приобретателю переходят все обязательства по соблюдению условий настоящей Политики.
3.6. Оператор осуществляет автоматизированную обработку персональных данных.
4. Права и обязанности Пользователя
4.1. Пользователь обязуется не сообщать третьим лицам логин и пароль, используемые им для идентификации на Сайте.
4.2. Пользователь обязуется соблюдать должную осмотрительность при хранении пароля, при его вводе.
4.3. Пользователь обязуется при регистрации на Сайте использовать сложные сочетания символов для создания логина/пароля.
4.4. Пользователь обязуется не предоставлять третьим лицам в пользование компьютерное устройство в случае, если с него возможен свободный доступ к личному кабинету Пользователя.
4.5. Пользователь гарантирует, что все персональные данные являются актуальными и не относятся к третьим лицам.
4.6. Пользователь вправе изменять, удалять свои персональные данные. Персональные данные Пользователь может редактировать в создаваемом при регистрации профиле.
5. Защита персональных данных
5.1. Оператор осуществляет надлежащую защиту персональных данных в соответствии с законодательством РФ и принимает необходимые и достаточные организационные и технические меры для защиты персональных данных.
5.2. Для обеспечения безопасности персональных данных при их обработке Оператор принимает меры для защиты персональных данных от неправомерного или случайного доступа к ним, их уничтожения, изменения, блокирования, копирования, предоставления, распространения, а также от иных неправомерных действий в отношении персональных данных.
5.3. В целях обеспечения информационной безопасности Оператором предпринимаются следующие меры для защиты персональной информации:
• обязательное использование брандмауэров, антивирусных систем;
• резервное копирование данных;
• использование стандартных отраслевых мер безопасности.
Персональная информация хранится на сервере компании и может быть использована для последующего информирования клиентов о новых акциях и услугах, а также для проведения маркетинговых, статистических и иных исследований.
6. Cookies
6.1. Оператор использует файлы «cookies». Файлы «cookies» – это небольшие текстовые файлы, размещаемые на жестких дисках устройств Пользователей во время использования различных сайтов, предназначенные для содействия в настройке пользовательского интерфейса в соответствии с предпочтениями Пользователей.
6.2. Большинство браузеров позволяют отказаться от получения файлов «cookies» и удалить их с жесткого диска устройства.
7. Иные положения
7.1. К настоящей Политике конфиденциальности и отношениям между Пользователем и Оператором, возникающим в связи с применением Политики конфиденциальности, подлежит применению право Российской Федерации.
7.2. Все возможные споры, вытекающие из настоящего Соглашения, подлежат разрешению в соответствии с действующим законодательством по месту регистрации Оператора.
Перед обращением в суд Пользователь должен соблюсти обязательный досудебный порядок и направить Оператору соответствующую претензию в письменном виде. Срок ответа на претензию составляет 30 (тридцать) рабочих дней.
7.3. Если по тем или иным причинам одно или несколько положений Политики конфиденциальности будут признаны недействительными или не имеющими юридической силы, это не оказывает влияния на действительность или применимость остальных положений Политики конфиденциальности.
7.4. Оператор имеет право в любой момент изменять Политику конфиденциальности (полностью или в части) в одностороннем порядке без предварительного согласования с Пользователем. Все изменения вступают в силу на следующий день после размещения на Сайте.
7.5. Пользователь обязуется самостоятельно следить за изменениями Политики конфиденциальности путем ознакомления с актуальной редакцией.
8. Контактная информация Оператора
8.1. Развивающий центр «Образование-Эксперт»
8.2. Телефон: +79080097199
8.3. E-mail: obrex@inbox.ru
Шрифт и цвет
If you are having any difficulties to view our website please use the below settings for better accessibility