Коменский Я. Великая дидактика

ВЕЛИКАЯ ДИДАКТИКА, СОДЕРЖАЩАЯ ВСЕОБЩЕЕ ИСКУССТВО ВСЕХ УЧИТЬ ВСЕМУ,
или
верный, испытанный способ учреждения во всех общинах,
городах и селах каждого христианского государства,
таких школ, где бы всё юношество обоего пола,
никого не исключая, просвещалось науками,
совершенствовалось в нравах, навыкало
благочестию, дабы таким образом
все могли достигнуть зрелости
и научиться всему, что не-
обходимо для этой и для
будущей жизни,
 
ОБСТОЯТЕЛЬНО, ЛЕГКО, ПРОЧНО,
где для всего, что предлагается,
ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА извлекаются из самого существа дела;
ЧАСТНЫЕ ИСТИНЫ объясняются соответственными примерами из механических искусств;
ПОРЯДОК ЗАНЯТИЙ распределяется по годам, месяцам, дням, часам, и
ПУТЬ указывается легкий и верный для благополучного достижения успеха.
Да будет путеводной звездой и «рулем» нашей Дидактики: изыскание и открытие такого способа, следуя которому учители меньше бы учили, учащиеся же большему научились; в школах было бы менее страха, одурения (Nauseae[1]) и бесполезной работы, а больше прилежания, радости и прочного успеха; христианские общества, менее страдали бы от мрака, смятения и разлада, заключали бы более света, порядка, мира и спокойствия.
«Боже, ущедри ны, и благослови ны: просвети лице Твое на ны и помилуй ны. Да познаем на земли путь Твой, во всех народах спасение Твое» (Псал. LXVII, 2).

ПРИВЕТ ЧИТАТЕЛЮ

1. Дидактика предлагает правила искусства обучения. Недавно некоторые отличные мужи, тронутые тяжестью сизифовой[1] школьной работы, предприняли труд отыскать эти правила; только предприятие их, равно и успех, были неодинаковы.
2. Некоторые хотели составить только руководства для легчайшего обучения тому или другому языку; другие отыскивали кратчайшие пути, посредством которых ученик мог бы скорее овладеть той или другой наукой или искусством; третьи придумывали еще что-нибудь; но почти все старались достигнуть предположенной цели путем внешних наблюдений, приобретенных при более поверхностной работе, или, как говорится, приобретенных a posteriori.
3. Мы осмеливаемся обещать Великую Дидактику, т. е. всеобщее искусство всех учить всему, — и притом учить наверное, так чтобы ученье не могло оставаться без успеха; далее, учить скоро, без отягощения учащих и учащихся, вызывая в тех и других не скуку, но скорее высшее наслаждение; наконец, учить основательно, не касаясь только поверхности или формы, но раскрывая существо предмета, всех приводя к истинной науке, добрым нравам и внутреннему благочестию. Наконец, мы выведем всё это научно (a priori), т. е. из существенной, не изменяющейся природы вещей, как из живого источника, который постоянно производит из себя ручейки, впоследствии опять соединяющиеся в один поток, — и таким образом, мы установим всеобщее искусство для образования всеобъемлющих школ.
4. Велико обещаемое нами и чрезвычайно желательно; но я хорошо предвижу, что обещания мои для многих покажутся скорее мечтой, чем речью о деле несомненно верном. Однако пусть каждый, кто бы он ни был, воздержится с своими суждениями до тех пор, пока не узнает, что́ лежит в основании дела; тогда же всякий будет иметь право не только судить, но и осудить его. Ибо я не стремлюсь и не желаю увлекать кого-нибудь своим мнением, для того, чтобы он заявил свое одобрение делу, не расследовав его точным образом; напротив, я убедительнейше прошу, умоляю, заклинаю, чтобы каждый наблюдатель, сам по себе приступая к работе, опирался на собственные, изощренные, чувства (которые не должны быть затемнены какими-нибудь предубеждениями).
5. Дело это действительно очень важно; и так как оно составляет предмет общего желания, то и должно быть взвешено общим обсуждением и ревностно осуществляемо совокупным трудом всех, ибо оно распространяется на общее благо человеческого рода. Какую бо́льшую и лучшую услугу можем мы оказать государству, как не обучив и не просветив юношество, особенно при теперешних обстоятельствах и при господствующих нравах, благодаря которым оно так упало, что — говоря словами Цицерона — необходимо общими силами обуздывать его и удерживать.Филипп Меланхтон говорит: «Правильное образование юношества будет поважнее, чем завоевание Трои». На это же намекает и слово Григория Назианзина[2]. «Образовать человека, самое изменчивое и многообразное из всех живых существ, есть искусство искусств».
6. Итак, передать «искусство искусств» есть дело чрезвычайно трудное и требует тщательного обсуждения и соображений не одного человека, но многих, так как никто отдельно не обладает такой силой зрения, чтобы значительная часть наблюдаемого не могла ускользнуть от его проницательного взора.
7. Поэтому-то я вправе просить моих читателей, даже умоляю их всех, ради блага всего человечества, — во-первых, чтобы они не считали за легкомысленный поступок, если кто-нибудь вознамерится не только попытать свои силы в столь великом деле, но даже обещать и успех, так как это исключительно делается с полезной целью; во-вторых, чтоб они не отчаивались, если первый опыт не даст немедленно благоприятного результата, пока не будет доведено до полного окончания то дело, за которое мы столь горячо принимаемся. Так как необходимо, чтобы сначала проросли семена, а потом уже растение постепенно достигало развития И как бы работа наша ни была несовершенна и далека от предположенной цели, но само дело покажет, что ступень, на которой оно остановилось, есть более высокая и более близкая к цели, чем та, какой достигали до сих пор. Наконец, прошу читателей, чтобы они принесли с собой такое внимание, такую же ревность, и не только такую же независимость суждения, но и такую же проницательность, какие приличествуют делам высшей важности. Считаю обязанностью показать вкратце повод к своею предприятию, затем с возможной простотой указать на главные особенности нового открытия, и наконец, с полным упованием передать первое — беспристрастию, второе — дальнейшему обсуждению всех справедливо судящих.
8. «Искусство учить и учиться» на той ступени совершенства, которой оно в настоящее время, по-видимому, стремится достигнуть, было большею частью неизвестно в предшествующие столетия, а потому и школьное дело и школы были преисполнены гнета и трудностей, задержек и мечтаний, заблуждений и промахов, так что только немногие, одаренные от природы отличнейшими способностями, могли достигать более солидного образования.
9. Но посреди этого сумрака, бог с недавних пор начинает предпосылать зарождающемуся новому веку как-бы проблески утренней зари, восставивши в Германии некоторых доблестных мужей, которые — преисполнившись отвращения к беспорядкам, порождаемым в школах дурной методой, приложили старания изыскать и обсудить более легкий и короткий путь обучения языкам и наукам. Судя по изданным ими дидактическим трудам и опытам, одни за другими и одни перед другими стремятся они к бо́льшим успехам.
10. При этом я вспоминаю Ратиха, Любина, Гельвига, Риттера, Бодена, Глаума,Фогеля, Вольфштирна[3], и того, кто в особенности заслуживает внимания, - Иоанна Валенштина Андреэ, который в своих драгоценных творениях превосходно обнаружил болезни, как церкви и государства, так и школы, причем указывал и на врачебные меры против зла[4]. Но и Франция приняла участие в этом труде,[5] после того как Жан-Сесиль Фрей[6] издал в 1629 г., в Париже, искусно написанную дидактику под заглавием: "Новый путь к божественным наукам, искусствам, языкам и красноречию).
11. Как часто мне ни приходилось раскрывать эти сочинения, я всегда испытывал невыразимое удовольствие, которое в значительной степени умеряло мою скорбь об упадке отечества и в высшей степени расстроенном состоянии всей Германии. Ибо я начал надеяться, что провидение высочайшего существа, конечно, не напрасно так устроило, что упадок старых школ и основание новых, по новым идеям, совпали в одно и тоже время. Без сомнения, кто имеет намерение возводить новое здание, тот заботится наперед разровнять место под постройку, предварительно устранив менее удобные и готовые развалиться устаревшие постройки.
12. Эта мысль возбудила во мне радостную уверенность, умеряемую искренним удовольствием; но затем я чувствовал, как она снова пропадала, при мысли о том, что я не в состоянии буду изложить с основания столь значительное дело.
13. Когда после того пробудилось во мне желание — изучить подробнее некоторые частности, а от некоторых людей получить также и указания, — я обращался к одному, к другому, к третьему из таковых с письмами, но безуспешно; отчасти потому, что некоторые слишком ревниво оберегали свои открытия; отчасти же потому, что мои письма не доходили по адресу и возвращались ко мне без ответа.
14. Но один из них (славнейший И. В. А.[7]) дружески отвечал, что он вручает нам «факел», и таким образом вдохновил нас — сделать попытку. Как бы побуждаемый этим, мой ум начал чаще обсуживать это дело, пока я, уступая страстному желанию преуспеяния народа, не принялся за дело с самого основания.
15. Таким образом, оставив проторенную другими колею, чужие изобретения, размышления, соображения, советы, я взял на себя труд исследовать самое дело совершенно сызнова, и рассмотреть искусство обучения (или Discentia, — говоря выражением Тертулиана), в его причинах, принципах, методах и целях.
16. Таким путем возник мой настоящий труд, который, надеюсь, представляет дело в более подробном изложении, сравнительно с теми, которые появлялись до сих пор; я написал его сначала на моем родном языке, (по-чешски), на пользу моему родному народу; но вслед затем, по совету некоторых достоуважаемых людей, перевел его на латинский язык, для того, чтобы труд мой, если это окажется возможным, принес всеобщую пользу.
17. Любовь нас обязывает (как говорит Любен в своей Дидактике), не скрывать от человечества того, что бог открыл на пользу человечества, но делать всё достоянием всего мира; так как, продолжает он далее, природа истинно добрых людей влечет всехк взаимному соучастию, и чем большее число соучастников приходит в общение, тем более удовлетворяется это стремление.
18. Закон гуманности (lex humanitatis) также возвещает, что если кто знает нечто соответственное обстоятельствам на пользу угнетенных, тот не может отказываться подать эту помощь, в особенности же когда дело идет не об одном лице, но о многих; и не только нескольких людей, но целых городов, провинций, государств и даже всего человеческого рода, как в деле воспитания юношества.
19. Если бы при всем том нашелся такой педант, который высказал бы мнение, что занятие школьными делами чуждо призванию богослова [8], то пусть знает он, что я от оснований и до мелочей, в глубине души, обсудил этот вопрос, но пришел к тому убеждению, что не могу поступить иначе, как только твердо и не колеблясь приступив к изложению того, что божественное вдохновение вложило в меня, и тем исполняя волю моего бога.
20. Вас прошу, христианские сердца, дозвольте мне с вами беседовать со всей откровенностью. Кто меня знает ближе, тому не безызвестно, что я человек без претензий на великие способности и почти без научного образования; что я однако скорблю об утратах жизни и полон желанием пополнить пробелы, своими ли, или же (что везде может случиться с помощью божьей) открытиями других людей.
21. Если поэтому в труде моем найдется что-либо правильное, то это не мое, но того, которому и «из уст младенцев совершается хвала», который остается всегда верным себе, — истинным, благим, который просящим дает, стучащему отворяет, ищущему предлагает (Лук. II) и полученные благодеяния которого я охотно переношу на других. Мой Христос знает, что мое сердце незлобиво и не ведает никакого различия между «учить» и «учиться», между «назидать» и «назидаться», быть ли учителем учителей (если мне отчасти это будет прилично), или учеником учащихся (лишь бы была надежда на успех).
22. Итак, что господь дал мне заметить, вот — я излагаю всё это открыто, чтобы поделиться со всеми.
23. Кто откроет что-либо лучшее, тот пусть сделает лучше; дабы за пренебрежение дарованным талантом не быть обвиненным в преступлении пред господом, который хочет, чтобы дарования употреблялись на пользу и чтобы один талант, данный каждому по его силам, приобретал другой талант.
«Всегда было, есть и будет свойственно человеку искать великое:
С богом начатый труд не останется бесплоден.»
1628 г.

ГЛАВА I. Человек есть высшее, свободнейшее и совершеннейшее создание

1. Когда Питтак[1] возвестил некогда свое «γνῶϑι σε ἀυτόν» (познай самого себя), то изречение это с таким одобрением принято было мудрыми людьми, что они, желая возвысить его пред народом, утверждали, будто оно ниспослано с неба, и начертали его золотыми буквами на храме Аполлона дельфийского, куда стекалось множество людей. Это было умно и справедливо измышлено, но правдоподобно, что вполне ясно стало только для нас.
2. Изречение это — не то ли же самое слово, которое прозвучало нам с неба в писании: «Если ты познаешь меня, о человек, ты познаешь самого себя, — меня — источник вечности, мудрости и блага; себя — мое создание, мой образ, мою радость.»
3. Ибо я определил тебя быть моим соучастником в вечности; тебе на пользу сотворил я небо, землю и всё, что в них содержится; в тебе одном я соединил всё, что другим существам даровал только отдельно: сущность (essentiam), жизнь, чувство,разум. Тебя поставил я над творением рук моих; всё покорил под ноги твои: овец, волов и диких животных, птиц небесных и рыб морских: так славой и честью венчал я тебя». (Псал. 8). Наконец, чтоб не было тебе ни в чем недостатка, я дал тебе самого себя в ипостасном союзе, соединив в нем мое существо с человеческим, что не совершилось ни с одним созданием видимым и невидимым. Ибо какое создание, на небе, или на земле, может похвалиться, что бог явился в его плоти и показал себя ангелом (I Тим. III, 16), чтоб они не только видели и созерцали того, кого желали видеть (I Петр. I, 12), но чтоб они поклонялись и служили явившемуся во плоти богу, как сыну божию и человеческому (Евр. I, 6; Иоан. I, 52; Матф. IV, 11). Итак, познай, что ты совершеннейший предел моего создания, чудесный микрокосм (Epitome), божий наместник (vicarium) на земле, венец славы моей.
4. О, если бы всё это было начертано не только на входах храмов, на заглавиях книг, и не только примечалось на языках, в ушах и очах всех людей, но было запечатлено в сердцах их! К достижению этого должны стремиться все, кто призван к образованию людей, дабы каждый приучался жить, памятуя об этом достоинстве и своем превосходстве, и чтобы люди направляли все силы для достижения столь высокой цели.

ГЛАВА VI. Человек, чтоб быть человеком, должен получить образование

1 . Природа, как мы видели, одаряет человека семенами познания, нравственности и религии, но самого познания добродетели и религии она не дает; эти последниеприобретаются посредством молитвы, учения, упражнения. Потому недурно некто определил человека, сказав что он есть животное, предназначенное для учения (Animal disciplinabile), то есть, что он не может стать человеком иначе, как только получив образование.
2. Если мы станем рассматривать познание вещей, то увидим, что только богу свойственно всё знать без начала, без продолжения, без конца, единым и чистым воззрением; человеку и ангелу это не могло быть даровано, ибо бесконечность и вечность, или что то же, божественность им не свойственна. Для ангелов и человека довольно и того преимущества, что они получили остроту ума, которым они исследуют творения божьи и тем приобретают себе сокровище познания. Потому об ангелах известно, что они познают так посредством созерцания (1 Петр. I, 12, Ефес. III, 10; 1 Царств XXII, 20; Иов I, 6), а потому познание их так же, как и наше, опытное (experimentalis).
3. Итак, никто пусть не думает, что человек может быть истинно (verè) человеком, хотя бы его никто не научил, как следует поступать человеку, т. е. хотя бы он и не был наставлен в том, что образует человека. Это видно из примера тех созданий, которые хотя и назначены на пользу человеку, но не иначе выполняют цель свою, как быв предварительно приспособлены к тому нашими руками. Напр., камни должны служить для возведения домов, башен, стен, колонн и проч.; однако они не иначе могут идти в дело, как быв отломаны, отесаны и сложены нашими руками. Так же точно служащие для украшения людей перлы и драгоценные камни должны быть людьми же добыты, очищены и отполированы; металлы, служащие для роскошного употребления в нашей жизни, должны быть вырыты, растоплены, отделены от шлака, разнообразно перелиты и перекованы; без этого они для нас менее полезны, чем простая грязь земли. От растений мы получаем пищу, питье, врачебные средства; однако и травы, и хлебные растения предварительно употребления нужно посадить, выполоть, скосить, вымолотить, смолоть; деревья должны быть посажены, подрезываемы, прививаемы; плоды необходимо собирать высушивать и проч. Но если что-либо из всего этого должно быть употреблено как врачебное средство, или как строительный материал, то оно требует еще более тщательной предварительной обработки. Животные, особенно те, которые оказывают нам пользу своей жизнью или движением, по-видимому, сами достигают своей цели; однако если желают вполне воспользоваться их возможным трудом, то и здесь необходимо предварительное приучение их. В самом деле, посмотрите: лошадь от природы способна для войны, бык — для упряжи, осел — для несения тяжести, собака — для охранения дома и для охоты, сокол и ястреб — для ловли птиц, и проч.; но если их не приучать упражнением к свойственному им отправлению, то они будут мало пригодны для дела.
4. Человек по организму своему приспособлен к работе; однако мы видим, что ему прирождена только одна способность к труду: и сидеть, и стоять, и ходить, и осязать научается он мало-помалу. Итак, откуда же наш дух получил бы возможность стать совершенным чрез себя и от себя (per se et à se), без всякой предварительной подготовки, когда общий закон для всего сотворенного начинать от ничтожного[1] и только постепенно развиваться, как по существу, так и по деятельности. Ибо, и об ангелах, которые по совершенству более всего подходят к богу, достоверно известно что они не всё знают, но, как мы недавно указали, только постепенно приближаются к познанию дивной премудрости божьей.
5. Ясно также, что для человека еще до грехопадения была открыта в раю школа, в которой он постоянно преуспевал. Ибо хотя первые люди по сотворении и обладали способностью ходить и разумевать, но, как видно из разговора, который имела Ева со змием, им недостовало познания вещей, которое возникло во всём объеме из опыта; так как Ева, если б она была более опытна, не упустила бы из виду столь простой вещи, что змию вовсе не свойственна способность речи, и поняла бы, что тут, следовательно, скрывается обман. Но теперь, в состоянии повреждения человеческого, гораздо более имеет значения необходимость учиться тому, что необходимо знать; тем более, что мы приносим с собой в действительности чистый дух, как гладкую доску (nudam mentem, ut tabulam rasam), не ведая еще как и что следует делать, как говорить, как познавать, но всё это с основания (è fundamento) должно быть возбуждено. Для нас это несравненно труднее, чем это было при первоначальном состоянии совершенства; для нас не только вещи затемнены, но даже спутаны и языки (так что вместо одного языка надо изучать уже несколько, если кто желает ради науки обращаться с различными лицами, как живыми, так и мертвыми); даже родной язык требует уже истолкования; наконец, ничто не родилось вместе с нами.
6. Существуют примеры, что люди, которые в раннем детстве были похищены дикими зверями и ими воспитывались, знали ничуть не больше неразумных созданий, и ничем, ни языком, ни руками, ни ногами не отличались бы от зверей, если бы позже им не случилось обращаться немного между людьми. Я приведу несколько примеров. Около 1540 года из одного гессенского селения, расположенного в лесу, пропал, по недосмотру родителей, трехлетний мальчик. Через несколько лет заметили крестьяне, что вместе с волками прибежало живое существо, по виду отличное от них, четвероногое, но по лицу похожее на человека. Когда слух об этом распространился, префект местечка поручил крестьянам высмотреть, нельзя ли как захватить это существо живым. Его действительно поймали и отвели сначала к префекту, а потом даже в Кассель к ландграфу. Когда это существо привели в княжеский замок, то оно убежало, спряталось под скамью, откуда выглядывало с сердитым видом и подняло отвратительный вой. Князь приказал воспитывать это существо в обществе людей. Спустя некоторое время, дикое существо начало постепенно укрощаться, потом становиться на задние ноги, ходить на двух ногах, затем рассуждать и становиться человеком. Впоследствии узнали от него, что насколько может припомнить, он был утащен, выкормлен волками и затем обыкновенно выходил вместе с ними на добычу. Эту историю описывает Дрессер в своей книге «О старой и новой дисциплине»[2]; также и Камерарий упоминает об ней, приводя подобный же случай[3]. Гулярций же (в сочинении «Диковинки нашего века») пишет, что в 1563 г. во Франции случилось нескольким дворянам отправиться на охоту; они убили двенадцать волков, а потом поймали в силки мальчика, лет семи, «голого, с желтой кожей и курчавыми волосами на голове. У этого мальчика вместо ногтей были когти как у орла; он не говорил, но беспорядочно рычал. Его привезли в ближайший городок и с трудом надели на него цепи, чему он всеми силами сопротивлялся; но, после нескольких дней голода, он укротился, начал делаться ручным, а по истечении семи месяцев стал говорить. Его показывали по городам, что принесло немалую выгоду его хозяевам. Впоследствии одна бедная женщина признала его за своего ребенка».[4] Итак справедливо писал Платон (в VI-й книге своего сочинения «о законах»), что человек есть самое скромное и богоподобное существо, если надлежащее воспитание вселило в него кротость; без воспитания же или с воспитанием ложным он становится самым неукротимым существом из всех, какие только производила земля.
7. Вообще же образование (culturâ) необходимо для каждого. В этом легко убедиться, если рассмотреть даже различные состояния (status) человека. Ибо кто станет отрицать, что обучение необходимо для людей — умственно ограниченных в видах уничтожения природной их тупости? Но и хорошо одаренные способностями в действительности так же и даже более нуждаются в обучении, потому что острый проницательный ум, не направляемый на полезное, стал бы заниматься бесполезным, странным и даже вредным. Потому что, как поле (не быв обработано и засеяно), чем плодороднее тем больше дает урожай шиповника и чертополоха; так и отличнейший талант будет полон самых причудливых мыслей (curiosarum cogitatiounum), если в него не будут вложены семена мудрости и добродетели. Если в работающую мельницу не подсыпать зерна, т. е. необработанного вещества, мельница изотрет свои жернова и будет только бесполезно поднимать пыль, производя в то же время шум и треск, повреждая и ломая составные части своего механизма: так точно деятельный ум, при недостатке серьезных предметов для своей деятельности, направляется на пустые, причудливые и вредные вещи и становится причиной своей гибели.
8. Но что такое богачи, когда им не достает мудрости, как не свиньи откормленные отрубями? Что такое бедные без понимания вещей, как не нагруженные кладью ослы? Что такое красивый, но не обученный юноша, как не разукрашенный красивыми перьями попугай, или как некто сказал, золотые ножны, в которые вложен свинцовый меч?
9. Тем, которые так или иначе, поставлены впереди, царям, князьям, государственным сановникам, церковным пастырям и ученым столь же необходимо прежде всего посвятить себя мудрости, как необходимо иметь проводнику глаза, толмачу — язык, трубе — звук, мечу — лезвие. Равным образом и подданные должны быть просвещены, чтобы они благоразумно умели повиноваться мудрым приказаниям, не по принуждению или по ослиной покорности, но свободно из любви к порядку. Ибо не бранью, не заключением в тюрьму, не палочными ударами, но с помощью разума надлежит руководить разумное создание. Если бы это было не так, то это было бы поруганием бога, который на них напечатлел свой образ; и дела человеческие преисполнились бы насилия и беспокойства.
10. Итак, остается несомненным, что все родившиеся людьми нуждаются в обучении; ибо так как они люди, то и должны быть людьми, а не дикими зверями, неразумными животными, или бессмысленными чурбанами. Отсюда следует, что один превзойдет другого настолько, насколько он будет деятельнее упражняться. Пусть заключится эта глава словами мудреца: «Презирающий мудрость и наставление несчастен, и суетна надежда их (т. е., цель их стремлений), и труды их бесплодны, и дела их бесполезны (Премудр. 3, 11).

ГЛАВА VIII. Юношеству необходимо давать общее образование, и для этого нужны школы

1. Показавши, что христианское юношество это «райское растеньице» не может вырастать наподобие дикорастущего леса, но требует заботливого попечения, рассмотрим далее, на ком лежат эти попечения? Согласно природе, эта обязанность непременно лежит на родителях. Так как они дали детям жизнь, то они же должны приготовить их для разумной, добродетельной и благочестивой жизни. Что эта обязанность имела для Авраама значение священного закона, это показывает сам бог, когда он говорит: «Я избрал его для того, чтоб он заповедал сынам своим и дому своему после себя ходить путем господним, творя правду и суд» (1 Моис. XVIII, 19). Этого вообще господь требует от родителей, говоря: «Внушай слова мои детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, ложась и вставая» (5 Моис. VI, 7). А чрез апостола он говорит: «Отцы не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении господнем» (Ефес. 6, 4).
2. Но так как люди и условия человеческой жизни столь разнообразны, что редко можно найти таких людей, которые бы знали, или умели, или при их занятиях имели возможность посвятить себя обучению своих детей, то по умному совету, давно уже установилось, что дети многих семейств поручаются одновременно для образования особо избираемым личностям, отличающимся познаниями и строгостью нравов. Таких образователей юношества обыкновенно называют школьными наставниками, учителями, преподавателями, профессорами; а места, назначенные для их обыкновенных занятий, называют школами, аудиториями, коллегиями, гимназиями, академиями, и т. п.
3. Первая школа открыта была вскоре после потопа при патриархе Симе, как свидетельствует Иосиф; он же говорит, что потом школа эта стала называтьсяеврейской. В Халдее, в особенности же в Вавилоне, существовали посещаемые многими школы, в которых, наряду с другими предметами, преподавалась и астрономия, как это всякому известно; впоследствии этой науке халдеев (во времена Навуходоносора) обучались Даниил и его сподвижники (Дан. I, 20); то же было и в Египте, где получил образование Мойсей (Деяния апост. VII, 22). По велению бога в израильском народе были повсеместно открыты школы, называемые синагогами, в которых левиты истолковывали закон; и эти школы существовали даже до времен Христа, проповедью которого, а также и его учеников, они были прославлены. Обычай устраивать школы перешел от египтян к грекам, а от них к римлянам; от римлян же этот похвальный обычай открывать школы распространился по всем государствам, в особенности же чрез распространение христианской религии, благодаря заботливости благочестивых государей и епископов. О Карле Великомповествует история, что он, как только покорял какую-нибудь языческую страну, тотчас посылал туда епископов и ученых и основывал там церкви и школы, чему последовали также и другие христианские государи, короли, князья и городские власти; и школы так быстро возрастали в числе, что их теперь трудно перечислить.
4. Чрезвычайно важно для всякого христианского государства, чтоб этот благочестивый обычай не только удержался, но получил бы возможно большее распространение, чтобы непременно во всяком благоустроенном обществе людей (будет ли оно называться городом, местечком, селом) была открываема школа, как заведение для общего образования юношества. Ибо этого требует:
5. Во-первых, похвальный порядок вещей. Ибо если какой-нибудь отец семейства не может, по неимению времени, доставить себе всего, что ему нужно для его хозяйства, но обращается за содействием к другим производителям, то почему же и здесь не быть тому же? Если кому нужна мука, он обращается к мельнику; если мясо, — то к мяснику; если вино, — то к виноторговцу; если платье, — то к портному; если обувь, — то к сапожнику; если дом, — полевые орудия, ключи, и т. п., то к столяру, плотнику, каретнику, каменщику, кузнецу и т. п. Да, у нас есть храмы для наставления взрослых в религии, есть претории и курии (судебные места), для разбирательства судебных процессов, для созыва народа и для объявлений ему законов; почему же нам не иметь также и для юношества школ? Даже свиней и коров пасут не все крестьяне сами, но сообща нанимают для того пастуха, который служит им всем одинаково, а сами при меньшем раздроблении дел, тем с большим успехом исполняют свои остальные занятия. Именно это в высшей степени прекрасное сбережение въ труде, когда кто-нибудь производит одно дело, не развлекаясь другим; таким образом одному возможно служить многим, а многим возможно служить каждому отдельному лицу с большей пользой.[1]
6. Во-вторых, этого требует и необходимость. Так как родители довольно редко обладают необходимой сноровкой для обучения своих детей или же не имеют достаточно на то времени, то было бы целесообразно, чтобы были люди, чувствуя в себе жизненное призвание к этому делу, посвящали бы себя исключительно ему одному, и чтобы таким образом удовлетворялась забота о целой общине.
7. Далее, хотя бывают и такие родители, которым ничто не воспрепятствовало бы посвятить себя образованию своих детей, но всё полезнее обучать юношество совокупно в больших массах; без всякого сомнения, успех и приятность работы будет больше, когда один ученик будет получать от других образец и побуждение. Ибо совершенно естественно и легко исполнять то, что делают другие; ходить туда, куда другие идут, следовать за теми, кто идет впереди и предшествовать идущим сзади.
«Радостно прыгая, несется в чистое поле конь
Когда впереди и сзади его бодро бежит всё стадо».
В особенности же детский возраст руководится и управляется вообще больше примером, чем правилами. Если хотят сделать что-нибудь понятным одними предписаниями, то внедряется немногое; если же покажут, как другие делают, то и без приказаний явится подражание.
8. Далее, природа повсюду представляется нам образцом; в ней же то, что обильно должно произойти, производится в одном и том же определенном месте. Таким образом, массами производятся: дерево в лесу, трава — на полях, рыбы — в воде, металлы — в недрах земли и т. п. И притом так, что лес, производящий сосны, кедры или дубы, заключает в себе преимущественно эти породы, между тем как другие породы в тех же лесах произрастают не в одинаковой мере; и почва, производящая золото, не производит одинаковым образом другие металлы. Но то, что мы хотим высказать, еще более выражается в нашем теле, в котором каждый отдельный член необходимо получает свою долю из воспринятой пищи; однако не каждой части передается ее порция в непереваренном виде, дабы каждая часть сама для себя приготовляла и приспособляла данную ей пищу, но имеются особые органы, назначенные, подобно мастерским, для того, чтобы они на пользу всего тела принимали в себя пищу, в возвышенной температуре переваривали ее, и наконец, в виде приготовленного для питания вещества, распределяли между остальными членами тела. Так желудок приготовляет пищевую кашицу, печень — кровь, сердце — жизненный дух (spiritum vitalem), мозг — одушевленный дух (amoralem spir.)[2]. После же переработки, эти вещества проникают во все части тела и таким образом поддерживают его жизнь. Итак, мастерские поддерживают и развивают ремесла,церкви страх божий, судебные места правосудие, — разве не должны подобным же образом и школы охранять, очищать и увеличивать свет мудрости, распространяя ее во все части организма человеческого общества?
9. Наконец, то же самое замечаем мы и на произведениях искусства, предполагая разумное их производство. С уверенностью проходит садовник по лесам и кустарникам, и если где-нибудь нападет он на дичок, пригодный для разведения, то пересаживает его не на том же месте, но выкапывает и пересаживает в свой плодовый сад (Pomarium) и заботится о нем вместе с сотней других подобных растений. Таким же образом тот, кто занимается размножением рыбы для употребления ее в пищу, устраивает рыбные пруды (Piscinae) и предоставляет им там свободно метать икру. И чем больше плодовый сад, тем успешнее произрастают деревья; чем больше пруд, тем удобнее развиваться будут рыбы. Как для рыбы надлежит устраивать садки, а для плодовых дерев заводят плодовые сады, так и для юношества должно открывать школы.

ГЛАВА X. Обучение в школах должно быть общее

1. Теперь предстоит показать, что в школах необходимо учить всех всему. Пусть, однако, не поймут это выражение в том смысле, что будто бы мы требуем от всех знания всех наук и искусств (а тем более знания полного и глубокого). Это было бы ни полезно по существу дела, ни возможно для кого-либо, по кратковременности нашей жизни. Ибо мы видим, что каждая наука простирается столь далеко и глубоко (стоит только припомнить физику, арифметику, геометрию и тому подобные науки, даже сельское хозяйство и уход за плодовыми деревьями и проч. занятия), что потребовалась бы целая жизнь, даже при отличнейших дарованиях, если бы вздумали изучать науку путем наблюдений и опытов, как это мы видим в отношении арифметики на Пифагоре, в отношении механики на Архимеде, в отношении минералогии и металлургии на Агриколе, в отношении риторики на Лонголиусе(который, чтоб быть совершенным цицеронианцем, занимался только ей одной).[1]Но необходимо, чтоб все учились разуметь основания, законы и цели всего, что есть и что совершается вокруг; ибо люди посылаются в свет, чтобы быть не только зрителями, но и деятелями. То есть, нужно заботиться и стараться, чтоб никому живущему в свете не встречалось что-нибудь настолько неизвестное, чтоб он не мог иметь о том никакого суждения и чтоб он не мог искусно и без вредной ошибки приспособить его к известной цели.
2. Итак, вообще и без всякого исключения должно стремиться, чтобы в школах, а чрез посредство школ и во всей жизни: 1) природные дарования развивались бы науками и искусствами; 2) дар слова изощрялся; 3) нравы образовывались бы для всего честного; 4) бог почитался бы искренно.
3. Мудро сказал тот, кто сказал, что «школы суть мастерские гуманности (scholas esse humanitatis officinas), ибо они должны стараться, чтоб люди действительно становились людьми т. е., (ссылаясь на прежде поставленные цели) были: 1)разумными созданиями, 2) владыками созданного, 3) созданиями — существующими в радость своему творцу. Это совершится, если школы будут заботиться образовывать людей — мудрых духом, рассудительных в поступках и благочестивых сердцем.
4. Эти три предмета надлежит поэтому вселять в юношество во всех школах. Я хочу показать это, взявши основания дела,
I) из предметов, которые нас здесь окружают;
II) из нас самих и
III) из Христа, богочеловека (ϑεανϑρώπῳ), совершеннейшего образца для нашего совершенства.
5. Самые предметы, насколько мы их можем наблюдать, могут быть разделены натри категории, именно на предметы, которые предложены только для наблюдения: каковы, напр., небо, земля и что есть в ней; потом на предметы, которым можноподражать, как то чудесный повсюду порядок, который заповедуется человеку осуществлять и в его действиях; и, наконец, на предметы для наслаждения, каковы — благость божья, разнообразные его благодеяния, здесь и в вечности. Если человек должен достигнуть равенства со всем этим, то его должно научить познавать то, что представляется наблюдению его на этой удивительной сцене, — научить поступатьтак, как он должен вести себя, и наконец научить наслаждаться тем, что ему (как другу — гостю в своем доме) всеблагой творец щедрой рукой предлагает для наслаждения.
6. Если мы будем наблюдать самих себя, то также убедимся, что для всех одинаково необходимы: образование, нравственность и благочестие, рассмотрим ли мы существо души нашей, или цель нашего сотворения, или вступление наше в свет.
7. Существо души заключено в единстве трех сил, (отражающих на себе несотворенную троицу), — способностей познания, воли и воспоминания[2].Познавательная способность (рассудок) исследует различия вещей до всех малейших даже мелочей. Воля проявляет себя в желаниях по отношению к вещам, а именно в выборе полезных и удалении вредных. Память же сохраняет для будущего употребления то, что рассудок и воля когда-нибудь усвоили себе, и напоминает душе о ее зависимости (от бога) и о ее обязанностях, в каковом смысле она называетсясовестью. Следовательно, для того чтобы упомянутые силы могли надлежащим образом исполнять свои отправления, человек должен быть хорошо научен тому, что просветляет рассудок, направляет волю и пробуждает совесть, — дабы рассудок прозорливо проникал в вещи, воля непогрешимо делала выбор, а совесть горячо стремилась к богу. А как все эти силы (рассудок, воля и совесть) не могут быть разъединяемы, ибо они составляют одну и ту же душу, то точно также не должны быть разделяемы и эти три украшения души: образование, добродетель иблагочестие.
8. Если, далее, рассмотрим, для чего мы рождены на свет, то нам откроется вдвойне — троякая цель, именно: мы являемся в свет, чтоб служить богу, созданиям исамим себе, и чтоб наслаждаться той радостью, которая имеет свой источник в боге,созданиях и нас самих.
9. Если мы захотим служить богу, ближнему и самим себе, то должны иметь в отношении бога благочестие, в отношении ближних нравственность, а в отношении самих себя знания. Между тем, всё это между собою так тесно связано, что как человек для себя самого не только должен быть разумен, но должен быть также нравствен и благочестив; так для пользы ближнего должны ему служить не только добрые нравы, но также познания и благочестие, а для почитания бога должны ему содействовать не только благочестие, но также познания и добрые нравы.
10. Если мы обратимся к блаженству, для которого бог назначил человека, то оно очевидно уже из сотворения его, когда бог не только ввел человека в разукрашенный уже всеми благами мир, но, кроме того, устроил еще рай для его наслаждения, и наконец определил сделать человека соучастником в вечном блаженстве.
11. Под наслаждением (voluptas) следует понимать не удовольствие телесное (хотя и это последнее нельзя иначе представлять, как имеющим происхождение от добродетели воздержания, так как без жизненной свежести здоровья и без привлекательности пищи и сна это удовольствие немыслимо), но следует разуметь радость душевную, которая истекает или из окружающих нас вещей, или из нас самих, наконец, бывает от бога.
12. Наслаждение, проистекающее от вещей, есть то удовольствие созерцания их, которое испытывается мудрым. Где бы и когда бы он ни находился, что бы ни представлялось ему для созерцания, что бы он ни привлекал в пределы своего наблюдения, всюду и везде находит он предметы для столь сильного наслаждения, что часто, находясь от восторга как бы вне себя, он забывает даже о своем существовании. Вполне верно то, что говорит премудрый: «В обращении мудрости нет суровости, ни в сожитии с ней скорби, но веселье и радость (Премудр. VIII, 16). А один благородный мудрец замечает, что «нет ничего приятнее в жизни стремления к мудрости».
13. Наслаждение в самом себе есть то приятнейшее удовольствие, которым радуется человек, преданный добродетели из самой глубины доброго сердца, когда он находит себя готовым исполнить всё, чего потребует от него справедливость. Эта радость гораздо выше предыдущей, как говорится: «чистая совесть — лучшая собеседница за столом».
14. Наслаждение в боге есть высшая ступень радости в этой жизни, если человек чувствует, что бог вечно милостив к нему, и если радостно упоен его отеческой, неизменной благостью, так что сердце как бы исчезает в любви к богу, и человек ничего высшего ни делает, ни желает и ни знает, как вполне предаться милосердию божию и, пребывая в нем, находить себе удовлетворение и предвкушать наслаждение будущей вечной жизни. Это тот мир божий, который превыше всякого ума (Филип. IV , 7) и возвышеннее которого ничего нельзя ни желать, ни вообразить. Итак, упомянутые три предмета — образование, добродетель и благочестие — суть те три источника, из которых истекают все потоки совершеннейшего наслаждения.
15. Наконец, что эти три предмета должны быть в каждом человеке, это (в правило и образ для всех) на самом себе представил и показал бог во плоти. Ибо он преуспевал, как повествует евангелист, не только в возрасте, но и в премудрости и в любви у бога и у человеков (Лука II, 52). Вот счастливая троица тех качеств, которые служат нам украшением! ибо что такое мудрость, как не познание всех вещей в их сущности? И что вызывает в людях милость и расположение, как не мягкость нравов? Что доставляет нам милость божию, как не страх господень, а именно глубокое, серьезное и пламенное благочестие? Итак, да испытаем на себе то, что мы видим на Христе Иисусе, совершеннейшем идеале всякого совершенства, которому мы должны подражать.
16. Ибо он сам говорит: «научитесь от меня» (Матф. XI, 29). И так как Христос дан был человеческому роду — как просвещеннейший учитель, как святейший священник, как могущественнейший царь, то и следует, что, уподобляясь по Христу, христиане должны образоваться и достигать того, чтобы все были просвещенны по уму, святы по влечению совести и могущественны в деяниях (каждый в своем призвании). Итак, только тогда наши школы будут поистине христианскими, когда мы возможно более уподобимся Христу.
17. Несчастный разлад — когда названные три свойства не соединены взаимно прочными узами. Злополучно обучение, которое не ведет к добрым нравам и благочестию. Ибо что такое научное образование без нравственных правил? Кто преуспевает в науках, а в нравах отстает (исстари говорится), тот больше подается назад, чем идет вперед. Что Соломон говорит о прекрасной, но пренебрегающей разумом женщине, то относится также и к ученому человеку, дурно воспитанному: «что золотое кольцо в носу у свиньи, то ученость для человека, отвратившегося от добродетели» (прит. Сол. XI, 22). И как драгоценные камни оправляем не в свинец, а в золото, и тогда оба ярче блестят, так и научные знания должны быть соединены не с нравственной распущенностью, но с добродетельной спокойностью, и тогда одни будут служить украшением для других. Когда же к обеим присоединяется благочестие, тогда только достигнется истинное совершенство. «Страх господень есть начало и конец мудрости, но он есть также вершина и венец знания, ибо «Полнота премудрости — бояться господа» (притч. Сол. I, Сирах I и друг.).
18. В итоге: так как от юношеского возраста и наставления, сообщаемого в эту пору, зависит вся последующая жизнь человека, то было бы прискорбно, если бы в эту пору жизни не стали подготовлять умы всех людей для последующей жизни. Ибо как в утробе матери образуются те же члены у каждого человека, и у каждого все, ноги, руки, язык и пр., но в то же время не все делаются художниками, скороходами, писцами, ораторами, так и в школе все должны быть обучаемы всему, что свойственно «человеку», хотя впоследствии одному принесет более пользы одно, а другому другое[3].

ГЛАВА XI. Доселе не было школ, которые соответствовали бы своей цели

1) Я покажусь слишком дерзким, решаясь возвещать это так смело. Но я призываю тебя, читатель, к самому делу и делаю тебя судьей; сам же являюсь тружеником. Вполне удовлетворяющей своей цели школой называю я такую школу, которая есть истинная мастерская гуманности, т. е. в которой дух учащегося погружается в сияние мудрости, успешно стремится проникнуть всё сокровенное и явное (как сказано в премудр. VII, 17), где сердце и его стремления достигают полной гармонии с добродетелью, сердце привлекается божественною любовью и наполняется ею так, что уже здесь, под небом, все те, которые вручены христианским школам для назидания в истинной мудрости, приучаются вести небесную жизнь. Словом, где все обучаются всему совершенно.
2. Но какая школа брала на себя до сих пор труд — выполнить эту задачу в совершенстве, не говоря уже о том, чтоб она этого достигла? Впрочем я не хотел бы казаться человеком, который преследует платоновы идеи, и мечтает о совершенстве, которого нигде не существует и на которое никогда нельзя надеяться в этой жизни; я приведу другой довод в пользу того, что школы должны быть именно таковы, но до сих пор еще таковыми не были.
3. Лютер, в своем увещании (от 1525 г.) к городам империи открывать школы, высказывает между прочим желание: во-первых, чтобы во всех городах, местечках и селах были открываемы школы для обучения в них юношества обоего пола (насколько это необходимо, мы привели доводы выше, в 1-й главе), при этом чтобы и те, которые занимаются сельскими работами или ремеслом, также ежедневно ходили в школу, хотя на два часа, и были бы обучаемы полезным сведениям, добрым нравам истраху Божию. Во-вторых, чтоб они были обучаемы по более легкой методе, которая не только бы не отвращала от ученья, но как бы некоторой приманкой привлекала к нему и (как он говорит), чтоб мальчики находили в школьных занятиях не меньшую радость, как если бы они проводили целые дни в детских играх, в беготне и шалостях. Так говорил Лютер.
4. Действительно, это разумный совет, достойный столь великого мужа! но кто не видит, что до сих пор мы остаемся позади этого изречения: где же эти всеобщиешколы? где привлекательная метода?
5. Противное же мы видим повсюду. В маленьких общинах, местечках и селах школы и до сих пор не основаны.
6. Где они и открыты, там существуют не для всех вообще, но только для известных лиц, именно для более богатых; так как посещение школ стоит дорого, то бедные допускаются туда только в редких случаях, разве с помощью чьей-нибудь благотворительности. Но что между неимущими часто погибают отличные таланты, к великому вреду для церкви и государства, это — несомненно.
7. Далее, при обучении юношества употреблялась обыкновенно столь суровая метода, что на школы вообще смотрели, как на средства запугивания мальчиков и как на застенок для талантов; большая часть учеников, подвергнувшись одурению от наук и книг,[1] спешили в мастерские ремесленников, или обращались к другим житейским занятиям.
8. Те же ученики, которые удерживались в школе (по принуждению ли от родителей и опекунов, или увлекаемые надеждой достигнуть когда-нибудь с помощью науки высокого положения в свете, или, наконец, по свободному влечению природы к этому благородному занятию) получали такое образование, которое не было ни достаточно серьезно, ни достаточно искусно, а чаще всего извращенно и ошибочно. Ибо то, что преимущественно следовало бы внедрять в умы, — то оставалось, по большей части, в пренебрежении: страх божий и добрые нравы. Об этом последнем в школах (даже и в академиях, которым свойственна бы высшая ступень человеческого развития) так мало заботились, что из школы, вместо кротких овечек, обыкновенно выходили дикие ослы, неукротимые и необузданные лошаки, а вместо склонного к добродетели нрава — выносили только прикрашенную отшлифовку внешности, грубую типическую наружность и дрессированные для светской пустоты глаза, руки и ноги. Ибо во многие ли из этих голов, утонченные долгим изучением языков и наук, проникало что-нибудь в голову в такой степени, чтоб они могли служить другим людям образцами умеренности, целомудрия, смирения, снисходительности, обдуманности, терпения, самообладания и т. п.? От чего же это, как не от того, что о доброй жизни в школах даже не подымается и вопроса? Это доказывается распущенностью дисциплины почти во всех школах, разнузданностью нравов во всех слоях общества; доказывают то же и бесконечные жалобы, вздохи и слезы многих честных людей. И еще станет кто-либо защищать настоящее состояние школ? Нами овладела болезнь, переданная нам от наших преподавателей, что мы, отвратившись от древа жизни, исключительно стремимся только к древу познания. Школы, следуя этому необычному стремлению, гнались до настоящей минуты только за знаниями.
9) Но и это самое каким путем желали достигнуть? с каким успехом? Подлинно, над тем, что человеческий ум мог бы обнять в течение года, в школах проводят пять, десять и более лет. Что с полною легкостью можно бы сообщить и внедрить в умы, то насильственно втискивается, даже вколачивается и вбивается. Что могло бы быть представлено наглядно и ясно, то преподается темно, сбивчиво, запутанно, как бы посредством чистых загадок.
10) Я умолчу здесь уже о том, что едва ли где умы питаются истинными зернами фактов; обыкновенно же они наполняются шелухой слов (ветряной болтовней попугаев), высевками и чадом мнений.
11. Возьмем изучение хоть латинского языка — коснусь его здесь кстати для примера: (Bone Deus) Боже милостивый! как спутано, как затруднительно, как многословно производилось оно! Поистине, маркитанты, погонщики и мастеровые разного рода научаются какому-нибудь языку, совершенно отличному от их родного, и усваивают даже не один язык, а два и три, — скорее, чем воспитанники наших школ, при полнейшем прилежании и с крайним напряжением, изучают одну латынь. И с каким неравным успехом! Первые уже через несколько месяцев свободно болтают на чужом языке; последние же едва через пятнадцать или двадцать лет, и то обыкновенно только с помощью разных пособий — грамматик и словарей, могут кое-что произнесть по-латыни, и то не без запинок и заикания. От чего другого может происходить эта крайне вредная потеря времени и труда, как не от дурной методы?
12. Вот что разумно писал об этом знаменитый доктор богословия ЭйльгардЛюбин, профессор Роштокского университета: «обыкновенный способ обучения мальчиков в школах кажется мне таким, как если бы кто-нибудь получил поручение — со всем прилежанием и трудом придумать способ или план, по которому как учителя, так и ученики могли бы научаться латыни только непомерным трудом, с чрезвычайным отвращением и с необыкновенными мучениями, и то не иначе, как чрез очень долгий промежуток времени».
«Когда я об этом вспоминаю, судорожно сжимается мое сердце,—
Я чувствую страх до глубины моего существа».
И несколько после: «Когда я чаще об этом раздумывал, — не однажды, сознаюсь, приходило мне на мысль, что эта метода была введена в школы злым и завистливым гением, врагом человеческого рода». Так говорил Любин, мнение которого из многих других свидетелей я пожелал привести.
13. Впрочем, для чего нам искать свидетелей? сколько из нас могут служить таковыми! сколько вышло из школ и академий едва осененными тенью истинной учености! Между многими тысячами я сам один из этих несчастных детей, у которых дорогая весна всей жизни, цветущие годы юности — погибли жалким образом в схоластическом педантстве. Ах, как часто, когда мне пришлось узнать лучшее, воспоминание о потерянном времени выжимало у меня стоны из груди, слезы из глаз, скорбь из сердца! ах, как часто эта боль принуждала меня воскликнуть:
«О если бы возвратил мне
Юпитер потерянные годы!»

14. Но тщетны эти мольбы: истекший день не возвращается более. Никто из нас, чьи годы прошли, не помолодеет, чтоб снова начать жизнь и вступить в нее с лучшей подготовкой; этому помочь уже нельзя. Для нас осталось только одно, одно только возможно: насколько мы в силах, дать добрый совет подрастающему поколению, чтобы, показавши, как наши учителя впадали в ошибки, открыть путь, как можно их избегнуть. Да совершится это во имя и при помощи того, кто один может сосчитать наши ошибки и исправить кривизну путей наших (Экклез. I, 15).

ГЛАВА XII. Преобразование школ к лучшему возможно

1. Исцелять болезни, сделавшиеся хроническими, считается трудным, ненадежным и даже почти невозможным. Но если бы нашелся кто-нибудь, кто обещал бы действительное средство, то неужели больной отвергнул бы его? не пожелал ли бы он скорее привлечь к себе руку помощи? особенно, если бы больной убедился, что врач руководится не случайным предположением, но основательной причиной? Итак, мы должны разъяснить наше необыкновенное обещание, чтобы стало очевидно, во-первых, что́ мы обещаем, а затем, на каком основании.
2. Мы обещаем такое устройство школ, при котором:
I. Всё юношество (разве кроме тех, кому бог отказал в разуме) получало бы образование.
II. Все научались бы всему, что может сделать человека мудрым, честным иблагочестивым.
III. Образование это, как подготовление к жизни, заканчивалось бы до поступления зрелого возраста.
IV. Обучение совершалось бы без побоев, жестокости и принуждения, по возможности легко, приятно и как бы само собой. (Как живое тело увеличивается в объеме, не имея надобности в искусственном растяжении и вытягивании, — ибо, если только питание будет разумно и движение достаточно, тело само по себе будет постоянно и незаметно расти в величине и в силе, — так, говорю, пища и упражнение, предлагаемые разумным образом душе человека естественно ведут его к мудрости, добродетели и благочестию).
V. Образование давалось бы не блестящее, но истинное, не поверхностное, но основательное; т. е., человек, как одаренное разумом существо, должен быть приучаем руководиться не посторонним, но собственным разумом, не только вычитывать чужие мнения о вещах из книг и учиться понимать их, или воспринимать и воспроизводить их — только с помощью памяти, но и собственным размышлением проникать до корня вещей и этим путем уяснять себе их истинную сущность и их употребление. То же самое должно быть достигаемо и в отношении чистоты нравов и благочестия.
VI. Образование приобреталось бы не с трудом, а по возможности легко.Совокупному обучению должны быть посвящены ежедневно только четыре часа, и притом так, что одного учителя будет одновременно достаточно для сотни учеников, при вдесятеро легчайшем труде, чем какой теперь употребляется на каждого ученика отдельно.
3. Но кто поверит этим обещаниям, прежде чем увидит применение их на деле? Известно свойство человеческой природы, что прежде чем сделано какое-нибудь особенное открытие, люди не допускают возможности его; после же того, как открытие сделано, они удивляются — как оно не появилось раньше. Когда Архимедобещал царю Гиерону сдвинуть в море одной рукой такой величины корабль, который не могли сдвинуть с места сто человек, то над ним только посмеялись; однако позже с великим удивлением должны были увидеть осуществление этого обещания.
4. Колумба, когда им высказано было предположение о существовании островов на западе, не хотел слушать ни один король (за исключением Кастильского), — никто не хотел помочь ему осуществить попытку. Немногого недоставало, чтобы спутники его в морском путешествии, как сообщает история — приходившие в отчаяние от бесплодности своих ожиданий, не сбросили Колумба в море и с пустыми руками не возвратились домой. А между тем этот, столь обширный «Новый Свет» все-таки открыт, и теперь все мы удивляемся, как он так долго мог оставаться неизвестным! Сюда же относится и одно комическое происшествие, которое случилось с тем же Колумбом: именно, когда испанцы, завидовавшие ему, как итальянцу, в славе столь великого открытия, осаждали его за обедом насмешками и между прочим высказывали, что другая половина земли была открыта благодаря случаю, а не искусству, и что всякий другой мог бы точно также открыть его, — он дал им весьма тонкую задачу, а именно: «как можно куриное яйцо поставить на его носок без всякой поддержки»? после того, как все присутствовавшие напрасно потрудились над этой задачей, Колумб стукнул легонько яйцо о тарелку и таким образом, вдавив немного его кончик, поставил яйцо. Те рассмеялись и говорили, что и они могли бы сделать тоже самое. «Вы могли бы теперь, ответил он, потому что видели возможность этого; но почему никто раньше меня не мог этого сделать?»
5. Я полагаю, что тоже самое было, когда Иоган Фауст, изобретатель искусства книгопечатания, объявил, что имеет средство, посредством которого один человек в неделю напишет более книг, чем десять лучших писцов в течение одного года, и притом книги будут написаны чище, все экземпляры одинаковы от начала до конца и что все они будут непременно без ошибок, если только подлинник будет соответственно верен, и проч. Кто поверил ему? Кому не показалось это загадкой или ничтожным, бесполезным хвастовством? А между тем теперь каждый ребенок знает, что это именно так.
6. То же случилось и с Бертольдом Шварцом, изобретателем медных огнестрельных орудий, когда он обратился к стрелявшим из лука со следующими словами: «Ваши луки, ваши метательные машины, ваши пращи ничего не стоят. Я хочу дать вам орудие, которое без применения силы руки, единственно с помощью огня, не только должно выкидывать камни и ядра, но и поражать гораздо далее, вернее попадать и сильнее действовать и разрушать». Кто к подобным речам не отнесся бы тогда со смехом? Так бывает обыкновенно, потому что к новому и необычному относятся — как к чудесному и невероятному.
7. Американские дикари наверное не могли бы себе представить, чтоб можно было — без словесной речи, без посла, одним кусочком бумаги — передавать другим ощущения своего духа, возможность чего сознают у нас и тупоумнейшие. Так это — повсюду и со всеми:
«Потомство находит смешным то, что предкам казалось непобедимой трудностью».
8. Что с моим настоящим предприятием случится то же самое, это легко предвидеть, да отчасти я уже и испытал это. Многие удивляются и гневаются за то, что находятся люди, которые упрекают школы, книги, способы обучения и обычные приемы в несовершенстве — и осмеливаются обещать неведомое что-то, необыкновенное и превышающее всякое вероятие.
9. Хотя мне и было бы легче апеллировать к успеху моего утверждения, как к правдивейшему будущему свидетелю; но так как я пишу это не для необразованного народа, но для разумных людей, то я должен представить доказательства того, что всё юношество может быть обучаемо знаниям, нравам и благочестию — без всех тех трудностей и огорчений, которые, вследствие употребляемой до сих пор методы, приходится испытывать учащим и учащимся.
10. Единственное, но тем не менее достаточное основание для этого утверждения есть следующее: Каждое существо не только легко направляется туда, куда влечет его природа, — спешит с некоторым удовольствием туда само, и даже испытывает страдание, когда что-нибудь его удерживает.
11. Ибо известно, что птица научается летать, рыба плавать, дикий зверь бегать — без особого понуждения; они делают это сами, как только почувствуют, что органы, предназначенные для этих отправлений, достаточно окрепли. Воду нечего принуждать течь с горы вниз, огонь — гореть, — если имеется горючий материал и приток воздуха, — круглый камень — катиться с покатости, а квадратный стоять на месте; глаз и зеркало также сами воспринимают предметы при свете; семя не требует принуждения, чтоб развиваться в почве под влиянием влаги и теплоты. Всё стремится само собою исполнить то, к чему оно имеет природную способность, и если только получит поддержку, хотя бы самую незначительную, всё приходит в деятельность.
12. Если же (как мы это видели в V главе) семена знания, добрых нравов и благочестия находятся от природы в каждом человеке (за исключением разве уродов), то отсюда необходимо следует, что для развития их нужно только самое легкое побуждение и искусное руководство.
13. Но, скажут мне: «Не из всякого дерева может быть вырезан Меркурий». — Я отвечу: Но из всякого человека может быть сделан человек, — если будет удалена причина порчи.
14. «Тем не менее, заметит кто-нибудь, наши внутренние силы ослаблены первым грехопадением». Я отвечу: Но не уничтожены совсем; хотя телесные наши силы и ослаблены, мы всё-таки знаем, как привести их к здоровью посредством ходьбы, бегания, упражнений в искусствах и работах. Ибо хотя первые люди, при сотворении, получили способность ходить, говорить, рассуждать, но мы не можем ходить, говорить и мыслить, если не будем этому научены; из этого однако не следует, что всему этому нельзя научиться иначе, как в сбивчивом, труднодоступном и неверном виде. Ибо если мы научаемся без столь огромных затруднений тому, что относится дотела, именно: пить, есть, ходить, скакать, совершать разные работы, то почему же не можем мы точно также научиться и тому, что относится до духа? Только бы не было недостатка в надлежащем указании. К этому я еще нечто прибавлю. В течение немногих месяцев берейтор научает лошадь бегать рысью, скакать, поворачиваться, по знаку хлыста делать различные движения. Искусный фигляр научает медведятанцевать, зайца бить в бубны, собаку пахать, ходить на задних лапах, гадать и т. п. Слабоумная старуха научает своего попугая, сороку или ворону подражать человеческим звукам и мелодиям и т. п., и всё это совершается в короткое время и без естественного влечения к этим занятиям животных. Ужели после этого нельзя с меньшим трудом научить человека тому, к чему его природа — не то что склонна или ведет, но тянет и влечет?! Надо стыдиться серьезно утверждать подобные вещи, чтоб дрессировщики зверей не осмеяли нас самым жестоким образом.
15. «Но самая трудность дела обучения, заметит еще кто-нибудь, такова, что не всякий уразумеет его». Я отвечу: какая же это трудность? Есть ли, спрашиваю я, какое-нибудь тело в природе с таким смутным цветом, чтоб зеркало не могло передать его изображения, если только это тело освящено надлежащим образом? Существует ли что-нибудь, что не могло бы быть передано на картине, предполагая, что живописец умеет рисовать красками? Есть ли хоть одно семя или один корень, который бы земля не могла принять и своей теплотой не могла бы содействовать его прорастанию? Только бы знал сеятель, где, когда и как каждое семя или корень следует посадить или зарыть. К этому я прибавлю еще: нет на свете ни одного утеса или башни такой высоты, на которую кто-нибудь не мог бы взобраться, если только у него есть ноги; следует лишь устроить надлежащим образом лестницу, или образовать удобные, высеченные в скале в надлежащем направлении и расстоянии ступени, а для предохранения от опасности — свалиться с них, приделать к ним перила. Если же столь немногие достигают высот науки, хотя многие принимаются за это с бодрым, любознательным духом, те же, которые приходят к цели, достигают ее только с трудом, с одышкой, с утомлением и головокружением, то это происходит не от того, чтоб человеческому духу была присуща некоторая неспособность к достижению знания, но от того, что ступени, ведущие к науке, дурно устроены, испорчены, а иных и совсем недостает, т. е. потому, что метода запутана. Но что с помощью правильно расположенных, крепких и прочных ступеней всякий человек может добраться до всякой высоты, — это достоверно.
16. Далее говорят: «Бывают такие тупоумные головы, что нет никакой возможности вложит в них что-нибудь». Я отвечаю: Едва ли можно найти зеркало, которое до такой степени было бы загрязнено, что ни в какой мере не могло бы передавать изображений; едва ли доска может быть настолько шероховата, чтобы на ней нельзя было что-нибудь как-нибудь написать. Между тем, если зеркало загрязнилось от пыли или пятен, то до́лжно прежде вытереть его; доску, если она шероховата, выстругать: тогда они опять будут пригодны для дела. Равным образом, если и юношество разумно будет приготовляемо и направляемо к образованию, то оно наверное будет взаимно изощряться и усовершаться, так что наконец всевоспримут всё. (Я неизменно остаюсь при моем убеждении, ибо основание остается неизменным). Без сомнения, при этом окажется то различие, что более медленные головы сознают, что они достигли лишь некоторого понимания вещей, однако сознают; более же талантливые, по любознательности переходя от одного предмета к другим, глубже и глубже будут проникать в предметы и соберут новые, в высшей степени полезные наблюдения о вещах. Наконец, бывают, конечно, натуры, столь же мало пригодные для развития, как сучковатое дерево для резьбы; однако, мое утверждение остается верным относительно средних способностей (de ingeniis mediocribus), развитие которых (по милости божьей) всегда плодотворно. Впрочем, столь слабо одаренные натуры встречаются так же редко, как люди, от природы лишенные некоторых членов. Ибо несомненно, что слепота, глухота, увечье, слабость — в редких случаях прирождены людям, но являются по нашей вине: так же и чудовищная тупость мозга.
17. Могут еще возразить: Многим недостает не способности к учению, но охоты; а заставлять учиться этих упрямцев и неприятно, и бесполезно. Ответ: где-то написано, что у одного философа было двое учеников, один непонятливый, другой легкомысленный, и что он их обоих прогнал; ибо один из них и очень хотел учиться, но не мог, другой и мог, но не хотел. Но справедливо ли это, если сами учителя — причина отвращения учеников от наук? Аристотель справедливо говорит, чтолюбознательность прирождена человеку. Что это именно так, мы показали в предыдущих (V и XI) главах. Но иногда нежное баловство родителей портит это естественное стремление в детях; иногда легкомысленное товарищество привлекает их к пустым вещам; иногда сами дети увлекаются городскими и придворными обычаями, или внешностью — и тем отдаляются от свойственной человеку духовной деятельности; от этого происходит, что нет в них никаких стремлений к неизвестному и они не могут легко сосредоточиваться. (Ибо как язык, привыкший кодному какому-нибудь вкусу, нехорошо различает другой; так точно и дух, если он уже занят каким-нибудь одним предметом, нелегко направляет свое внимание на другой). В таких людях следует сначала устранить привитую им извне тупость, привести природу к ее первоначальной свежести, — и любознательность (sciendi appetitus) наверно снова возвратится. Но многие ли из тех, которые взялись за образовывание юношества, думают о том, что сначала они должны подготовить его для того образования, которое намереваются сообщить ему? Токарь, прежде чем вытачивать какую-нибудь вещь из дерева, придает ему приблизительную форму с помощью топора; кузнец, прежде чем ковать железо, предварительно раскаляет его;ткач, прежде чем прясть, делать основу и ткать, сначала очищает, промывает и расчесывает шерсть; сапожник сперва приготовляет кожу, натягивает ее на колодку и очищает, прежде чем шить из нее сапоги; но думает ли кто о том, чтоб подобным же образом и учитель, прежде чем образовывать ученика путем наставлений, сначала пробуждал в нем стремление к образованию, развивал в нем восприимчивость и готовность следовать за учителем по пути изучения науки? Почти каждый учитель, каким встретит ученика, таким и обрабатывает: он то вытачивает его, то кует, то расчесывает и ткет, то приспособляет к своим моделям, то полирует его и желает придать ему блеск[1], и если это немедленно не удается по желанию (а как это может удасться, спрашиваю я?), то он делается недоволен, сердится, шумит. И можно ли удивляться, что есть люди, которые всеми силами устраняются и бегут от подобной методы? Скорее надо удивляться, если кто-нибудь может выдержать ее.
18. Здесь представляется случай заметить кое-что о различии способностей, — именно, что одни натуры бывают остры, другие — тупы, третьи — мягки исговорчивы, четвертые — упрямы и непокорны; одни сами по себе стремятся к наукам, между тем как другие находят более удовольствия в ремеслах. И из этого трояко-двойного рода способностей возникает шесть способов обращения с природными дарованиями юношества.
19. Во-первых, что касается натур с острым умом, любознательных, способных к образованию и сравнительно с другими более склонных к занятиям собственно науками, то им нужно только предлагать пищу мудрости; развиваются же они подобно благородным растениям. Надобно только предусмотрительно не дозволять им слишком торопиться, дабы через то раньше времени им не ослабеть и не истощиться.
20. Другие натуры остроумны, но медленны, хотя и послушны. Эти нуждаются только в поощрении.
21. В-третьих, есть натуры остроумные и любознательные, но при этом дерзкие инепокорные. Учеников такого рода обыкновенно ненавидят в школах и считают их отпетыми, а между тем из них обыкновенно и выходят великие люди, если только с ними обращаются надлежащим образом. Пример подобного рода представляет история в Фемистокле, великом афинском полководце, который еще юношей имел непокорный нрав (так что учитель его сказал ему: «Мальчик! Посредственности из тебя не выйдет, но будешь ты или великим благом для государства, или великим злом»). Когда впоследствии кто-то удивлялся перемене его нрава, то он выразился так: «Дикие жеребцы бывают лучшими конями, если с ними поступают надлежащим образом». То же самое можно видеть и на Буцефале Александра Великого. Когда Александр увидел, что отец его Филипп признал негодным этого дикого коня, который не терпел на себе всадника, то сказал: «Какую прекрасную лошадь портят люди, не умеющие воспользоваться ею по своей неловкости!» И принявшись за нее с удивительным искусством, без побоев — он приобрел над ней полную власть, так что она не только тогда, но и впоследствии позволяла ездить на себе только Александру, и в целом свете едва ли можно было отыскать другую более благородную лошадь, достойную столь великого героя. Рассказ об этом передает Плутарх, причем он замечает: «Эта лошадь приводит нам на память, что много хорошо одаренных голов пропадает от ошибок воспитателей, которые коней обращают в ослов, не умея управлять свободными и сознающими свое достоинство людьми».
22. В-четвертых, есть послушные и в то же время любознательные натуры, номедленные и туповатые. Они охотно следуют за другими; а чтоб сделать для них это возможным, нужно снисходить к их слабости, не возлагая на них чрезмерной тяжести, избегая резких порицаний, но всегда относясь к ним доброжелательно, поддерживая, ободряя и вселяя в них мужество, чтоб они не падали духом. Подобные люди, хотя и позднее, достигнут своей цели; зато они прочнее держатся на ней, как это бывает с поздними плодами. И как печать труднее оттискивается на свинце, но зато крепче держится (чем на воске), так люди подобного рода нередко обладают большей силой, чем талантливые, и что они однажды усвоили, то у них легко не пропадает. Поэтому исключать их из школы не следует.
23. В-пятых, некоторые натуры тупы, и, кроме того, вялы и ленивы; но их также можно исправить, только бы в них не было упорства. Здесь, однако, надо много уменья и терпения.
24. Наконец, бывают еще тупоумные, от природы извращенные, злобные и большею частью испорченные натуры. Но поелику везде в природе против яда найдется и противоядие, и деревья, от природы неплодоносные, посредством надлежащей посадки и ухода за ними могут быть сделаны плодоносными, то вообще не следует терять надежды и в этом случае, а, напротив, посмотреть, нельзя ли по крайней мере победить и искоренить упорство. Если и это окажется невозможным, — только тогда придется оставить искривленный и узловатый чурбан, из которого уже нельзя надеяться вырезать Меркурия. «Бесполезно обрабатывать и засевать бесплодную почву», — говорит Катон. Впрочем, подобного рода бездарность едва можно найти у одного на тысячу, что служит превосходным доказательством благости божьей.
25. Сущность всего сказанного может быть выражена словами Плутарха: «То, какими родятся дети, не зависит от человека; но сделать их посредством правильного воспитания добрыми, — это в нашей власти». Да, в нашей власти! говорит он. Это несомненно, ибо из корневого отпрыска садовник выращивает дерево, употребляя повсюду одно и то же искусство посадки.
26. Но возможность обучать и образовывать всё юношество, при всех его столь различных природных задатках, по одной и той же методе, вытекает из следующих четырех положений.
27. Во-первых: Всех людей следует приводить к одним целям мудрости, нравственности и благочестия.
28. Далее: Все люди, как бы они ни расходились в своих природных дарованиях имеют одинаковую человеческую натуру, снабженную одинаковыми органами.
29. В-третьих: Упомянутое различие в дарованиях есть ничто иное, как отклонение или недостаток естественной гармонии, в том же роде, как болезни тела представляют нарушение гармонии его в отношении влажности или сухости, теплоты или холода. Например, что такое остроумие, как не тонкость и подвижность нервной силы[2] в мозгу, пробегающей с величайшей быстротой по орудиям чувств и неуловимо проникающей в свойство предметов? Если эта подвижность не будет сдерживаться благоразумием, то может случиться, что дух станет рассеянным, а мозг или ослабеет, или отупеет, — что мы видим и на выдающихся талантах, которые при чрезмерном напряжении обыкновенно или рановременно умирают, или притупляются. Напротив, что такое тупость ума, как не медленное движение нервной силы в мозгу и темнота, которые потому необходимо устранять и просветлять усиленным возбуждением? Что такое, спрашиваю я, высокомерие инеукротимость, как не излишняя суровость и неуступчивость сердца, которое потому должно быть смягчаемо соответственной дисциплиной? Далее, что такоевялость, как не чрезмерное ослабление сердца, нуждающееся в укреплении? И как для тела наиболее полезны не те врачебные средства, которые к одной крайности присоединяют другую (ибо этим только усиливается борьба), но те, которые приносят с собой смягчение крайностей, дабы на одной стороне не было недостатка, а на другой не было излишка: так пригоднейшим средством против ошибок человеческого ума будет такая метода, с помощью которой умерялись бы излишества и пополнялись недостатки в характерах — и всё приводилось бы к приятному согласию и гармонии. Следуя этому началу, предлагаемая нами метода приспособляется для средних дарований (ingeniis mediocribus), (составляющих всегда огромное большинство), дабы она умеряла натуры быстрые, которые для предупреждения преждевременного истощения нуждаются в задержке, а для более медленных натур, нуждающихся в поощрении, — служила бы шпорами и стимулом.
30. Наконец, предупреждать излишек или недостаток в природных дарованиях всего лучше — пока они свежи. Подобно тому, как на войне новички перемешаны с ветеранами, слабые — с сильными, вялые — с проворными, все обязаны драться под одним знаменем, повиноваться общим приказаниям, пока бой продолжается в правильном боевом порядке; когда же победа одержана, каждый солдат преследует врага, насколько хватит сил и желания, причем он по вкусу выбирает себе и добычу: так точно и в этом научном походе уместен тот же порядок, — именно, чтобы более медленные были перемешаны с более быстрыми, туповатые — с более остроумными, упрямые — с послушными — и чтоб все подчинялись одним и тем же предписаниям и примерам, пока будут нуждаться в руководстве; по выпуске же из школы, каждый будет преследовать остальную часть научных занятий с такой быстротой, какая для кого возможна.
31. Это соединение учащихся я разумею не только относительно места, но — и даже гораздо более — в отношении к помощи; если, например, учитель замечает более талантливого ученика, то пусть он поручит ему двух или троих, менее способных для обучения; найдет ли он ученика с добрыми нравственными наклонностями, пусть передаст ему для надзора и руководства учеников с дурным характером[3]. Таким образом удовлетворялось бы попечение о той и другой стороне, особенно если учитель будет наблюдать, чтобы всё шло сообразно с планом. Но теперь пора уже приступить к изложению самого дела.

ГЛАВА XIII. Основание для преобразования школ есть точный порядок во всём

1. Если мы станем исследовать, что́ сохраняет этот мир в его существе со всеми мельчайшими предметами, то найдем, что это есть не иное что, как порядок; он образует расположение вещей предыдущих и последующих, высших и низших, больших и наименьших, сходных и несходных, — по месту, времени, числу, мере и весу, насколько это соответствует и приличествует каждой вещи. Поэтому некто изящно и справедливо назвал порядок душой вещей. Ибо то, что находится в порядке, сохраняет (пока продолжается порядок) свой состав и свое устройство. Когда порядок прекращается, наступает утомление, колебание, расстройство. Это очевидно из примеров всей природы и искусства.
2. Что, спрашиваю я, делает мир миром, — что́ служит причиною того, что он поддерживается в своей полноте? Конечно то, что каждое существо, в своих пределах, вполне точно следует законам природы; этим сохранением порядка в частностях удерживается мировой порядок[1].
3. Отчего времена так хорошо расположены, что в столь определенных промежутках годов, месяцев и дней текут столь правильно и без замешательства? Единственно от непреложного порядка тверди небесной.
4. Отчего пчелы, муравьи, пауки производят свои работы столь тонко, что человеку приходится более удивляться чем подражать им? Единственно от прирожденной им сноровки держаться при совершаемых ими работах порядка, числа и меры.
5. Что делает человеческое тело столь удивительным организмом, что оно исполняет почти бесчисленное множество отправлений, хотя снабжено далеко не безграничным числом орудий, — т. е., что оно даже с помощью тех немногих членов, из которых состоит, может выполнять удивительно разнообразные дела, и притом так, что не замечается какого-нибудь недостатка и не остается желать ничего лучшего? Конечно, происходит это от мудрого и гармонического соответствия всех членов тела, именно: каждого в отдельности, равно как и всех в взаимном отношении одних к другим.
6. От чего зависит, что вдохнутая в тело душа одна достаточна для управления всем телом и в тоже время для выполнения столь многих дел? Конечно, от порядка, благодаря которому все члены тела пребывают в непрерывной взаимной связи между собой и приводятся в действие по требованию первого побуждения (primi motus), исходящего из души.
7. Как может отдельный человек, царь или император управлять целыми народами? Хотя существует «сколько голов, столько и умов», однако, не должны ли они все одинаково служить намерениям его одного? и если он успешно ведет дело, то не служит ли это общему благу? Совершает же это не иное что, как порядок, силою которого, — именно узами законов и послушания, — все подчинены одному правителю вещей: одни ближайшим образом, будучи управляемы им непосредственно; затем этим лицам, в свою очередь, подчинены другие, и так далее, нисходя до последнего. Здесь происходит то же самое, что в цепи, в которой одно звено захватывает другое, так что если двигается первое, то двигаются и все другие, если первое находится в покое, покойны и все остальные.
8. Что дало возможность Гиерону пред свидетелями, совершенно одному, сдвинуть с места такую огромную тяжесть, стронуть которую тщетно пытались сотни людей? — Маленькая остроумно придуманная машина, составленная из многих колес, блоков и веревок — так, что одни помогали другим для увеличения силы.
9. Страшные действия тяжелых огнестрельных орудий, с помощью которых разрушаются стены, низвергаются башни и рассеиваются войска, производятся также в силу известного порядка вещей, именно тем, что начала — активное и пассивное — соединены между собою в надлежащей степени, чрез правильное смешение селитры с серой (самого холодного с самым горючим), чрез соответствующее приспособление пушек или мортир к силе горючей смеси (к пороху), чрез соразмерение количества пороха в отношении к ядру и, наконец, чрез правильную наводку орудия на цель. Недостает одного из этих условий — и весь аппарат остается без действия.
10. Что обусловливает совершенство работы в книгопечатании, посредством которого умножаются книги быстро, прекрасно и безошибочно? Без сомнения порядок при вырезывании матриц, выливании и полировке шрифта, распределении его по классам, потом при наборе, при установке набора в машине и проч., при изготовлении, смачивании и вкладывании бумаги и т. п.
11. Коснемся и механического дела: что делает карету, — то есть, дерево и железо, из которых она состоит, — способной так легко следовать за бегущими в упряжи лошадьми и служить для удобного перемещения тяжести? Не иное что, как искусное сочетание (cordinatio) дерева и железа в колесах, осях, дышле, хомуте и т. д. Ибо случись, что одна из этих частей сломается, — и тогда весь механизм не годится к употреблению.
12. Что делает возможным, что люди, вступив на корабль, доверяют себе бурному морю, проникают к антиподам и невредимо возвращаются домой? Ничто иное, как соблюдение при постройке и снаряжении судна правильного распределения строительного материала на киль, корпус судна, мачты, реи, паруса, компас и т. п., причем, если хотя некоторая из сих вещей будет неисправна, то кораблю может грозить опасность качки, кораблекрушения и погибели.
13. Наконец, что за причина того, что в известном времеизмерительном инструменте, часах, разнообразно распределенное и приспособленное железо производит правильные движения и равномерно показывает минуты, часы, дни, месяцы, может быть, даже и годы, и показывает не только глазам, но и ушам, дабы можно было узнавать время не только при свете, но и в темноте? Далее, что делает возможной деятельность другого аппарата (будильника), который в назначенный наперед час пробуждает человека от сна и кроме того зажигает свечу, дабы пробужденному было светло? В силу чего, наконец, механизм может указывать наступление праздничных и будничных дней, фаз луны, течения планеты, солнечные и лунные затмения? Что, спрашиваю я, более этого заслуживает удивления? В самом деле, металл, сам по себе неодушевленное вещество, производит столь живые, продолжительные и правильные движения! Разве не считалось это, пока не было открыто, столь же невозможным, как если бы кто-нибудь воздумал утверждать, что деревья могут ходить, а камни говорить? Однако — что это бывает, свидетели в том наши глаза.
14. Какой сокровенной силой совершается всё это? Ничем другим, как силой проявляющегося здесь, господствующего во всех вещах порядка, именно — точного распределения всего по известному числу, мере и порядку, — так, что каждая вещь имеет свою определенную цель; для достижения этой цели употребляются соответственные средства, а для средств — известные способы (certos modos): именно — точнейшее отношение части с целым, должная связь предметов соотносительных и взаимные законы для сообщения и передачи силы. Итак, всё идет вперед с точностью, как бы живое, одушевленное тело. Но если бы в часах какие-нибудь части разошлись или что-нибудь лопнуло, сломалось, расшаталось или погнулось, хотя бы это было самое маленькое колесцо, самый незначительный вал, самый крошечный язычок, — часы тотчас остановились бы, или, по меньшей мере, пошли неверно. Таким образом становится очевидным, что всё зависит единственно от порядка.
15. Итак, ничего другого не требует и искусство обучения, как искусного распределения времени, предметов и способов обучения. Если мы будем в состоянии установить это правильным образом, то обучать всему юношество в школах, даже при значительном количестве учеников, было бы не тяжелее, чем с помощью книгопечатного станка изготовлять ежедневно тысячи прекраснейших оттисков, или, установивши архимедовы машины, передвигать дома, башни и всевозможные тяжести, или с помощью корабля переплывать океан и переноситься в новый свет. Дело подвигалось бы столь же легко, как идут часы, приводимые в движение гирями. И это было бы столь же интересно и приятно, как приятно и интересно созерцание автомата. Наконец, всё совершалось бы с такой же точно верностью, какую можно встретить только в столь искусном аппарате.
16. Итак, во имя всевышнего, приступим к подобному устройству школ, дабы они соответствовали вполне художественно устроенным часам, изящно снабженным различными приспособлениями.

ГЛАВА XIV. Точный порядок школы следует заимствовать от природы, и такой именно порядок, который не могли бы задержать никакие препятствия

1. Во имя бога, мы приступаем к отысканию оснований, на которых, как на незыблемых утесах, могла бы быть построена метода учения и обучения. Средства, которые следует отыскивать, когда мы принимаем меры против недостатков в природе, должны находиться исключительно только в самой же природе. Это вполне верно: искусство не может сделать ничего больше, как только подражать природе.
2. Это можно доказать примерами. Мы видим, что рыба плавает в воде; это ей свойственно по природе. Если бы человек вздумал подражать ей, то он по необходимости должен бы привести в действие подобные орудия и производить подобные же движения; вместо плавательных перьев, он должен бы употребить руки, вместо хвоста — ноги, и двигать их, как рыба двигает своими плавательными перьями. Да и самые корабли могут быть устроены только по этой идее; место перьев заступают у них весла или паруса, а место хвоста — руль. Птица летает в воздухе; это ей свойственно. Когда Дедал[1] захотел подражать птице, он должен был приделать себе крылья (соответственные столь тяжелому телу, чтоб держаться на высоте) и ими двигать.
3—4. Орудием для произведения звука у животных служит дыхательный канал, состоящий из хрящевых колец, снабженный кадыком, а снизу имеющий производящие ветер мехи, т. е. легкие. Следуя этому образцу, устраивают пастушьи рожки, волынки и другие духовые инструменты.[2]
5. Замечено, что поверхность воды совершенно горизонтальна, даже и в том случае, если вода находится в сосуде, имеющем несколько отверстий, в известном расстоянии одно от другого. Подвижность воды испытывалась трубками, причем оказалось, что вода из недр сама собой поднимается на известную высоту, между тем как на противоположной стороне настолько же понижается. Это производилось искусственно, но сообразно с природой. Что это так совершается, зависит от искусства; но что это совершается — от природы.
6. Наблюдали звездный мир — и увидели, что он беспрестанно вращается и чрез различные перемены созвездий производит в мире приятное разнообразие времен года. По этому образцу изобрели инструмент, показывающий суточное обращение звездного неба и измеряющий часы[3]. Этот аппарат, составленный из колес, так устроен, что не только одно колесо сообщает движение другому, но самое движение могло бы быть продолжаемо без конца. Инструмент этот необходимо должен был изготовляться из неподвижных и подвижных частей, как и самый мир; именно, для спокойной опоры устроены неподвижные базисы, колонны и перекладины; для подвижных же сфер неба приспособлены различные колеса. Но так как невозможно было какому-нибудь колесу придать способность самопроизвольно оборачиваться и увлекать за собою другие колеса (подобно тому, как создатель сообщил звездному миру силу самому двигаться и увлекать в движении всё за собой), то было необходимо заимствовать от природы силу движения, именно — или силу тяжести, или силу свободы.[4] То есть, или навешивается тяжесть на вал первого колеса, причем тяжесть, стремясь вниз, оборачивает также и вал, а вал приводит в движение колесо, которое в свою очередь передает его другим; или берут довольно длинную стальную пластинку (пружину), свертывают ее с силой в спираль, и предоставляют ей свободу, чтобы стремлением своим принять первоначальное положение она оборачивала вал и колеса. Но для того, чтоб это возвратное движение не происходило порывисто, но спокойно, соразмерно движению неба, — прибавляются другие колесца, из которых последнее, двигаемое только двумя зубчиками и при переменном движении звучащее, представляет смену появляющегося и исчезающего света, или смену дней и ночей. К той же части, которая должна обозначать целые часы или четверти их, приспособлены искусно язычки (стрелки), которые, когда нужно, задерживают движение или прекращают его, подобно тому, как природа движением сфер небесных приносит и уносит весну, лето, осень и зиму, разделенных на месяцы.
7. Из всего этого ясно, что тот порядок, который мы хотели бы принять за основную идею для искусства всему учить и учиться, не может и не должен быть заимствован ни из какого иного источника, как от самой учительницы — природы. Если это будет строго установлено, то искусственное будет идти так же легко и свободно, как легко и свободно совершается всё естественное. Поэтому справедливо говорит Цицерон, что «если мы будем следовать природе — путеводительнице, то никогда не заблудимся». Наблюдая процессы, которые совершает природа, действуя то там, то здесь, — я надеюсь утвердить убеждение, что таким именно образом должно и нам поступать.
8. Нашим стремлениям и нашей надежде может быть противопоставлено изречение Гиппократа: «Жизнь коротка, наука — безгранична, случаи — быстротечны, опыты ненадежны и затруднительны приговоры о вещах».[5] Таким образом Гиппократ начисляет здесь пять препятствий, служащих причиною того, что только немногие достигают высот науки, именно: 1) краткость жизни, вследствие которой смерть уносит нас еще в пору приготовления нашего к жизни; 2)необъятное множество предметов, представляющихся уму для разработки, вследствие чего желание — вместить всё в пределы познания — является бесконечной задачей; 3) недостаток случаев для изучения полезных знаний, или внезапное исчезновение такого случая, если он и представляется иногда. Годы юности, наиболее пригодные для воспитания ума, проводятся большею частью в играх; последующий же возраст, как обыкновенно бывает в жизни, представляет всегда более случаев для пустых, нежели для серьезных занятий; наконец, если когда и представится благоприятный случай, то он улетает, прежде чем им успеют воспользоваться; 4) тупость нашего ума и неверность нашего суждения, которые служат причиной того, что мы обыкновенно занимаемся скорлупой, а в существо вещей[6] не проникаем. 5) Наконец, если бы кто захотел путем долгого наблюдения и рядом возможных опытов исследовать истинную сущность предметов, то это оказалось бы чрезвычайно трудным, в то же время обманчивым и неверным. (Ибо если при самом тщательном рассмотрении предметов и проницательности опытного наблюдателя значительная область наблюдаемого может быть упущена из виду, то неизбежно должны произойти ошибки и всё наблюдение сделается неверным).
9. Если всё это справедливо, то каким же образом после этого решаемся мы обещать — открыть всеобщий, верный, легкий и прочный путь к изучению наук? Отвечаю: что всё изложенное вполне справедливо, это доказывает опыт; но что имеются также вполне надежные врачества против зла, это не менее несомненно, помимо соображений ума, показывает тот же опыт. Ибо первое так устроено мудрейшим судьей вещей — богом, к нашему же благу; следовательно, ко благу всё может быть благоразумно и обращено. Именно, бог даровал нам краткий путь жизни, потому что мы не умеем правильно пользоваться жизнью, в нашем испорченном состоянии. Ибо если и теперь, когда умираем, едва рождаясь, когда конец угрожает нам с самого начала, мы, однако, теряемся в суетном, то чего бы не совершили мы, если бы имели пред собой столетия и тысячелетия? Итак, бог соизволил даровать нам именно столько времени, сколько, по его мнению, было нам достаточно для приготовления себя к лучшей жизни. Следовательно, для этого назначения наша жизнь достаточно длинна, если бы только мы умели как следует воспользоваться ею.
10. Что бог восхотел, дабы на земле было много вещей, это также для нашей пользы, — для того, чтобы столь многое занимало, упражняло и научало нас.
11. Он хотел, чтобы случай был мимолетен, «с волосами только на челе»[7], дабы мы, будучи настороже, были готовы всегда схватить всё, что только может быть схвачено.
12. Опыт обманчив, дабы было место внимательности — и мы были бы побуждаемы необходимостью основательнее изучать предметы в их частностях.
13. Наконец, суждение о вещах затруднительно, дабы изощрялись осмотрительность и терпение в проложении себе пути. А это для той цели, дабы мудрость божья, сокровенно на всё простирающаяся, более и более обнаруживалась для высшего нашего наслаждения. Ибо если бы всё было познаваемо без особенного труда, говорит Августин, то отыскание истины не вызывало бы ревности, а открытие ее не доставляло бы радости. Это истина.
14. Итак, необходимо рассмотреть, каким образом могут быть, с помощью божьей, устранены те препятствия, которые божественное провидение противопоставило нам извне, для возбуждения нашего прилежания. Ничем иным, как:
I. Продолжением жизни, дабы она была достаточна для достижения цели;
II. Сокращением наук, дабы они соответствовали продолжительности жизни;
III. Уменьем овладеть случаем, дабы он не ускользал бесполезно;
IV. Развитием силы ума, дабы он легко проникал в существо вещей, и, наконец, —
V. Установлением, вместо поверхностного наблюдения, некоторого надежного основания (fundament), которое не допускало бы обмана.
15. Итак, руководясь природой, мы намерены изыскать:
основные правила для продолжения жизни, чтоб изучать всё необходимое;
сокращения наук, чтобы скорее выучиваться;
пользования случаем, чтобы надежно учиться:
развития умственных способностей, чтоб учиться легко;
изощрения суждения, чтоб учиться основательно.

Эти отдельные части мы рассмотрим в последующих отдельных главах, только вопрос о сокращении наук отнесем на последнее место.

ГЛАВА XVI. Общие условия для обучения и учения, то есть — каким образом можно учить и учиться с верным успехом (certo)

1. В евангелии находится следующая прекрасная притча Иисуса Христа: «Царствие божье подобно тому, как если человек бросит семя в землю — и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, он не знает. Ибо земля само собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп» и т. д. (Марка IV , 26).
2. В этих словах спаситель показывает, что бог, который творит всё во всем, предоставляет человеку только воспринимать семена учения верным сердцем; а всё будущее совершится незаметно для человека, само собою взойдет и созреет. Итак, те, которые обучают юношество, должны прилагать старание особенно к тому, чтоб разумно внедрять в умы семена наук и своевременно орошать влагой «божьи растеньица»; преуспеяние же и возрастание придут свыше.
3. Кто не знает, что для посева и насаждения требуются известное искусство и опытность? Если бы неопытный садовник принялся засаживать сад, то большая часть молодых всходов погибла бы; если же бывает, что некоторые растения и пойдут хорошо, то это больше благодаря случаю, чем искусству. Благоразумный же совершает свою работу со старанием. — Причем он знает — что, где, когда и как следует сделать и чего не делать, дабы ни в чем не встретилось неудачи. Хотя иногда бывает, что терпят неудачу и знающие (ибо человеку едва ли возможно так внимательно всё выполнить, чтобы нигде никак не случалось ошибки); но здесь идет речь не о благоразумии уже и случайности, но об искусстве — благоразумием предохранять от случайности.
4. Так как в действительности метода преподавания была до сих пор так неустойчива, что едва ли кто мог бы осмелиться сказать себе: «я хочу во столько и столько-то лет довести этого мальчика до такой-то степени развития или образования и проч.», — то мы должны теперь рассмотреть, может ли «искусство духовного насаждения» (ars spiritualis plantationis) иметь такое прочное основание, чтоб оно наверное шло с успехом, без неудачи.
5. А так как это основание не может быть ничем иным, как точным приспособлением приемов этого искусства к законам действий природы (как это мы видели выше, в главе XIV), то теперь мы укажем пути природы — например, птицы, которая выводит своих птенцов; усматривая же, что садовники, живописцы истроители весьма успешно следуют приемам природы, мы легко придем к заключению, что тем же путем природы должны идти и образователи юношества.
6. Если эти пути и приемы природы покажутся кому-нибудь слишком незначительными, всем известными и обыкновенными, то пусть тот припомнит, что задача моя в том и состоит, чтобы из повседневных и общеизвестных вещей, которые в природе и в искусстве (вне школы) совершаются с добрым успехом, вывести тонеизвестное, что составляет цель моего стремления. И несомненно, что если известны те вещи, из которых, как моих образцов, я заимствую свою идею, то я могу быть уверен, что мои заключения будут тем вразумительнее.
ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ
7. Природа всё делает во свое время.
Птица, напр., стремясь к размножению своего рода, начинает свое дело не зимою, когда всё замерзает и коченеет, — не летом, когда от жары всё иссыхает и расслабляется, — и не осенью, когда жизненная сила всех существ убывает вместе с солнцем и близится зима, столь враждебная юным созданиям, — но весной, когда солнце вновь приносит всем и новую силу, и новую жизнь. И тут она также поступает постепенно. Ибо пока температура еще довольно холодна, яйца находятся в организме птицы, где они безопасны от холода, в теплоте; когда же воздух потеплеет, она складывает их в гнездо; и, наконец, когда уже наступает более теплое время года, тогда только появляются птенцы, чтобы эти нежные существа постепенно привыкали к свету и теплу.
8. Садовник также наблюдает за тем, чтобы делать всё в свое время. Таким образом, он не сажает дерев зимой (ибо сок находится тогда в корне и не может подняться для питания молодого отпрыска), и не летом (когда сок бывает распределен по сучьям и ветвям), равно и не осенью (ибо тогда сок снова возвращается к корням), но весной, когда влага начинает распространяться из корня и верхние части растения начинают оживляться[1]. Но и после приходится ухаживать за деревцем, — следует выжидать для каждой операции благоприятного времени, т. е. в свое время унавоживать землю, обрезывать и обрубать деревцо и т. п. Дерево также в свое время пускает ростки, цветет, зеленеет, приносит плоды и т. п. Так точно и понимающий свое делостроитель должен наблюдать, чтобы в свое время заготовлялся лес, обжигался кирпич, закладывался фундамент, складывались и штукатурились стены и проч.
9. Против этого правила в школах прогрешается двояким образом:
I. Не избирается надлежащее время для упражнения умственных способностей;
II. Упражнения не так тщательно распределяются, чтобы всё постепенно шло вперед, с одной ступени на другую.
Ибо, пока мальчик еще младенец, его не следует обучать, потому что корень познания (intellegentiae radix) лежит в нем еще слишком глубоко. Образовывать человека в старческом возрасте было бы слишком поздно, потому что в этом возрасте способность познавания и память убывают. В средине жизни образование было бы затруднительно, потому что познавательная сила, развлекаемая многими предметами, едва ли могла бы сосредоточиться. Итак, пригоднее всего отроческий возраст, потому что в это время пробуждаются и сила жизни, и сила рассудка; тогда преуспевает всё и корни легко проникают в глубину.
10. Итак делаем заключение:
I. Образование человека должно начинаться в весну жизни, т. е. в отроческом возрасте. (Отрочество (pueritata) именно похоже на весну, юношеский возраст подобен лету, возмужалый — осени, а старческий — зиме).
II. Утренние часы представляют наиболее пригодное время для занятий (ибо опять утро соответствует весне, полдень — лету, вечер — осени, а ночь — зиме).
III. Всё подлежащее изучению должно быть так распределяемо, соответственно ступеням возраста, чтобы только то предлагалось для изучения, что доступно восприятию ученика.
ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ
11. Природа приготовляет себе материал раньше, чем приступает к образованию ему формы.
Птица, напр., имея произвести подобное ей существо, принимает в себя сначала семя, строит потом гнездо и кладет в него яйцо, наконец высиживает его, пока образуется птенец и оставит скорлупу.
12. Так точно и искусный строитель, прежде чем приступить к постройке дома, заготовляет сначала массы леса, камней, извести, железа и других материалов, дабы потом не было замедления в работе — вследствие недостатка в материале, и дабы от того не страдала прочность постройки.
Подобно тому поступает и живописец, который — собирается писать картину; он приготовляет себе сначала полотно, натягивает его на раму, наводит на полотно грунт, разводит краски, раскладывает кисти, чтоб они были под рукой, и потом уже начинает рисовать.
Равно и садовник, прежде чем сажать, заботится о том, чтоб иметь под рукою сад, отводок, черенок и всякого рода инструменты, чтоб не быть принужденным потом во время работы искать нужное и из-за мелочей портить главное.
13. Против этого правила школы погрешают:
Во-первых, они не заботятся о том, чтобы орудия всякого рода, — книги, доски, прописи и образцы и проч. — находились наготове для немедленного употребления; если же та или другая вещь оказывается необходимой, то они начинают искать ее, придумывают, диктуют, списывают и проч., что приводит к плачевным результатам, особенно если за дело примется неумелый или нерадивый учитель (а таковых всегда больше); это походит на то, как если бы врач, когда больному уже надо принять лекарство, побежал бы в поля и леса собирать травы и коренья, потом варить и дистиллировать их и проч., между тем как лекарствам следовало бы для каждого предстоящего случая находиться уже в готовности.
14. Во-вторых, в книгах, которые употребляются в школах, не соблюдается того естественного порядка, чтобы сперва сообщался материал, а за ним давалась бы форма. Почти повсюду происходит противное; распределение вещей (ord rerum) предшествует самим вещам, хотя и невозможно организовать порядок там, где еще не всё, что приводится в порядок, имеется налицо. Я покажу это на следующих четырех примерах.
15. a) В школах обучают речи (sermo) раньше вещей (res). В течение многих лет способности учеников заняты изучением словесных искусств (artes sermocinatrices) и только, наконец, не знаю и когда, допускают их к изучению реальных предметов (studia realia) — математики, физики и т. д.; между тем как вещь и есть сущность (substantia), а слово — случайное (accidens), вещь есть тело, слово — одежда; вещи — ядро, слова — скорлупа и шелуха. Следовательно, то и другое надо предлагать человеческому духу одновременно, но на первом месте — вещь, и именно — какпредмет для познания и для речи.
16. b) Далее, при занятии даже языками поступают обыкновенно наоборот, чем как бы следовало, — а именно: начинают не с какого-нибудь писателя, или лексикона, составленного надлежащим образом, но с грамматики; тогда как писатели (равно как в своем роде и словари) дают материал языка, именно слова; грамматика же дает только форму, правила для словопроизводства, законы для постановки и соединения слов.
17. c) В-третьих, в общем круге учебных предметов или в энциклопедиях[2]повсюду предпосылают искусства, и уже гораздо позже дают науки и познания, хотя эти последние дают материал, а первые — формы.
18. d) Наконец, предпосылают правила в отвлеченной форме и затем уже разъясняют их приводимыми примерами, хотя свет должен был бы предшествовать тому, что ему назначено освещать.
19. Из этого следует, что метода с самого основания своего должна быть очищена от ошибок, для чего необходимо в школе: I. Иметь наготове книги и все другие нужные учебные пособия;
II. Образовывать рассудок прежде языка;
III. Ни один язык не изучать из грамматик, но по избранным писателям;
IV. Реальные науки (reales disciplinas) предпосылать формальным (organicis) и
V. Примеры предпосылать правилам.
ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ ТРЕТЬЕ
20. Природа выбирает для своей деятельности наиболее пригодный предмет(subjectum), или же предварительно приготовляет его так, чтоб он сделался пригодным.
Птица, например, кладет в гнездо и высиживает — не что первое попадается, но предмет, из которого может выйти птенец, именно яйцо. Если бы в гнездо попал камешек или что-нибудь другое, то птица выбросила бы его, как негодную вещь. Высиживая потом яйцо, она согревает заключенное в нем вещество столько времени, переворачивает его и дает ему преобразоваться, пока птенец не будет в силах выйти из скорлупы.
21. Так строитель сначала приказывает срубить лес, и притом возможно лучший; потом высушивает его; затем обрубает, распиливает; далее выравнивает место под постройку, очищает его и закладывает новый фундамент, или поправляет и дополняет старый, дабы он стал годным.
22. Равным образом и живописец, если имеет недостаточно хорошее полотно или малопригодный для его красок грунт, то, смотря по нужде, он старается исправить это, разглаживая, выравнивая полотно и всячески делая его пригодным для употребления.
23. Так точно поступает и садовник. 1) Он выбирает наиболее здоровый отпрыск плодоносного растения; 2) переносит его в сад и старательно сажает в землю; 3) но тотчас не беспокоит его прививкой, а дает ему время укорениться наперед; 4) и далее, прежде чем приступить к прививке, он срезывает у него первые побеги и даже спиливает часть ствола, для того, чтобы ни одна часть сока не направилась в какое-либо другое место, но только к привитому черенку.
24. Против этого правила тоже погрешают в школах, не в том, однако, что допускают тупоумных и бездарных к ученью (так как, по моему мнению, должно бы допускать в школы всё юношество); но
a) в том, что эти «растеньица» не помещают в питомники (plantaria), т. е., что их не вполне отдают школам, дабы имеющие быть образованными людьми не были выпускаемы из заведения до окончания образования;
b) в том, что обыкновенно стараются вытягивать «черенки» наук, нравов и благочестия, прежде чем самый «ствол» успел пустить корни, т. е., искусственно возбуждается любовь к учению в тех, которых не одушевляет еще к тому сама природа;
c) в том, что перед пересадкой не срезывают молодые побеги или корневые отпрыски, т. е., не освобождают умы от излишних занятий, разумно сдерживая их дисциплиной и приучая их к порядку.
25. Итак, после сказанного следует:
I. Всякий, кого отдают во школу, должен пробыть в ней до конца курса.
II. Приступая к изучению всякого предмета, наперед следует предрасположить к нему умы учеников. (Более подробно об этом сказано будет в следующей главе, основ. IV.)
III. Следует устранять все препятствия для учащихся.
Ибо ни к чему не послужит предписывать правила, говорит Сенека, если предварительно не будут устранены препятствия для их выполнения. (Но и об этом также в следующей главе).
ЧЕТВЕРТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
26. Природа не смешивается в своих творениях, но раздельно развивается в каждой своей части.
Например, когда она образует птицу, то в одно время организует кости, жилы и нервы; в другое время утолщает мясо; в третий период покрывает животное кожей; затем одевает его перьями, учит летать и т. д.
27. Когда строитель кладет фундамент, то он не выводит в одно и тоже время и стены, а тем более не кроет крышу; но всё это делает в свое время и на своем месте.
28. Также поступает и живописец; он не рисует одновременно двадцать или тридцать картин, но только на одну устремляет внимание. Ибо если он, может быть, в промежутки работ и набрасывает эскизы для других картин или вообще занимается ими иногда, то всё же одна какая-нибудь остается его главной работой.
29. Подобно тому поступает и садовник, который не вместе садит многие отростки, но поодиночке, один после другого, — для того чтобы ни самого себя не спутать, ни повредить деятельности природы.
30. В школах же господствовало заблуждение — набивать головы учеников сразу множеством предметов; напр., сразу обучают латинской и греческой грамматике, может быть, — также риторике и пиитике, и чему еще не учат? Ибо кому — неизвестно, что в школах на уроках почти с каждым часом в течении целого дня меняется материал занятий и упражнений? Но, спрашиваю я, что же такое путаница, если этот порядок не путаница? Если бы сапожник принялся одновременно приготовлять шесть-семь сапог, то всё же он должен был бы брать в руки и отделывать один сапог за другим. Или когда пекарь сажает в печь несколько хлебов и вынимает их оттуда, неужели отдельные хлебы по нескольку раз должны быть сажаемы и вынимаемы? И кто бы так дурачился? Сапожник, пока не кончит один сапог, наверное за другой не возьмется; пекарь не станет сажать в печь другие хлебы, прежде чем не испеклись посаженные прежде.
31. Итак будем подражать им и остережемся утруждать диалектикой тех, кто занимается грамматикой, беспокоить риторикой — изучающих диалектику; и если мы обращаем наше прилежание на латинский язык, то греческий пусть подождет, и т. д; иначе — предметы задерживали бы друг друга, ибо мышление, направленное на многие предметы зараз, ослабляется для каждого предмета в отдельности. «Этого не упускал из виду ученый І. Скалигер[3], о котором рассказывают, что он (может быть, по совету своего отца) не занимался никогда более — чем одним научным предметом, и на нем сосредоточивал в одно время все свои духовные силы. Потому и случилось, что он изучил один за другим не только четырнадцать языков, но науки и искусства, насколько их мог вместить человеческий дух, и казалось — был со всеми науками основательнее знаком, чем даже те, которые изучают отдельные специальности. И кто пробовал идти по этим следам, тот не напрасно делал опыт.
32. Итак, в школах должно принять за правило, чтобы ученики во одно время занимались только одним учебным предметом.
ПЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
33. Во всякой деятельности своей природа начинает работу изнутри (ab intimis). Например. Образуя птицу, природа производит сначала не когти, перья или кожу, но внутреннее существо ее; наружное же образует после, в свое время.
34. Так и садовник — не прилепляет черенки снаружи к коре, и не прививает их к верхней поверхности дерева, но делает расщелину в самом стволе растения — сквозь сердцевину его, всаживает возможно глубже в надрез хорошо приготовленный прививок, обматывает плотно и заклеивает щели, чтобы сок дерева ни в одном месте не мог проходить наружу и чтобы сердцевина прививки тотчас же воспринимала его, а растение сообщало бы ему всю свою силу для дальнейшего роста.
35. Таким же образом дерево впитывает в себя дождь небесный и влагу земную, которыми питается, — всасывая их не наружными частями, не корою, но проводя в себя пищу через находящиеся внутри его поры. Поэтому садовник заботится поливать не сучья, но корни; животные также — для переварения пищи пользуются не внешними членами, но желудком, который, переварив пищу, рассылает ее по всему телу. Если подобным образом и образователь юношества будет преимущественно заботиться о «корне» познания[4], о рассудке, то жизненная сила легко сообщится и стволу, памяти, а вслед затем не замедлят появиться, наконец, «листья и цветы» — свободное употребление языка и уменье пользоваться вещами.
36. Поэтому погрешают те учителя, которые думают образовать вверенное им юношество обильной диктовкой и заучиванием на память, без тщательного разъяснения предметов[5]. Далее, те, которые и желали бы давать разъяснения, не умеют сохранять меру; ибо не знают искусства — как осторожно обнажать корни и как удачно прививать «черенки наук» (doctrinarun furculi). При такой методе — они так измучивают учеников, как если бы кто, желая сделать надрез в растении, употребил, вместо ножечка, дубину или колотушку.
37. И потому —
I. во-первых — следует образовать рассудок для понимания вещей, во-вторых — память — и, в-третьих, язык и руку.
II. Учитель должен иметь в виду и сообразно с обстоятельствами применять все пути для раскрытия познания. (Это исследуем в последующей главе).
ШЕСТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
38. Природа начинает свою организацию с общего и кончает частностями.
Например, если она хочет вывести из яйца птицу, то творит или образует сначала не голову, или глаз, или перо, или когти, но согревает всё содержимое яйца; далее, возбуждая движением теплоту, она образует во всем организме жилы, чтобы обозначились основные черты целой птички (именно то, что должно обратиться в голову, в ноги, в крылья и проч.), и только тогда отдельные части получают свою окончательную отделку.
39. Строитель подражает тому же порядку. Сначала составляет он в голове общий план всему строению, набрасывает его рисунок на бумагу, или изготовляет деревянную модель; затем приступает к закладке фундамента и к возведению стен, и наконец объединяет всё это посредством крыши. Только тогда обращает он свое внимание на те мелочи, которые служат к окончательной отделке дома, как то: двери, окна, перила и проч., лишь напоследок — украшения, раскраску, лепную работу, ковры и проч.
40. Так же поступает и живописец. Он не с самого начала рисует или раскрашивает ухо, глаз, нос, рот; но сначала делает очерк лица (или всего человека) — грубым углем; потом, заметив, что правильная пропорция частей соблюдена, закрепляет этот абрис легкими взмахами кисти, но всё еще в общих чертах. Далее означает различия света и тени, выводит порознь каждую отдельную часть и наконец украшает всё разнообразнейшими красками.
41. Подобным же образом поступает и скульптор, желающий изваять статую. Он берет кусок дерева, обрубает его кругом, сначала грубо, потом несколько тоньше, чтобы обрубок передавал уже главные черты статуи; наконец, возможно тщательно отделывает каждую часть в отдельности, и покрывает всё красками.
42. Так же делает и садовник, который берет только очертание дерева (generalem arboris imaginem), именно прививной черенок (surculum); сколько почек на нем, столько же может выйти и главных сучьев.
43. Отсюда следует, что ошибочно — с самого начала излагать науку в подробностях, не предпослав наперед элементарный общий очерк всего знания, и что никого не должно обучать так, чтобы он мог считать вполне достаточным знание одной какой-нибудь отдельной науки, без отношения ее к другим.
44. Не менее ошибочно было бы обучать искусствам, знаниям и языкам, не предпослав сперва начальных оснований. Мне припоминается, что когда мы приступили к изучению диалектики, риторики и метафизики, то нас тотчас завалили пространнейшими правилами с комментариями и объяснениями на комментарии, сличением и спорами авторов. Подобным же образом преподавался нам и латинский язык — с его неправильными формами, и греческий с его диалектами, между тем как мы, бедные мальчуганы, оставались в недоумении, не понимая в чем дело.
45. Вот средство против этого беспорядка:
I. Как только мальчики приступают к изучению наук, то с самого начала их образования должны быть заложены в их духе основания для всего обучения, т. е., распределение учебного материала должно быть так сделано, чтобы последующие занятия по-видимому не приносили ничего нового, а составляли бы только дальнейшее развитие предыдущего в его частностях. Ибо и дерево, хотя бы ему было с сотню лет, не производит новые сучья, но прежде образовавшиеся сучья распространяются в новые сучки и ветви.
II. Каждый язык, наука или искусство должны быть сначала преподаваемы только в самых простейших началах, дабы ученики сначала приобрели себе о них цельное общее понятие (totalis idea); затем уже, для более подробного ознакомления, должны быть сообщаемы им примеры и правила; потом следуют полные системы, с прибавлением уклонений от правил; наконец — комментарии, но только в том случае, если они необходимы. Ибо кто усвоит основную идею какой-нибудь вещи, тот не будет иметь надобности в комментариях; вернее всего, что он будет вскоре сам комментировать.
СЕДЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
46. Природа не делает скачков, но идет постепенно вперед.
И развитие молодой птицы имеет свои ступени, которые нельзя ни перескочить, ни переставить, пока наконец птичка не пробьет стенки своей кельи и не выйдет из нее. Когда это совершится, мать не заставляет детенышей тотчас же летать и отыскивать себе пищу (да птенец и не мог бы этого сделать); она сама кормит его, и, согревая его своим телом, ускоряет его оперение. Когда птенчик покроется перьями, то и тогда она не сразу гонит его из гнезда — летать, но приучает его мало-помалу, сначала в самом гнезде, расправлять крылышки, потом взбираться на край гнезда и взмахивать крыльями, а наконец приучает его летать и вне гнезда, но всё еще вблизи, сначала с одной ветки на другую, потом с дерева на дерево, а там и с одной горы на другую. После такой подготовки — птенчик может с уверенностью пуститься в открытое небо[6]. Смотрите, каждая из этих отдельных ступеней требует своего определенного времени, и не только времени, но и постепенности, и не только постепенности, но и неизменной последовательности ступеней!
47. Так же постепенно идет вперед и строитель дома. Он начинает работу не с крыши, и не со стен, но с фундамента. И когда заложен фундамент, то принимается не крышу крыть, но сначала возводит стены. Одним словом: Как в природе всё взаимно обусловливается, так же точно, а не иначе, и в обучении всё должно быть соединено между собой.
48. И садовник должен сохранять постепенность в своих работах. Сначала ему надо сыскать дикое деревце; потом вырыть его; пересадить; обрезать; расщепить; вставить прививок; замазать щели и т. д., и ни одна из этих ступеней не может быть пропущена, ни одна не может быть исполнена прежде другой. И если требуемая постепенность будет соблюдаться при работе надлежащим образом, то едва ли возможно, чтобы дело не удалось.
49. Итак очевидно, что весьма неразумно поступают учителя, когда они для себя и для своих учеников располагают научный материал не так, чтобы постоянно одно следовало за другим и чтобы каждая часть в течение определенного периода времени необходимо была закончена. Ибо если неизвестна цель, не показаны средства для достижения цели, не установлено и распределение средств, то легко можно что-нибудь пропустить или извратить, и даже запутать дело.
50. Итак, поэтому:
I. Вся совокупность научных занятий должна быть тщательно разделена на классы, так чтобы предыдущее повсюду приготовляло и освещало путь последующему.
II. Время учения должно быть с точностью распределено, так чтобы на каждый год, на каждый месяц, на каждый день, на каждый час приходилось свое отдельное занятие.
III. Распределение времени и работ должно быть строго соблюдаемо, дабы ничто не было ни пропущено, ни извращено.
ВОСЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
51. Если природа что-либо начинает, то она не останавливается до совершенного окончания начатого.
Если птица, руководимая инстинктом природы, начинает высиживать яйца, то она не оставляет их, пока не вылупятся детеныши; если бы она перервала свое сиденье хотя на несколько часов, то зародыш в яйце охолодел бы и погиб. Также и сохраняя своих вылупившихся птенцов в тепле, птица не допускает никакого перерыва, пока не укрепятся достаточно в силах и хорошо не оперятся малютки — для того чтобы переносить действие открытого воздуха.
52. И живописец, начавши писать картину, немало думает о том, чтоб он мог не отрываясь продолжать работу; ибо таким образом краски лучше между собою соединяются и крепче держатся на полотне.
53. Равным образом, и при постройке дома самое лучшее — продолжать работу непрерывно до конца. В противном случае солнце, дождь и ветер портят сделанное, а остальная часть строения, впоследствии пристроенная, уже не так прочно держится; в разных местах образуются иногда трещины, обвалы и разрушение цемента.
54. Разумно поступает и садовник, когда, принявшись садить растение в землю, не прежде оставляет эту работу, как только кончивши ее; ибо, если бы он пропустил время, сок стебелька или прививки высох бы — и растение погибло.
55. Итак, не меньше вреда и от того, когда дети поручаются школе на месяцы и годы, а потом в течение некоторых промежутков времени задерживаются другими делами дома. Также, если учитель начинает заниматься с учеником то тем, то другим предметом, то серьезно не доведет изучение ни одного предмета до конца. Столько же вредно, наконец, если он не назначает себе чего-либо определенного на известные часы и не проходит предположенного в свое время, так чтобы с окончанием изучения отдельных частей предмета, был заметен успех. Где недостает подобного огня возбуждения (fervor), там остывает всё. Недаром существует пословица: «Куй железо — пока горячо»[7]; ибо если дать ему остыть, то ковка будет безуспешна; надо будет, снова введя железо в огонь, раскалить его, а при этом наверное потеряется и время, и железо. Ибо чем чаще раскаляют железо, тем более теряется его вещество.
56. Следовательно:
I. Порученный школе ребенок должен оставаться в ней до тех пор, пока он не выйдет из нее наученным, нравственно развитым и религиозным человеком.
II. Школа должна находиться в спокойной местности, удаленной от шума и развлечений.
III. Что должно быть выполняемо сообразно с принятым планом, то пусть и будет выполняемо без перерыва.
IV. Ни под каким предлогом и никому не следует дозволять манкировки и уклонений от уроков.
ДЕВЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
Природа тщательно избегает всего, что противно ей и вредно.
Птица, согревающая яйца посредством высиживания, не допускает до них ни резкого ветра, ни дождя, ни града. Она также отгоняет змей, хищных птиц и других врагов.
58. Строитель, насколько возможно, сохраняет в сухом месте лес, кирпич, известь, и принимает меры, чтобы едва выстроенное здание не было попорчено или сломано.
59. Живописец предохраняет вновь написанную картину от холодного ветра, от слишком большого жара, от пыли, от прикосновения руками.
60. Сберегая молодое растение, чтобы коза или заяц не ощипали и не вырвали его, садовник ограждает его жердочками или плетнем.
61. Поэтому, неблагоразумно поступают учители, если при самом начале изучения какого-нибудь предмета сообщают юношеству и отрицательные мнения (controversa) о нем, т. е. если возбуждают сомнение к какой-нибудь вещи, которая еще должна быть предварительно постигнута умом. Ибо не тоже ли это самое, что расшатывать растеньице, которое только что собирается пустить корни? Совершенно справедливо пишет Гуго: «Никогда не достигнет научного познания истины тот, кто начнет учение с отрицания.» Не будет успеха и в том случае, если юношество не будет удаляемо от дурных, ошибочных, плохо написанных книг, а также и от дурного товарищества.
62. Поэтому, рекомендуется следующее:
I. Не надо для учеников других учебных книг, кроме тех, которые употребляются в классе.
II. Эти книги должны быть так написаны, чтобы они по справедливости могли быть орудиями[8] для усвоения детям мудрости, нравственности и благочестия.
III. Дурное товарищество не должно быть терпимо ни в школе, ни рядом с школой.
63. Если всё это будет тщательно соблюдаться, то едва ли возможно, чтобы школы не достигли своей цели.

Глава XVII. Основные начала легкости обучения и учения

1. Мы рассмотрели, какими средствами образователь юношества мог бы вернодостигнуть своей цели; теперь посмотрим — как следует те же самые средства применять — чтобы образование духа было легко и приятно.
2. Исследуя пути природы, убеждаемся, что обучение юношества пойдет легко, —
I. если она начнется своевременно, прежде чем ум испытает затемнение;
II. если ему будет предшествовать необходимая умственная подготовка;
III. если в обучении будут идти: от общего ко частному и
IV. от более легкого к более трудному;
V. если ученики не будут обременяемы чрезмерным количеством уроков;
VI. если во всем не спеша будут идти вперед;
VII. если умы не будут обучаемы по принуждению, но по свободному стремлению их, сообразно их возрасту и способу учения;
VIII. если всё будет преподаваемо при посредстве внешних чувств;
IX. если будет преподаваться только полезное для жизни — и
X. если все будут идти вперед по одной и той же постоянной методе.
Так, говорю я, следует поступать, чтобы обучение шло легко и приятно. Впрочем, пойдем теперь по следам самой природы.
ПЕРВОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
3. Природа избирает чистую материю (materia pura sumitur) для своей деятельности.
Птица высиживает только свежеснесенные яйца, заключающие в себе непременно чистое вещество; если образование молодой птицы уже раньше началось, то напрасно было бы надеяться на успешное высиживание.
4. Таким же образом и архитектор, желающий выстроить здание, должен иметь для этого свободное место, или же если приходится строить на месте прежнего здания, то по необходимости должен предварительно разломать последнее.
5. Живописец пишет картину предпочтительнее на чистой доске. Если же на ней было уже что-нибудь нарисовано, или она запачкана, или если она непригодна по шероховатости, то ее следует сначала вычистить и выровнять.
6. Если кто намеревается сохранить драгоценные лекарства, тот должен иметь новые, или по крайней мере очищенные от прежнего содержимого — сосуды.
7. Садовник охотнее садит молодые растения; если же он берет старые, то должен наперед отрезать от них старые ветви и таким образом отнять от них всякую возможность отвлекать сок от новых побегов. В этом и заключается причина, почему Аристотель поместил privatio (удаление, отделение) между началами (principia) вещей; он именно считал невозможным придавать веществу новую форму, прежде чем не будет уничтожена прежняя.
8. Из этого следует, во-первых, что лучше всего посвящать человека изучению мудрости — когда ум его еще не привык отвлекаться посторонними занятиями. Ичем позже начинается образование, тем труднее будет оно совершаться, ибо душа тогда бывает занята другими вещами. Во-вторых, не может быть хорошего успеха, если мальчика будут обучать одновременно множество учителей, ибо едва ли возможно, чтобы все они держались одной и той же формы обучения, вследствие чего молодые умы направляются то вперед — то назад — и задерживаются в своем развитии. В-третьих, учители поступают неумело, когда, приступив к образованию более взрослых детей и юношей, начинают не с нравственного воспитания, то есть не заботятся, чтобы, обуздав чувства, они были восприимчивы и ко всему другому. Укротители лошадей держат их сначала в повиновении удилами — и делают послушными, образуя в них ту или другую поступь. Потому справедливо говорит Сенека: «Изучай сначала нравственность, потом мудрость, так как последняя без первой с трудом может быть усвоена». И Цицерон: «Моральная философия делает умы восприимчивыми для посева» и проч.
9. Итак:
I. Пусть образование юношества начинается раньше.
II. Пусть ученик имеет по одному и тому же предмету только одного учителя.
III. Прежде всего должны быть приведены во гармонию нравы, по руководству образователя.
ВТОРОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
10. Природа так предрасполагает сначала вещество, чтоб оно стремилось к усвоению формы.
Довольно сформировавшийся уже в яйце птенец стремится к дальнейшему развитию, — он движется и разбивает скорлупу. Освободившись из своей темницы, он радостно согревается матерью и питается от нее, с жадностью открывает клюв и проглатывает приносимый ему корм; он радуется, когда его отпускают на волю в небесный простор; радуется, когда приучают взмахивать крыльями, а вслед затем и действительно летать; короче, он жадно, хотя и постепенно, стремится ко всему, к чему чувствует природное побуждение.
4. Точно также и садовник должен заботиться, чтобы растение, снабженное согласно его потребности влагой и жизненной теплотой, само развивалось успешно.
12. Поэтому со вредом для детей поступают те, которые насильно принуждают их к учению. Ибо чего должны мы в конце концов ожидать отсюда? Если желудок, не имея аппетита, принимает пищу, и ее заставляют принимать насильственно, то в результате ничего другого не будет как тошнота и рвота, или по крайней мере дурное пищеварение, нездоровье. Напротив, что принимает голодный желудок, то он с удовольствием воспринимает, хорошо переваривает и всё превращает в кровь и мясо. Потому и говорит Исократ: «Кто любознателен, тот и многому научится». И Квинтилиан: «Учение заключается в желании учиться, чего нельзя достигнуть принуждением».
13. Таким образом
I. Должно всеми средствами возбуждать во детях, расположение к знанию и охоту к учению.
II. Способ обучения должен облегчать труд учения того, дабы не было что не нравилось бы ученикам и отвращало бы их от дальнейших занятий.
14. Ревность же к учению возбуждается и поддерживается родителями, учителями, школой и самими предметами обучения методами и школьным начальством.
15. а) Родители возбуждают в детях охоту учиться, когда они в присутствии детей отзываются с похвалами об учении и ученых людях; когда они поощряют детей к прилежанию и обещают им хорошие книги, платья или какие-нибудь другие хорошенькие вещи; если родители с уважением отзываются об учителе (в особенности о том, которому они поручили ребенка), как в отношении превосходства его обучения, так и в отношении гуманности обращения его с учениками (любовь ивосхищение суть именно те чувства, которые сильнее всего вызывают стремление к подражанию); наконец, если они иногда посылают к учителю учеников с каким-нибудь поручением или с каким-нибудь небольшим подарком и т. п . — таким образом они легко произведут то, что дети искреннее полюбят как учение, так и самого учителя.
16. b) Учители возбуждают детскую любознательность, если они снисходительны и ласковы с учениками, если они не отвращают от себя сердца учеников своим мрачным характером, но привлекают их к себе отеческим расположением, манерами, словами; если, приступая к занятиям, учитель раскроет превосходство, приятность и легкость их; если учители иногда поощряют похвалой наиболее прилежных (а маленьким детям раздают яблоки, орехи, сахар и т. п.); если они приглашают учеников к себе на дом и там, а также и в классной комнате, показывают и объясняюткартины, изображающие то, что им впоследствии придется изучать, оптические илигеометрические инструменты, глобусы и другие подобные вещи, которые могут привести детей в восхищение; далее, если они иногда чрез детей доводят до сведения родителей какое-нибудь известие; одним словом, если они обращаются с учениками дружески и ласково, то легко расположат к себе сердца их, так что дети охотнее даже, может быть, будут оставаться в школе, чем дома.
17. c) Самая школа должна быть приятным местом, извне и внутри, привлекательным для зрения. Внутри она должна представлять светлую, чистую комнату, повсюду украшенную картинами, портретами знаменитых людей, или ландкартами, либо изображениями исторических событий, или образчиками орнаментов. Вне же школы должно находиться просторное место для прогулок и игр (ибо в этом никак не следует отказывать детям, как это будет доказано ниже, в своем месте) и кроме того сад, в который следует иногда допускать учеников, вызывая в них наслаждение видом деревьев, цветов и растений. Если дело будет устроено таким образом, то ученики, по всей вероятности, будут ходить в школу с неменьшим удовольствием, как и на рынок, где они всегда надеются увидеть или услышать что-нибудь новое.
18. д) Предметы обучения привлекают юношество, если они соответствуют познавательной силе известного возраста, могут быть точно усвоены, и сопровождаются иногда веселыми, или, покрайней мере, не очень серьезными, но всегда занимательными объяснениями. Это и значит «соединять приятное с полезным».
19. е) Самая же метода преподавания, чтобы вызывать охоту к учению, должна быть, во-первых, естественной. Ибо то, что естественно, само по себе хорошо и успешно принимается. Воду нет надобности принуждать течь вниз; стоит только устранить плотину, или вообще то, что ее сдерживает, и она немедленно потечет вниз. Также и птицу нет надобности принуждать вылетать из клетки, — стоит только отворить последнюю. Ни глаз, ни ухо не требуют принуждения обращаться к прекрасной картине, к приятной мелодии, как только они завидят первую, или заслышат вторую; в подобных случаях скорее встречается надобность сдерживать, чем побуждать. А что может быть названо естественной методой, то должно быть ясным из предшествующей главы, а также и из последующих правил.
Во-вторых, метода, чтоб привлекать умы, должна быть разумно смягчена, так именно, чтобы всё, даже и серьезное преподавалось дружеским и разговорным образом, именно в форме живой беседы, или задач, — в форме загадок, или, наконец, в форме притчей и басен[1]. Но об этом подробнее будет сказано в свое время.
20 f) Начальство и попечители (curatores) школы могут воспламенить рвение учеников, если они присутствуют на каждом публичном акте (всё равно, будет ли такой акт иметь целью упражнения, напр.: декламацию, диспуты, или испытания успехов и раздачу наград) и сами высказывают прилежным ученикам похвалы и раздают маленькие подарки.
ТРЕТЬЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
21) Природа выводит всё из начал, по объему незначительных, но важных по силе.
Напр. то, из чего должна образоваться птица, концентрировано в клеточке и окружено скорлупой, дабы удобно могло помещаться в материнской утробе и легко могло быть согреваемо при высиживании. Однако, в сущности в этой клеточке заключается вся птица, ибо впоследствии из нее и из замкнутой в ней возможности образуется тело птички.
22) Так и всё дерево, каких бы размеров оно ни достигло впоследствии, заключается в зерне, либо в прививке; если то или другое посадить в землю, то вследствие действующей внутри их возможности вырастет опять целое дерево.
23) Против этого правила в школах обыкновенно погрешается. Именно, большая часть учителей много занимаются тем, что вместо семени сажают тотчас же растение, а вместо отводка сажают целое дерево, сообщая, вместо основных начал, целый хаос различных силлогизмов и даже полных текстов. А между тем, насколько достоверно, что мир образовался из немногих элементов (хотя и в различной форме), настолько же достоверно и то, что обучение основывается также на весьма немногих началах, из которых (при знании способов их различения) вытекает бесчисленное множество выводимых заключений, — подобно тому, как на дереве из укрепившихся корней могут вырасти сотни ветвей, тысячи листьев, цветов и плодов. О, да смилуется бог над нашим веком и откроет кому-нибудь духовные очи, дабы он вполне проник во взаимную связь вещей и другим разъяснил бы ее! С помощью божьей, думаю я представить свой опыт в этом деле, в скромной надежде посодействовать моей попыткой тому, чтобы бог побудил к более успешным попыткам и других современников[2].
24) Между тем, отметим здесь три положения.
I. Каждое искусство должно быть заключено в возможно краткие и точные правила.
II. Каждое правило должно быть выражено в весьма немногосложных, но ясных словах.
III. Каждое правило должно сопровождаться обильными примерами, дабы их было достаточно для разнообразных применений правил.
ЧЕТВЕРТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
25) Природа идет от более легкого к более трудному.
Образование яйца начинается не с твердейших частей, не со скорлупы, но с содержимого; что вначале составляло только тонкую оболочку, то впоследствии обращается в более твердую кору. Птица, которая должна научиться летать, сначала приучается стоять на ногах, потом шевелить крыльями, размахивать ими, затем старается подниматься, делая для этого более сильные размахи, и только тогда решается подняться на воздух и лететь.
26) Так точно и плотник учится сначала срубать деревья, потом отесывать их, наконец возводит из них целые строения, и т. д.
27) Следовательно, превратно поступают, когда в школе учат чему-нибудь неизвестному посредством столь же неизвестного, как это и бывает,
I. Когда начинающим изучать латинский язык сообщаются правила на латинском же языке, подобно тому, как если бы вздумали объяснять правила еврейского языка на еврейском же языке, а арабского — на арабском.
II. Когда тем же новичкам дают в пособие латинско-русский словарь[3], между тем как до́лжно было бы поступать наоборот. Ибо они ведь добиваются не того, чтобы изучить русский язык с помощью латинского, но изучить латинский язык; следовательно, посредствующим должен быть родной язык, как уже известный (об этой неправильности подробнее см. в XII главе);
III. Когда к ребенку приставляют иностранного учителя, незнакомого с родным языком ученика. Ибо если учитель и ученик лишены общего средства для разумения друг друга и могут понимать друг друга только с помощью мимики и догадок, то не есть ли это «вавилонское столпотворение!»
IV. Также составляет уклонение от правильного способа обучения, когда по одним и тем же грамматическим правилам (напр., меланхтоновым или рамусовым[4]обучают юношество всех народов (напр. юношество французское, немецкое, богемское, польское, венгерское и проч.), тогда как каждый из этих языков занимает свое особенное и совершенно своеобразное положение в отношении к латинскому языку, — положение, на которое должно быть обращено внимание, если мы хотим сделать существо латинского языка легко понятным для учеников.
28) Эти ошибки будут устранены,
I. Если учитель и ученики будут говорить на одном и том же языке.
II. Если все вещественные объяснения будут совершаться также на родном языке.
III. Если грамматики и словари будут приспособлены к тому языку, с помощью которого должен быть изучен незнакомый язык (напр. латинская грамматика к русскому языку, греческая к латинскому и т. д.).
IV. Если изучение нового языка идет вперед постепенно, и притом так, что ученик приучается сначала понимать (ибо это легчайшее), потом писать (причем дается время на предварительное размышление) и, наконец, говорить (что всего труднее, так как говорить приходится без приготовления).
V. Если, при соединении латинского языка с родным, последний предшествует, как более известный, латинский же следует за родным.
VI. Если самый материал постоянно так группируется, что ученики научаются познавать сначала ближайшее к ним, потом недалеко лежащее, потом отдаленное, и наконец самое отдаленное. Поэтому, если ученикам преподаются в первые уроки напр., логика, риторика и проч., то пояснять их следует не такими примерами, которые далеки от познавательных сил учеников, напр., богословскими, политическими, поэтическими примерами и проч., но такими, которые были бы заимствуемы из окружающей жизни. В противном случае, ученики не поймут ни самого правила, ни применения его.
VII. Если сначала будут упражняемы внешние чувства (ибо это всего легче) учеников, потом память, далее понимание, и наконец суждение. Таким именно образом соблюдается постепенная последовательность; ибо всякое знание берет свое начало в созерцании посредством внешних чувств, потом переходит через воображение в память; чрез рассмотрение частностей образуется далее уразумение совокупного понятия, и наконец из достаточно познанных вещей, как завершение знания, возникает суждение.
ПЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
29) Природа чрезмерно не обременяет себя, она довольствуется немногим.
Например, она не требует, чтоб одно яйцо производило двух птенцов; она довольна, если и один хорошо выведется.
Садовник не прививает к одному стебельку несколько черенков, но самое большее — пару, и то если окажется особенно крепкий ствол.
30) Следовательно, для духа послужит рассеянием, если ученикам предлагается различное в одно и тоже время, как напр., грамматика, диалектика, может быть, и риторика, пиитика, греческий язык и проч., в течение одного года (см. предшествующую главу, основ. 4).
ШЕСТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
31) Природа не торопится, но идет медленно вперед.
Птица — не бросает яйца в огонь, для более скорой выводки птенцов, но вызывает их к жизни — согревая медленно естественной теплотой; также не обкармливает она птенцов — пищей, чтобы скорее довести их до зрелости (ибо от этого они скорее передохли бы), но дает им пищу постепенно и осторожно, в таком количестве, в каком может переработать их еще совершенно слабое пищеварение.
32) Так точно и строитель не ставит преждевременно на фундамент стены, а на стены крышу, пока фундамент еще не высох, не уплотнился и не осел под тяжестью, иначе грозило бы падение дому. Поэтому, большие строения, построенные из плиты или кирпича, не могут быть окончены в течение одного года: им должен быть дан соответственный промежуток времени для осадки.
33) И садовник не требует, чтобы какое-нибудь растение выросло тотчас же, в течение одного месяца, или принесло бы плоды в течение одного года. Поэтому он не тревожит его, не поливает его ежедневно, также не греет растение — окружая его огнем, или обсыпав негашеной известью, — но довольствуется тем, сколько влаги дает небо, сколько тепла дает солнце.
34) Поэтому, для юношества служит пыткой:
I. Если на него возлагается ежедневно шесть, семь и даже восемь часов — для обучения и упражнений в школе, и кроме того дается еще несколько приватных уроков.
II. Если юношество обременяют до отвращения и даже до сумасшествия (ad nauseam usque aut etiam delirium), как это мы так часто видим, писанием под диктовку, составлением упражнений и чрезмерными уроками для выучивания на память. Если бы кто захотел в маленький сосуд с узким отверстием (с чем можно сравнить детские головы[5] — не по каплям вливать какую-нибудь жидкость, но насильно и разом всю влить ее, то к чему бы это послужило? Наверное, большая часть жидкости пролилась бы, а в сосуд попало бы гораздо менее, чем если бы он наливался понемногу. Не менее безрассудно поступил бы тот учитель, который вздумал бы учить учеников не в той мере, сколько они могли бы усвоить, но в какой ему хочется; ибо (молодые) силы требуют поддержки, а не угнетения, и образователь юношества, подобно врачу, есть только слуга природы, а не господин ее.
35) Итак, тот создаст ученикам легкость учения и разовьет охоту к нему,
I. Кто для классного преподавания назначает возможно меньшее количество часов, именно четыре, и столько же оставляет ученикам на их приватные работы.
II. Кто возможно менее упражняет память, и только существенным, предоставляя остальное свободному усвоению.
III. Кто, однако, всё постепенно увеличивает, соображаясь со степенью восприимчивости, которая возрастает сама по себе, по мере возраста ученика и дальнейшего успеха обучения.
СЕДЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
36) Природа ничего не гонит насильно вперед, и только то, что созрело, она вызывает наружу.
Так, она не принуждает птенца оставить яйцо, прежде чем не сформировались и не укрепились его члены; не принуждает его летать, прежде чем птенец не оперился; не выталкивает из гнезда, покуда не знает, что птенец уже умеет летать, и т. д.
Так и дерево не выгоняет отростков, пока не начнет теснить их поднимающийся из корня сок; не дает почкам возможности открываться раньше, чем образовавшиеся из заключенного в нем сока листья и цветы станут стремиться на простор; не сбрасывает цветочные лепестки, пока не покроется кожицей скрывавшийся под ними плод; также не дает оно плоду упасть раньше, чем он созреет.
37) Следовательно, для умов будет насилием —
I. Если их будут направлять на вещи, до понимания которых они еще не доросли, ни по возрасту, ни по силе понимания.
II. Если задают выучивать на память что-нибудь, что не было предварительно разобрано в частностях, объяснено и усвоено.
38) Из сказанного вытекает:
I. Не следует начинать обучения, прежде чем возраст и умственная сила ребенка не только допустят, но даже потребуют учения.
II. Ничего не следует заучивать на память, что не было верно понято рассудком.Также ничего не следует требовать от памяти ребенка, прежде чем убедимся по верным признакам, что требуемое может быть удержано его памятью.
III. Не следует дозволять ничем заниматься прежде, чем не будут достаточно показаны форма и норма для подражания.
ВОСЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
39) Природа сама себе помогает всеми способами, какие возможны.
Например, яйцо не лишено собственной жизненной теплоты; однако эта теплота поддерживается теплотой солнца или перьями высиживающей птицы. Бог, отец природы, печется обо всем. И после того, как птенчик вылупится, мать согревает его столько времени, сколько потребуется, образует и укрепляет его различным образом для деятельности в жизни. Это можем заметить на аистах, когда они приучают своих птенцов к полету, сажая их к себе на спину и нося кругом гнезда, в то время как птенцы размахивают крыльями. Так и кормилицы малюток во многом помогают им. Они учат их держать прямо голову, сидеть, стоять на ногах, передвигать ноги, потом понемногу переступать, затем свободно ходить, а наконец приучают к проворству при бегании. Когда же они их учат говорить, то подсказывают им слова и указывают руками на те предметы, которые обозначаются словами, и проч.
40) Следовательно, жесток тот учитель, который задает ученикам работу, не объяснив им достаточно наперед, о чем идет дело, не показав им, как она должна быть выполнена, и нимало не подмогая им при их попытках, но который заставляет их потеть и мучиться; сам же выходит из себя, когда они не совсем хорошо исполнят работу. Что же это, как не пытка (excarnificatio) для учеников? Это тоже самое, как если бы няня вздумала принуждать своего питомца бегать скоро, когда он еще боится стоять на ногах, и за его неумение бегать набросилась бы на него с колотушками. Но природа учит нас поступать иначе, именно, до тех пор поддерживать слабых, пока у них не явится достаточно силы.
41) Итак,
I. Не следует допускать побоев (verbera) для побуждения к ученью. (Ибо если ученик не хочет учиться, то чья же это вина, как не учителя, который или не умеет вселить в ученика охоту к учению, или не старается о том?)
II. То, что ученики должны выучить, следует им излагать и объяснять с такой ясностью, чтоб они имели свой урок пред собою, как свои пять пальцев (ut veluti suos quinque digitos ante se habeant).
III. А для того чтоб всё это легче запечатлевалось, следует возможно более упражнять внешние чувства.
42) Так, например, нужно постоянно соединят слух с зрением, слово с осязанием. То, что ученики должны усвоить, следует им не только рассказать, чтоб оно проникло в их уши, но полезно и нарисовать, чтобы преподаваемое запечатлелось в воображении и с помощью глаз. А вслед затем понятое ученики должны научаться выговаривать вслух (языком) и воспроизводить (руками), дабы не передавался ни один предмет, прежде чем он достаточно не запечатлелся в глазах и в ушах, в уме и в памяти ученика.
А для этого было бы хорошо — всё то, что проходится в классе, изображать или надписывать на стенах классной комнаты, будут ли это теоремы или правила, или образы и эмблемы, касающиеся проходимого предмета. Если бы это было сделано, то можно бы легко видеть, как много это средство содействует запечатлению предмета. Сюда принадлежит также приучение учеников вносить в свои дневники (Diaria) и сборники[6] всё, что они слышат от других, или вычитывают из книг, ибо этим поддерживается воображение, а впоследствии облегчается и воспоминание.
ДЕВЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
43) Природа не производит ничего, что не могло бы иметь вскоре полезного применения.
Например, если она творит птицу, то вскоре оказывается, что крылья даны ей для полета, ноги — чтобы бегать и проч. То же относится и до дерева, на котором всё, что ни образуется, приносит пользу, даже шелуха и кожица, покрывающая плод, и проч. Следовательно —
44) Обучение для ученика будет гораздо легче, если, обучая его чему-нибудь, показывают в то же время, какую пользу изучаемое может приносить в обыкновенной повседневной жизни. Правило это должно соблюдаться во всем: в преподавании языков, в диалектике, в арифметике, в геометрии, в физике и проч. Если этого не делать, то вещи, о которых учитель будет говорить, покажутся ребенку чудовищами (monstra), пришедшими из нового света: ученик, не зная того, существуют ли в действительности предметы и как они сделаны, будет больше верить, чем знать. Когда он что-нибудь где-либо увидит, то покажи ему, дай ему эту вещь прямо в руки, чтоб действительно узнал он то, что видит, и сам научался действовать. Поэтому
45) Не должно учить ничему, кроме того, что практически полезно.
ДЕСЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
46) Природа всё производит, — сохраняя единство формы.
Например, как происходит образование одной птицы, так же точно совершается образование и всех остальных; одинаково даже образование всех живых существ, причем различия встречаются только в побочных обстоятельствах. Так в растениях: как одна трава происходит из семени и вырастает, как одно дерево сеется, распускает листья, цветет; так и все остальные, повсюду, всегда. И как устроен один лист на дереве, так устроены и все остальные его листья; и каковы они в одном году, таковы и в следующем, таковы и всегда.
47) Итак, перемена методы сбивает юношество и прямо поселяет в нем отвращение к занятиям, ибо доселе не только различные учителя преподают науки различным образом, но и один и тот же учитель преподает различно; например, языкам обучают одним способом, диалектике — другим, между тем как то и другое могло бы преподаваться по одной форме, в общей гармонии, соответственно смыслу связи, какую имеют между собою вещи и слова.
48) Поэтому следует обратить внимание, дабы впредь
I. одна и та же метода существовала для преподавания всех наук, один и тот же способ употреблялся для всех искусств, и по одной и той же методе преподавались все языки.
II. Дабы в каждой школе для всех упражнений был установлен один порядок и одни приемы.
III. Чтобы учебники по одному и тому же предмету были насколько возможно одного издания.
Таким образом всё пойдет легко и без задержек.

ГЛАВА XVIII. Правила основательного обучения и учения

1. Часто жалуются, что немногие выносят из школ основательное образование, большая же часть едва получает поверхностное обучение, тень образования. Самое дело подтверждает эти жалобы.
2. Если спросят о причине этого явления, то причина здесь может быть двоякая: неуспех бывает — или потому что школы обращают свое внимание на малозначительные бесполезные вещи и пренебрегают более основательными; или потому, что ученики, выучив что-нибудь, снова всё забывают[1], так как большая часть их научных занятий, только слегка затронула рассудок, но не укрепилась в нем.Первая из названных причин столь обыкновенна, что весьма немного можно найти людей, которые не жаловались бы на нее. Если бы всё то, что мы когда-нибудь читали, слышали и восприняли в голову, неизгладимо сохранялось в памяти, какими учеными мы были бы! Мы, — которые не пропускали бы случая применять к делу различные знания наши. Но так как этого не бывает, то, очевидно, следует, что мы «черпаем воду решетом».
3. Но неужели не существует никакого средства против этого зла? Средства несомненно найдутся если мы, опять взявши в соображение школу природы, станем исследовать ее пути в отношении произведения долгожизненных созданий. Я положительно утверждаю, что может быть отыскан способ, с помощью которого иной может знать не только то, что он учил когда-нибудь, но и более того, что он учил, если только он будет в состоянии свободно передать не только то, что он приобрел от учителей и почерпнул из творений писателей, но будет и сам основательно (a fundamento) судить о вещах.
4) А этого можно достигнуть, если
I. ученикам будут сообщаться только действительно полезные вещи;
II. но зато все, без всякого пропуска;
III. Если всё будет утверждаться на прочном основании;
IV. Если это основание будет заложено глубоко;
V. Если всё последующее будет опираться только на это основание;
VI. Если повсюду, где может быть допущено разделение предмета для подробного изучения его, разделение это будет произведено до последней возможности расчленения;
VII. Если всё последующее будет основываться на предыдущем;
VIII. Если всё, что имеет соотношение между собой, будет постоянно в связи;
IX. Если всё будет правильно распределяться по отношению к рассудку, памяти и языку;
X. Если всё будет закрепляться постоянными упражнениями.
Теперь рассмотрим отдельные пункты в подробности.
ПЕРВОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
5) Природа не предпринимает ничего бесполезного.
Если она творит, напр., птичку, то она не даст ей чешую, жабры, рога, четыре ноги, или что-нибудь такое, что впоследствии не понадобилось бы ей, но дает голову, сердце, крылья и т. п. Дереву природа не дает уши, глаза, пух, волос, но дает кору, луб, сердцевину корни и т. п.
6) Кто желает иметь плодородные поля, виноградники и сады, тот засаживает их не сорной травою, не крапивой, шиповником и чертополохом, но благородными (generosis) деревьями и растениями.
7) И строитель, желающий выстроить прочный дом, употребляет для постройки не солому, навоз или ветлу[2], но камни, кирпичи, дуб и подобные материалы, отличающиеся прочным и плотным составом.
8) Итак, в школах:
I. следует сообщать только то, что несомненно приносит существенную пользу для настоящей и для будущей жизни, — но более для будущей (magis autem ad futuram vitam).
(Только те предметы должны быть изучаемы на земле, убеждает Иероним, знание которых должно продолжаться и на небе).
II. Если юношеству до́лжно сообщать многое, касающееся настоящей жизни (как это и должно быть), то сообщаемое знание должно быть таково, чтоб оно не стесняло вечного, и для настоящей (земной) жизни приносило бы полезные плоды.
9) Для какой цели заниматься пустяками? Какая польза изучать вещи, которые ни тому, кто их знает, не приносят пользы, ни тому, кто их не знает, не приносят вреда? или которые в последующем возрасте либо должны быть переучены, либо между другими занятиями сами собою забудутся? Есть слишком много необходимого, что может наполнить нашу короткую жизнь, и без того, чтобы мы употребляли часть ее на бесполезный вздор. Итак, школы должны непременно занимать юношество только серьезными вещами. (А как в ряду серьезных вещей следует смотреть на забавы, об этом будет сказано в своем месте).
ВТОРОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
10) Природа ничего не упускает из виду, что считает необходимым для образуемого ею тела.
Когда она образует птицу, то не забывает ни головы, ни крыльев, ни ног, ни костей, ни кожи, ни глаз, ни того, что принадлежит к полету и т. п.
11) Подобным же образом и школы должны при образовании человека образовать его совершенно, дабы сделать способным к труду для этой жизни и для вечности, в которой находят свою цел все вещи, имеющие высшее назначение.
12) Поэтому в школах должны быть преподаваемы не только науки, но и добрые нравы, и благочестие. Научное образование вырабатывает рассудок, язык и руку, дабы человек мог разумным образом всё полезное рассмотреть, обсудить и исполнить. Если что-нибудь из того упустить, то образуется пробел, который не только составляет недостаток образования, но и ослабляет также прочность его. Только то прочно, что вполне объединено во всех своих частях.
ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ ТРЕТЬЕ
13) Природа не производит ничего без основания или без корня.
Пока растение не пустило вниз корней, оно не растет вверх: будь иначе, растение вскоре завяло бы и умерло. Поэтому благоразумный садовник даже и не сажает растение, пока не замечает, что стебель пустил корни. В птице и в каждом животном, вместо корней, находятся внутренние поддерживающие жизнь органы, которые потому всегда прежде всего и начинают образовываться, составляя основание, для всего тела.
14) Также и архитектор не прежде начинает возводить строение, как заложивши наперед прочный фундамент, так как в противном случае вся постройка грозила бы развалиться. Подобным образом и живописец, прежде чем писать красками, накладывает на полотно грунт; так как без него краски легко отваливались бы, или бледнели и обесцвечивались.
15) Некоторые учителя забывают полагать такое основание своему преподаванию; они 1) не заботятся наперед сделать учеников любознательными и внимательными, и 2) не предначертывают ученикам общей идеи всего начинаемого ими учения, дабы ученики могли ясно понять, что им предстоит и что они будут изучать. Если же ученик принимается за учение без охоты, без внимания, без понимания того, что учит, то можно ли надеяться чтоб из этого вышло что-нибудь прочное?
16) Поэтому необходимо:
I. прежде чем начинать занятия, серьезно пробуждать в учениках любовь к ним, приводя доказательства превосходства, полезности и приятности занятий;
II. Идея языка или искусства (которая представляет не что иное, как самый общий очерк, обнимающий однако все части известного предмета) должна быть предварительно запечатлена в уме учащегося, прежде чем приступить к специальному рассмотрению предмета, дабы учащийся уже при самом начале занятий безошибочно обозревал цели и границы занятий, равно и внутренний план занятий. Как скелет есть основание всего тела, так точно и идея искусства есть основание и фундамент всего искусства.
ЧЕТВЕРТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
17) Природа пускает корни вглубь.
Так органы, поддерживающие жизнь животного организма, природа поместила внутри самого организма. И чем глубже в землю пускает дерево свои корни, тем крепче стоит оно; если бы корни лежали под травой, то ветер легко мог бы вырвать дерево.
18) Из этого вытекает, что следует серьезно вызывать в учениках любознательность, а идею знаний основательно запечатлевать в умах их и при этом не следует переходить к более подробной системе искусства или языка, прежде чем общая идея знания вполне верно понята учениками и твердо в них укоренилась.
ПЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
19) Природа выводит всё из корня, а не из чего-либо другого.
Ибо на дереве древесина, кора, листья, цветы и плоды не имеют другого источника, кроме корня. И хотя дождь сверху падает, а садовник поливает снизу, но всегда влага должна быть воспринята корнями и потом уже разнесена через ствол, сучья, ветви до листьев и плодов. Потому и садовник, хотя он берет свой прививок от другого дерева, должен всё же так вставить его в ствол, чтобы прививок, непосредственно соединенный с деревом, всасывал в себя сок его корня, и тем питаясь, мог бы развиться с помощью последнего. От корня дерево получает всё, и не имеет надобности, чтоб садовник брал откуда-нибудь ветви и листья и прикреплял бы их к нему. То же самое происходит, когда оперяется птица: перья берутся не от другой какой-нибудь птицы, но развиваются изнутри, из ее собственного тела.
20) Так и предусмотрительный строитель строит дом таким образом, чтоб он опирался на собственный фундамент и покоился на своих устоях, без других подпор. Если бы здание нуждалось в подпорах, то это служило бы доказательством его несовершенства и возможности его падения.
21. Кто устраивает рыбный пруд, или устраивает колодезь, тот не проводит воду из какого-нибудь другого места, не собирает дождевую воду, но открывает живые источники воды, и посредством канав и скрытых труб проводит ее в свой водоем.
22) Из этого правила очевидно, что надлежащее воспитание юношества заключается не в том, чтобы наполнять головы юношей собранными из разных писателей словами, оборотами, изречениями и мнениями, но в том, чтобы раскрывать ему разумение вещей, и притом так, чтобы всё вытекало и развивалось из одного начала, как ручейки вытекают из живого источника и как из древесных почек распускаются листья, цветы и плоды, причем в следующем году из новой почки образуется новая ветка, с листьями, цветами и плодами.
23. Школы же до сих пор не заботились о том, чтобы умы учеников, подобно молодым деревьям, развивали свою жизнь из собственного корня; они учили навешивать на себя собранные с разных деревьев ветки и таким образом, подобно эзоповой вороне[3], украшать себя чужими перьями; школы не только не трудились раскрывать скрытый в учениках источник разумения, но торопились наполнить его водой из чужих ручьев. Это значит: школы объясняли не самые вещи, каковы они сами по себе (quomodo a se ipsis et in se ipsis sint), но лишь то, что о том или другом предмете думает и пишет первый, второй, третий, десятый, — лишь бы иметь вид большой учености, знать о многом разноречивые мнения многих. Отсюда получался тот результат, что большая часть учителей занималась только тем, что, перелистывая и перевертывая своих писателей, выдергивали из них мнения и набирала массу оборотов, фраз, взглядов, составляя таким образом «науку», как халат из лоскутьев. К ним-то обращается Гораций, говоря: «О , подражатели, рабочий скот!» («O, imitatores servum pecus!»). — Подлинно скот, привыкший носить только чужие тяжести.
24) Но что пользы в том, спрашиваю я, если в суждениях об известных вещах руководствоваться только мнениями различных людей, тогда как требуется истинное, точное познание вещей? Разве нам в жизни более нечего делать, как плестись за другими, по их перекрестным и поперечным дорогам, и подмечать, кто уклоняется с пути, кто шатается или падает на землю? О, люди! обратимся к цели и покинем путь заблуждений! Если мы будем держаться цели крепко и достаточно верно, то зачем нам не стремиться к ней прямым путем, зачем охотнее употреблять чужие глаза, чем свои собственные?
25) А что действительно школы это делают, что они учат видеть чужими глазами, постигать предметы чужим рассудком, — то это доказывает общий способ обучения, по всем отраслям занятий, научающий не открывать самостоятельно «источники» знаний и выводить из них различные «ручейки»? но показывающий готовые, проведенные из писателей «ручейки» и требующий восхождения по ним до «источника». Ибо никакие лексиконы (по крайней мере, насколько они мне известны, исключая разве лексикон Кнапия, хотя и этот труд оставляет еще многого желать, как это будет показано ниже) не научают говорить, но только понимать речь;грамматики не учат создавать язык, но только разлагать его; и никакая фразеологияне дает способа искусственно составлять речь и вводить в нее различные видоизменения: она предлагает только смешанную массу изречений. Почти никто доселе не учит физике наглядным путем, посредством наблюдения и опыта, но все преподают ее по тексту Аристотеля и других. Нравы никто не образует путем внутреннего преобразования чувств, но назидают чисто внешними объяснениями и разделениями добродетелей, чем затемняют дело. Это будет яснее, когда я дойду до специальной методики искусств и языков; но будет еще очевиднее при начертании (если бог даст) пансофии[4].
26) Конечно, удивительно, что древние не обратили на это большего внимания, но еще более следует удивляться тому, что это заблуждение не было давно исправлено позднейшими поколениями; так как достоверно, что в этом заблуждении действительно и следует искать причину столь медленных успехов науки. Но так ли это? Разве при сломке дома плотник показывает своему ученику искусство строить? О, нет: скорее при самой постройке он объясняет ему, какие материалы следует выбирать и как всё на своем месте следует измерять, обделывать, отесывать, поднимать, установлять, связывать и проч. Ибо кто знаком с правилами строения, для того сломка уже не будет искусством; так точно как распарывание какой-нибудь одежды не будет искусством для того, кто умеет сшить одежду. Но на сломке домов еще никто никогда не изучал плотничное ремесло, ни на распарывании платья — портняжное искусство.
27) А что, действительно, непригодные в этом отношении, даже вредные методы не исправлены, то это очевидно: 1) ибо ученость многих, если только не большей части, ограничивается чистой номенклатурой, то есть, хотя многие и знают технические выражения и правила искусства, но не разумеют всё-таки их правильного употребления; 2) образование ни у кого не становится одним общим знанием, которое бы само себя поддерживало, укрепляло и распространяло, но представляет обыкновенно нечто вроде компиляции, составленной из разнородных лоскутьев, нигде порядочно не скрепленных между собой, — компиляции, не приносящей сколько-нибудь прочного плода. Такое знание, слепленное из различных изречений и мнений писателей, подобно праздничному дереву, которое снаряжается крестьянами при торжествах освящения их домов[5] и которое, хотя разукрашено разнообразнейшим образом навешанными на нем ветками, цветами и плодами, даже гирляндами и венками, — все-таки не может ни увеличиваться, ни существовать долго, так как эти украшения явились на нем не сами собою, из его корня, но навешены извне. Такое дерево не дает никаких плодов, и ветки, которые к нему привязаны, увядают и отваливаются. Основательно, истинно образованный человек подобен дереву, которое поддерживаемся собственным корнем, питается собственным соком, и потому постоянно (и с каждым днем всё крепче и сильнее)богатеет соками, зеленеет, цветет и приносит плоды.
28) Из этого вытекает, что люди должны быть настолько учены, чтоб быть в состоянии, по возможности, почерпать свои дальнейшие познания не из книг, но из неба и земли, из дубов и буков; т. е., все должны учиться познавать и исследоватьсамые вещи, а не только изучать чужие наблюдения и свидетельства о вещах. И когда все будут почерпать познания не из какого другого источника, как из оригиналов, из самых вещей, — тогда только все пойдут по следам древних мудрецов. Итак, следует считать законом правила:
I. Всё должно выводиться из незыблемых начал вещей.
II. Ничему не до́лжно учить на основании только авторитета, но всё должно сообщать путем чувственного восприятия, при критике разума.
III. Ни в каком предмете не должна быть применяема исключительно аналитическая метода, но скорее повсюду следует принимать методу синтетическую.
ШЕСТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
29) Чем разнообразнее назначение, которое природа усвояет какой-нибудь вещи, тем более сообщает ей раздельности. Напр., чем больше число суставов, которыми снабжен какой-нибудь орган животного, тем разнообразнее его движения, — каковы движения лошади в сравнении с движением быка, ящерицы с улиткой и проч. Так точно и дерево, сучья и корни которого широко распространяются, тверже стоит и имеет более красивый вид.
30) Поэтому, и при обучении юношества всё, что проходится, должно быть самым строгим образом разлагаемо на составные части; дабы не только учащий, но и обучающийся без всякого замешательства сознавали, где они находятся и что они проходят. Итак, весьма важным содействием успеху послужило бы, если б все книги, которые вводятся в школы, были составлены согласно этому указанию природы.
СЕДЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
31) Природа находится в постоянном стремлении вперед, никогда не останавливается и никогда не творит нового, пока не согрело прежнее; напротив, она продолжает прежде начатое, дополняет и заканчивает его.
При развитии, напр., зародыша — прежде всего начинают образовываться ноги, голова, сердце; эти части остаются и далее, но только усовершенствуются. Пересаженное дерево не сбрасывает с себя прежде полученные им сучья, но продолжает доставлять им жизненный сок, дабы они с каждым годом могли распространяться в новые сучья и ветви.
32) Поэтому в школах должны:
I. Все занятия распределяться так, чтобы позднейшее постоянно опиралось на предшествовавшее, — предшествовавшее же укреплялось бы позднейшим.
II. Всё сообщаемое, хорошо понятое рассудком, должно быть также закрепляемо и в памяти.
33) Так как, при этой естественной методе, всё предшествующее должно служить основанием всему последующему, то следует наблюдать, чтобы всё было закладываемо прочно. Прочно же вселяется в дух только то, что надлежаще понятно и тщательно передано памяти. Справедливо, что говорит Квинтилиан: «Всё учение утверждается на памяти; но напрасно будем мы учить, если из того, что мы слышим (или читаем), что-нибудь ускользает». Людвик Вивес то же замечает: «В первом возрасте жизни до́лжно упражнять память, которая крепнет от заботливого ухода; многое до́лжно сообщать ей, заботливо и часто. Таким образом, без затруднений расширяется память и становится в высшей степени восприимчивой»[6]. В другом месте, он же говорит: «Не до́лжно оставлять в бездействии память. Нет ничего, что в равной мере так охотно напрягалось бы и чрез то укреплялось и увеличивалось бы. Влагай в нее ежедневно что-нибудь: чем больше ты в нее вложишь, тем вернее она сохранит всё; чем меньше, тем невернее»[7]. А что это несомненно справедливо, тому научают примеры природы. Чем более соков всасывает в себя дерево, тем здоровее вырастает оно, и обратно, чем здоровее оно растет, тем более притягиваем к себе соков. Также и животное, чем лучше переваривает оно пищу, тем более и увеличивается, а сделавшись больше, требует и большего количества пищи, и лучше ее переваривает. Таким образом, величина всех вещей в природе прибывает, когда они растут. Итак, в этом отношении не следует быть скрягами относительно детей в их раннем возрасте (конечно следует и здесь поступать разумно); ибо это положит основание для вернейшего движения вперед.
ВОСЬМОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
34) Природа соединяет всё постоянной связью.
Образуя напр. птичку, она соединяет один член с другим, одну кость с другой, один нерв с другим и т. д., через всё целое. То же самое и с деревом: из корня вырастает ствол, из ствола сучья, из сучьев ветви, из ветвей почки, из почек листья, цветы и плоды, и наконец — новые ветви и т. д., так что, если бы на дереве было тысяча тысяч сучьев, ветвей, листьев и плодов, всё же дерево было бы одно и тоже. И если строение должно обладать прочностью, то, равным образом, вместе с фундаментом соединяются стены, со стенами стропила и крыша, и так далее; всё, как наибольшее, так и наименьшее, должно быть не только пригнано одно к другому, но и соединено между собой так, чтоб всё было между собой в прочной связи и составляло один целый дом.
35) Из этого следует:
I. Занятия целой жизни должны быть распределены так, чтобы представляли цельную энциклопедию, в которой всё вытекает из одного и того же корня, в которой всё находится на своем месте.
II. Всё, что ни преподается, должно быть так закрепляемо доводами (ratio), чтобы не было места ни сомнению, ни забвению.
Доводы же (rationes) суть именно те гвозди, те болты, те скрепы, которые обусловливают прочную устойчивость всякой вещи и не позволяют ей колебаться и расшатываться.
36) Скреплять же всё доводами значит: учить всему на основании причин[8], т. е. не только показывать, что такое известная вещь и какова она, но и то, почему она не может быть иной. Знать что-нибудь — значит получить полное знание вещи, с помощью доводов. Нпр., поставлен вопрос — как вернее сказать: «весь народ, илицелый народ»? Если бы учитель сказал только: выражение «весь народ» верно, — не приводя доводов, то ученик вскоре и позабыл бы это. Но если бы он сказал: целыйпоказывает качество, относящееся к каждому отдельному предмету и показывающее, что в нем нет недостатка ни в одной части, ни в половине, ни в четверти, и проч.; следовательно, выражение «целый народ» представляет противоположение к половинам, четвертям, восьмушкам предмета и проч.; напротив, все есть числительное имя, обозначающее совокупность, и потому оно одно и верно[9]; в таком случае едва ли можно допустить, что ученик мог бы забыть это, если он не туп в высшей степени. Итак, мы рассчитываем на то, чтобы ученики научались отчетливо и легко узнавать производство всех слов, причины происхождения фраз (или конструкции[10]) и основания всех правил учебных предметов (положения наук должны утверждаться не на отвлеченных доводах или предположениях, но на первичном (непосредственном) рассмотрении самих предметов). Это доставит ученикам, при значительном удовольствии, и огромную пользу, ибо проложит дорогу к прочнейшему образованию, так как при множестве изучаемых учениками вещей — раскрываются их глаза (чувства) для более самостоятельного познавания предметов.
37. Итак, в школах всё должно быть так преподаваемо, чтобы вместе с фактом излагались и причины его.
ДЕВЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
38. Природа соблюдает соразмерность между корнем и сучьями, сохраняя количественность и качественность (qualitas et quantitas) отношений.
Подобно тому, как корень развивается под землей сильнее или слабее, в такой же мере, ни больше — ни меньше, развиваются и сучья над землей. Так оно и должно быть; ибо если бы дерево только росло кверху, не будучи удерживаемо корнями, то не могло бы стоять; если же оно росло бы только книзу, то не приносило бы никакой пользы, потому что плоды растут на сучьях, а не на корне. Точно также и у животных: наружные члены увеличиваются в соразмерности с внутренними. Если внутренние находятся в хорошем состоянии, то и наружные будут находиться в таком же.
39) То же должно быть при образовании (юношества). Образование должно сначала возникнуть, развиться и окрепнуть во внутреннем корне разумения (in interiore intlliqentiae radice); в то же время следует заботиться и о том, чтобы развитие шло наружу, — в сучьях и ветвях, т. е. чтобы то, что сообщается для развития разумения, в то же время высказывалось и практически выполнялось, или ученики научались бы приводить в исполнение изученное.
40) Итак,
I. Всё, что воспринимается, должно быть изучаемо, в силу соображения, какую пользу принесет приобретаемое знание, дабы не учить чего-нибудь напрасно;
II. Что воспринято, то должно передаваться сообщением от одного к другому, дабы не знать чего-либо бесполезно. Ибо только в этом смысле может иметь значение выражение: «Твое знание ничтожно, если никто не знает о том, что ты это знаешь». Итак, не открывай ни одного «источника» без того, чтобы из него не истекли «ручейки». (Об этом подробнее говорится при рассмотрении следующего правила).
ДЕСЯТОЕ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ
41) Природа оживляет и укрепляет себя частым движением.
Так, птица не только согревает яйца при высиживании их, но для того, чтобы они равномерно согревались со всех сторон, она ежедневно переворачивает их. (Это можно легко наблюдать на гусях, курах и голубях, которые высиживают свои яйца у нас в домах). Но как только птенец вылупился, он упражняется в частых движениях клюва, ног, крыльев; распространяя их, он перелетает, влетает и делает другие различные попытки ходить и летать, пока не достигнет полной силы.
Дерево, чем чаще колеблется ветрами, тем скорее растет и тем глубже пускает корни. Да даже всем растениям приносит пользу приведение их в движение дождем, градом, громом и молнией; поэтому и говорят, что страны, подверженные бурям и грозам, производят и могучие дерева.
42) Точно также и строитель знает, что его строение высушивается и скрепляется на солнце и ветре. И кузнец, желающий закалить железо и превратить его в стальной клинок, несколько раз опускает его в огонь и в воду, и таким образом подвергает его попеременно то нагреванию, то охлаждению, дабы железо, вследствие частого размягчения, всё более превращалось в сталь.
43) Из этого следует, что образование не могло бы достигнуть прочности без возможно более частых повторений, которые в то же время должны быть возможно правильнее организованы. Какой же род упражнений лучше, тому научают нас естественные движения, служащие питанию живого тела, именно — сокращения сердца, пищеварения и распределения пищи. Ибо если в животном (да также и в растении) какой-нибудь орган жаждет пищи, чтоб усвоить ее, то он переваривает ее, и затем, чтобы самому напитаться (оставляя на свою долю часть пищи и ассимилируя ее себе), и для того, чтоб сообщить ее соседним органам, для поддержания целого. (Ибо каждый член служит другим и сам принимает их услуги). Равным образом будет умножаться и образование теми, кто духовную пищу всегда
I. будет отыскивать и воспринимать;
II. найденное и воспринятое будет переваривать, перерабатывать — и
III. переваренное будет делить между собой и другими.
44) Названные три степени выражаются следующими строками, написанными в подражание известным латинским стихам:
«Многое спрашивать, спрошенное
Усвоять, усвоенное сообщать:
Эти три вещи дают возможность ученику
Превзойти учителя.»
Спрашивать надо учителя, товарищей, книги, обращаясь к ним за советом в предмете неизвестном. Усвоение является, — надо узнанное и сознанное передать памяти и, для большей верности (так как немногие обладают столь счастливыми способностями, что могут во всех случаях полагаться на свою память), записывать.Сообщение имеет место, когда узнанное пересказывается товарищам или кому случится. Первые две степени известны уже в школах, третья еще недостаточно известна; но было бы в высшей степени полезно, если бы она была введена. Ибо справедливо: кто обучает других, тот обучает сам себя, и не только потому, что повторением воспринятого укрепляет в себе знание, но и потому, что находит случай вникнуть глубже в дело. Потому-то высокоодаренный Иоахим Форций[11]свидетельствует, что всё, что ему случалось когда-нибудь услышать или прочитать, испарялось в течение месяца; но тем, чему он учил других, владел так же хорошо, как своими пальцами, и не думает, чтоб что-нибудь, кроме смерти, могло вырвать из него это знание. Потому он рекомендует учащимся, желающим сделать большие успехи, подыскивать себе учеников, которых бы они ежедневно обучали тому, чему сами учатся, хотя бы им пришлось находить учеников ценою золота. «Лучше будет, говорит он, чтоб ты пользовался твоими дарованиями, только бы нашлись люди, которые захотели бы слушать тебя — когда ты сам еще учишься».
45) Но было бы весьма целесообразно и послужило бы к верной пользе многих,если бы в каждом классе учитель ввел между своими учениками этот удивительный (admirabile) род упражнения, именно таким образом: при каждом уроке учитель, рассказав вкратце предмет урока и объяснив ясно смысл слов, равно показав и практическое применение изученного, заставляет встать одного из учеников и повторить всё сказанное им в том же порядке (как будто бы теперь он сам был учителем других), объяснить теми же словами урок и показать применение его на тех же примерах, а учитель тотчас же поправляет ученика, как только тот ошибется. Потом вызывается другой, который должен сделать то же, что и первый ученик, в то время как другие ученики слушают; затем третий, четвертый, и столько, сколько окажется нужным для того, чтоб убедиться, что все поняли урок и уже могут передать и повторить его. Я рекомендую держаться здесь того порядка, чтобы более способные были вызываемы прежде, дабы менее способные, ободряемые примером первых, могли легче следовать за ними.
46) Подобное упражнение принесет несомненную пользу и именно в следующих отношениях:
I. Этим путем учитель приобретает себе постоянно внимательных учеников. Так как каждому предстоит быть неожиданно вызванным и повторить весь урок, каждый находится в опасении пред самим собою и пред товарищами, то волей-неволей он откроет уши, дабы ничего не пропустить. Свежесть внимательности всякого рода, укрепленная многолетним упражнением, сделает юношу внимательным ко всякого рода обстоятельствам в жизни.
II. Учитель получит большую уверенность в том, что всё, что он изложил пред учениками, действительно всеми верно понято. Если же он заметит, что урок не вполне понят, то немедленно, как в своих интересах, так и в интересах учеников, постарается разъяснить непонятое.
III. Когда одно и то же будет столько раз повторяться, то, наконец, поймут его и пустейшие головы, так что и они будут в состоянии идти тогда наравне с другими, между тем как более одаренные почувствуют в тоже время радость, что поняли урок вполне верно.
IV. Когда один и тот же урок будет таким образом много раз повторен, то все ученики настолько усвоят его, как будто долгое время исключительно им занимались, и увидят на опыте, что если они перечитают потом этот урок еще раз утром или вечером, то он как бы играючи и шутя (per ludum et jocum) запечатлевается в их памяти.
V. Так как при таком повторительном методе ученик привлекается к некоторого рода учебному делу, то в дух его вселяется известная бодрость, ревность к учению, и в нём образуется навык непринужденно говорить о каком-нибудь предмете пред большим обществом, а это принесет ему огромную пользу на всю жизнь.
47. Таким образом, ученикам будет возможно и вне школы, когда они сойдутся или пойдут гулять, делать различные сравнения и вести разговор о предметах, о которых они узнали более или менее долгое время тому назад или на который только что натолкнулись. Для этой потребности, пусть они, когда сойдутся в достаточном числе, изберут одного из своей среды для исполнения роли учителя (либо по жребию, либо по голосованию), и поручат выбранному ведение рассуждений. Если же кто-нибудь из избранных своими соучениками для таких занятий стал бы отклоняться от них, то его следует серьезно наставить. Ибо я требую с железной непреклонностью, чтобы не только никто не уклонялся от случаев учить и учиться, но чтобы скорее все ревностно искали подобных случаев. Об упражнении в письме (также весьма действительном вспомогательном средстве для прочного успеха) будет подробнее говорено при описании народной и ученой школы (см. главы XXVII и XXVIII).

ГЛАВА XIX. Правила кратчайшего и скорейшего учения

1). «Трудна задача, да и слишком уже далеко заглядывает», — скажет кто-нибудь. Сколько надо учителей, сколько библиотек потребно, сколько нужно труда на такое всеобъемлющее обучение? Я отвечу: пусть так, но если и книг потребуется не огромное множество, и работа не протянется до бесконечности, то дело еще можно будет устроить. Ибо это искусство столь же необъятно далеко и глубоко, как и самый мир, который должен быть подчинен разуму. Но кто не знает, что и громадное может быть представлено в сжатом виде, а обширные вещи в извлечении? Кому не известно, что ткачи наискорейшим образом сплетают тысячи тысяч нитей и производят рисунки, удивляющие своим разнообразием? Кому неизвестно, что мельники без труда перемалывают тысячи тысяч хлебных зерен и без всякого напряжения отделяют отруби от муки до возможной чистоты? Кто не знает, что техники, с далеко не обширными машинами и почти без всякого напряжения силы, поднимают и передвигают огромнейшие тяжести, и, как учит механика, тяжесть в один лот, привешенная к концу очень длинного колена неравноплечного рычага, уравновешивает тяжесть нескольких фунтов, привешенных на короткое колено? Итак, производить великое не всегда дело силы, но и искусства. Неужели только ученым (педагогам) искусства отказывали бы в помощи для остроумного исполнения их жизненных задач? В таком случае чувство стыда должно было бы принудить нас соревновать в находчивости с техниками и приискивать новые средства против тех трудностей, над которыми до сих пор трудилось школьное дело.
2) Но эти средства мы найдем не раньше, как узнаем болезни и их причины. Что же это могло бы быть такое, что затормозило работу в школе и ее успехи до такой степени, что большая часть учеников, в течение всего проведенного ими в школе времени, не только не изучали всех наук и искусств, но даже в преддверии не приветствовали их?
3) Бесспорными причинами такого состояния можно признать следующие:
Во-первых, в школах не было никаких определенных целей, до которых до́лжно было доводить учащихся в течение известных годов, месяцев и дней: всё сливалось одно с другим.
4) Во-вторых, не были определены пути, которые несомненно приводят к определенным целям.
5) В-третьих, то, что связано от природы, употреблялось не в связном виде, но раздельно. Обучали, например, новичков (literarum tirones) сначала только чтению, а письмо откладывали на несколько месяцев. В латинской школе заставляли ребенка в течение нескольких лет возиться со словами без содержания, и тратили юношеские годы на изучение грамматики, оставляя изучение философии для более зрелого возраста. Точно также заставляли только учиться, и никогда учить других, между тем как всё это (чтение и письмо, слова и содержание, учение и обучение) должно было идти одновременно, — подобно тому, как при бегании должно одновременно поднимать и опускать ноги, при разговоре — слушать и отвечать, при игре в мяч — бросать и ловить мяч, как это мы видели выше в свое время.
6) В-четвертых, искусства и науки преподавались едва ли где достаточно энциклопедически (всеобъемлюще), но отрывочно. Заметил ли кто, чтобы где-нибудь науки и искусства ставились так ясно на виду пред учащимися, как отчетливо видим кучи дров или хвороста, которые в некотором роде тоже связаны между собой? Потому и случалось, что один хватался за одно, другой за другое, и ничье образование не было всеобщим и потому основательным.
7) В-пятых, ибо употребляли разнообразные и различные методы, — в каждой школе свою; каждый отдельный учитель употреблял свою методу, и даже более, один и тот же учитель, в одном и том же предмете, в одном случае применял одну методу, в другом — другую; а хуже всего было то, что учителя не оставались последовательны в одном и том же предмете, так что ученики едва ли когда могли верно понять, что собственно преподавалось. Оттого происходили задержки, остановки, и ученики, прежде чем приступали к новым учебным предметам, чувствовали отвращение и апатию к ним, так что, вследствие подобных ощущений, многие ученики не имели желания даже и отведать новые предметы.
8) В-шестых, не доставало способа обучать одновременно всех учеников одного класса; учители утомляли себя травлей отдельных личностей. Если же было много учеников, то учителям оставалось производить только ослиные работы[1], готовить ученикам либо случаи для бесполезного досуга, либо, если им на это время была задана какая-нибудь работа, — тяжелое мучение.
9) В-седьмых: если же было много учителей, то опять происходило новое замешательство, так как почти в каждый час принимались и занимались другим делом, не говоря уже о том, что многочисленность учителей, а также и книг рассеивала умы.
10) Наконец, в-восьмых, ученикам было предоставлено, без помехи со стороны учителей, читать и другие книги, как в школе, так и вне ее; причем полагали, что чем более пробегать авторов, тем более это чтение будет содействовать успеху, между тем как этим умножалось только число средств для отвлечения и рассеяния духа. Вследствие этого, не то было уже удивительно, что немногие проходили все учебные предметы, а то, что кто-нибудь был в состоянии найти выход из таких лабиринтов, — что впрочем выпадало на долю только отличнейших талантов.
11. Итак, на будущее время все эти препятствия и задержки должны быть устранены, и принято только то, что прямо ведет к цели, без обходов, или (как гласит обыкновенное правило): что можно выполнить с малыми средствами, на то не надо употреблять чрезмерных усилий.
12) Но пусть солнце неба послужит нам образцом, как превосходная мысль, взятая из природы. Ибо, несмотря на то, что оно подвергает себя многотрудной и почти безграничной работе (посылая свои лучи на землю и давая свет, теплоту, жизнь и силу всем элементам и минералам, растениям и животным, число которых бесконечно), — его все-таки достает на всех и — оно ежегодно вполне оканчивает круг своих обязанностей.
13. Поэтому мы рассмотрим различные роды и образ его действия и будем при этом применять их к вышеупомянутым формам ведения школы.
I. Солнце не занимается отдельными предметами, напр. одним животным, или одним деревом, — но освещает, согревает и наполняет испарениями всю землю.
II. Одними и теми же лучами оно освещает всё; одним и тем же сгущением облаков и потом разложением их орошает всё; одним и тем же ветром, одной и той же теплотой и холодом оно всё проникает.
III. В одно и то же время оно во всех странах, производя весну, лето, осень и зиму, заставляет одновременно всё распускаться, цвести и приносить плоды, причем нет того противоречия, чтобы созревание происходило здесь раньше, там позже, но всё созревает сообразно своей природе.
IV. Оно также соблюдает везде один и тот же порядок, сегодня и завтра, в нынешнем и следующем году, — одну и ту же форму при известного рода вещах, неизменно и всегда.
V. Оно производит каждое произрастение из его семени, а не из другого.
VI. Оно также одновременно производит всё, что и должно быть произведено в одно время: древесину с корой и сердцевиной, цветы с листьями, плод со скорлупой, стебельком и семечками.
VII. Оно производит всё в известной последовательности, так что одно другому пролагает путь и одно следует за другим.
VIII. Наконец, оно не производит ничего бесполезного, и если бы образовалось что-нибудь лишнее, то оно сжигает и устраняет его.
14) Подражанием этому будет, если:
I. школа, или покрайней мере класс — будут иметь только одного учителя;
II. в одном предмете будут употреблять только одного автора;
III. когда одна и та же работа будет задаваться всему классу;
IV. если все предметы и языки будут преподаваться по одной и той же методе;
V. если всё будет преподаваться с самых оснований, коротко и прочно, так чтобы разумение вещей открывалось как бы ключом, а вещи открывались бы ему сами собой;
VI. если всё, имеющее между собой связь, и преподаваться будет в связи;
VII. если всё будет сохранять неизменную постепенность, так чтобы всё сегодняшнее укрепляло вчерашнее, а завтрашнему указывало путь дальше;
VIII. и наконец, если повсюду будет устраняться всё бесполезное.
15) Если бы только привелось ввести это в школах, тогда нечего было бы сомневаться, что круговое течение наук совершится легче и без помехи, как никто не сомневается в том, что солнце в течение года закончит свое мировое течение. Теперь же перейдем к самому делу и посмотрим, могут ли эти меры и насколько легко могут — быть приведены в исполнение.

ПЕРВАЯ ПРОБЛЕМА. Каким образом один учитель может быть достаточен для целого класса, как бы много ни было в нем учеников.

16. Я не только утверждаю, что одному учителю возможно заниматься с несколькими стами учеников, но и вполне серьезно уверяю, что он должен это делать, ибо, как для учащего, так и для учащихся, этот способ наиболее целесообразен. Первый, без сомнения, с тем большим удовольствием будет вести свое дело, чем больше толпа, которую он будет видеть перед собою (подобно тому, как рудокопы, при открытии богатой руды, от радости плещут руками); и чем воодушевленнее будет он сам, тем более оживит и своих учеников. Точно также и для ученика — приятно более многочисленное общество товарищей (для всех составляет радостное удовольствие иметь поболее товарищей в работе), и полезно настолько, насколько они будут взаимно побуждать друг друга к работе и находить в ней наслаждение, ибо этот возраст имеет свои особенные побуждения к соревнованию.
Кроме того, если у учителя будет немного слушателей, то что-нибудь из урока может проскользнуть мимо ушей всех; если же учителя слушают многие, то каждый схватывает, что может, а при следующем повторении всё это воспроизводится и обращается всем в пользу, так как ум на ум, память на память действуют возбудительно. Короче, как пекарь, однажды замесив тесто, однажды затопив печь, выпекает многие хлеба, кирпичник обжигает многие кирпичи, печатник с одного набора отпечатывает сотни и тысячи экземпляров книг, так и школьный учитель — одними и теми же учебными упражнениями должен уметь одновременно и зараз занимать значительное количество учеников, и притом так, чтобы никто не оставался без внимания. Так же точно видим мы, что одного ствола достаточно, чтобы поддерживать целое дерево, как бы оно ни было обильно сучьями, и проводить по нём соки; видим также, что одно солнце в состоянии оживлять всю землю.
17) Но каким же образом это может совершиться? Рассмотрим на приведенных примерах, что совершается в природе. Ствол не доходит до всех крайних веток, но, занимая свое место, сообщает сок главным сучьям, стоящим с ним в непосредственной связи; эти передают другим, эти опять следующим, и так далее, — до самых крайних и малейших частиц дерева. Так точно и солнце — не опускается на отдельные деревья, растения и животных, но с высоты своей посылает лучи и озаряет вместе целую половину земного шара, доставляя отдельным существам потребные для них свет и теплоту. Но при этом следует в то же время иметь в виду, что положение местности может благоприятствовать действию солнца, так как лучи, собравшиеся в котловинах долин, в сильнейшей степени согревают прилежащую окрестность.
18. Итак, если дело будет установлено по этому образцу то и одного учителя будет вполне достаточно для весьма большой массы учеников. Именно:
I. если он разделит всю массу на известные группы (tribus), напр., на десятки[2] и над каждым десятком поставит надзирателей (inspectores), а над ними опять старшего, и т. д.
II. Если он никогда не обучает учеников по одному, ни частным образом, вне школы, ни при общественном преподавании, но всех одновременно и зараз. Итак, учитель не подходит ни к кому в особенности и не дозволяет, чтобы и отдельные ученики подходили к нему; напротив, он сидит на кафедре (с которой все должны его видеть и слышать, подобно солнцу, разливающему на всех свои лучи); все же ученики направляют к нему свой слух, зрение и мысли, живо схватывают то, что он сообщает им в своем рассказе и что показывает рукой или на картинах. Таким образом, по пословице, «из одного горшка удастся побелить не две стены, а все зараз».
19. III. Нужно только искусство направлять внимание всех учеников вообще и каждого в отдельности на учителя и зарождать в них уверенность, что уста учителя — источник (чем они и должны быть), из которого изливаются для них ручейки наук (scientiarum rivuli), и приучать их, как только источник этот открывается, тотчас же подставлять сосуд внимания (attentionis vas). Итак, особенная забота учителя должнасостоять в том, чтобы ничего не говорить, чтобы не выслушивать и ничему не учить, если нет внимания. Если где-нибудь слово Сенеки имеет значение, то это именно здесь: «Не говори ничего тому, кто тебя не слушает». А также и изречение Соломона: «Разумный человек имеет драгоценный дух (Причт. Сол, XVII, 23), — то есть дух, который человек не выбрасывает на ветер, но внедряет в сердце людей.
20. Но внимание возбуждается и поддерживается не только декурионами и надзирателями, на которых возложена подобного рода забота (если эти лица прилежно наблюдают за другими), но еще более самим учителем, а именно при следующих восьми условиях:
I. Когда учитель старается сообщать всегда что-нибудь интересное и полезное; ибо тем самым поддерживается внимание и возбуждается любознательность учеников;
II. Когда пред началом учения учитель заинтересовывает учеников, рекомендуя им предмет, о котором будет беседа, или когда он возбуждает учеников, вызывая их вопросами; это можно сделать при помощи пройденного, пользуясь связью последнего с новым предметом, или вообще с помощью известного, так, чтобы ученики заметили невежество свое относительно предмета и возбуждались к более живому воспринятию объяснения его;
III. Когда учитель, стоя на возвышенном месте, видит всё вокруг и не допускает никого смотреть куда-нибудь в сторону, а только прямо на самого учителя[3];
IV. Когда он поддерживает внимание тем, что повсюду, где только возможно, будет вводить наблюдение посредством внешних чувств (как это было показано выше, в главе XVII, в третьем пункте, 8 правила.) Ибо это не только облегчает понимание, но содействует и вниманию;
V. Когда учитель по временам прерывает свою работу и говорит: «Ты, или ты, что я сейчас сказал?» — «Повтори»! «Ты, по поводу чего мы дошли до этого?» и тому подобное, смотря по тому, на какой степени знаний стоит класс. Если кто-нибудь будет замечен в невнимательности, то получает выговор и немедленно исправляется[4]: таким образом возбуждается ревностное внимание.
VI. Подобным образом, когда одного спросят, и он запнется, спроси тотчас второго, третьего, десятого, тридцатого, и требуй ответа, не повторяя вопроса.Всё это для той цели, чтобы все были внимательны к тому, что говорится одному, и обращали б сказанное в свою пользу.
VII. Может и так случиться, что когда тот или другой ученик чего-нибудь не знает, то учитель спрашивает целый класс, и тогда того, кто раньше и лучше всех ответит, хвалит пред всеми; дабы его пример возбуждал соревнование; ошибется ли при этом кто-нибудь, поправь его, причем и повод к ошибке (который без труда откроет проницательный учитель) обнаруживается и устраняется. Трудно поверить, как велика будет от этого польза для возможно скорого успеха.
VIII. По окончании урока, предоставь ученикам случай спросить учителя о том, о чем они желают услышать пояснение; так как в продолжение истекшего учебного часа, или прежде, в учениках могло зародиться и сомнение о чем-нибудь. Не идущие к делу расспросы не должны иметь места; спрашивать разъяснения у учителя должно вслух, и кто нуждается в разъяснении, тот может спросить или сам, или чрез своего надзирателя (в случае если последний окажется не в состоянии сам дать просимый ответ), дабы всё обращалось на благо всем, как спрашиваемое, так и ответ. Того, кто чаще возбуждает полезные вопросы, следует чаще и хвалить, дабы не было недостатка в образце прилежания и рвения.
22. Такое ежедневное упражнение внимания принесет юношам пользу, не только для школы, но и для всей последующей жизни. Если они такими упражнениями, продолжающимися в течение нескольких лет, приучатся исполнять то, что следует исполнять, то и впредь будут делать всё с полным присутствием духа, не ожидая напоминаний и подталкиваний со стороны других. И если школы будут таковы, то разве нельзя было бы рассчитывать на плодоноснейшее приращение умных голов?
23. Но может быть сделано возражение: «Ведь нужно же надзирать за отдельными учениками, — в какой чистоте сохраняет каждый свои книги, правильно ли он записывает уроки, тщательно ли выучивает их на память. Если же число учеников велико, то на это потребуется много времени». Я отвечу: Вовсе не необходимо, чтоб все были переспрошены, или чтоб книги всех осмотрены. Ибо, так как учитель имеет для содействия себе декурионов, то эти и должны наблюдать, каждый за порученными ему учениками, дабы всякий ученик непременно правильно исполнял всё требуемое.
24. Но и сам учитель, подобно старшему надзирателю, может обращать внимание то на одного, то на другого, преимущественно затем, чтоб испытать, насколько заслуживают доверия те, которым он не вполне доверяет. Напр., урок, заданный наизусть, рассказывает первый, второй, третий, и кого бы учитель ни вызвал, из высших, или из низших учеников, остальная масса слушает. Таким образом, все должны быть готовыми к ответу, так что ни один не остается без ожидания спроса. Если учитель замечает, что спрошенный отвечает успешно, и получает уверенность, что и остальное ученик знает так же, то может приказать другому продолжать. Если и у этого ответ пойдет отчетливо, то у третьего он может спросить какое-нибудь правило или один параграф и т. д. Таким образом, по испытании немногих — он может оставаться спокойным относительно всех.
25. Точно так же нужно поступать и при упражнениях под диктовку, если таковые случатся. Надо заставить одного или другого, а если окажется неудобным, то и многих, прочесть громко и отчетливо, с ясным обозначением периодов; остальные между тем следят по своим тетрадям и исправляют ошибки. Время от времени он может беглым взглядом осматривать также и самые тетради — то одного, то другого ученика, и кто будет пойман в небрежности, тот подвергается заслуженному взысканию.
26. Исправление стилистических работ требует уже, по-видимому, большего времени; но и здесь можно облегчить свою задачу, следуя по тому же пути. Напр., при упражнениях в переводе с одного языка на другой — пусть поступают так: после того, как декурионы удостоверились, что все приготовили свою работу, заставляют встать одного ученика, который вызывает по своему выбору другого, как своего противника (antagonista). Когда другой тоже встал, первый читает свой перевод по периодам, между тем как все внимательно слушают; учитель же (или по крайней мере декурион) стоит рядом, для наблюдения и поверки правописания. Когда ученик прочитал фразу, то останавливается, а противник поправляет, когда заметит какую-нибудь ошибку. Тогда предоставляется другим ученикам из того же десятка (декурии) произвести свое суждение, потом уже всему классу, и, наконец, высказывает свое замечание учитель, если найдет еще что-либо, о чем нужно напомнить. Между тем все следят по своим тетрадям и поправляют, если найдут подходящие ошибки, за исключением противника, который, не исправляя своей работы, должен подвергнуть ее общему обсуждению. Когда таким образом первая фраза будет обсуждена и наилучшим образом отделана, переходят к другой фразе, и так до конца. Потом, таким же образом прочитывает свою работу противник, и тот, который вызвал его, наблюдает, чтоб он не читал, вместо неисправленного, исправленное; теперь, как и прежде, совершается цензура над отдельными словами, выражениями и предложениями. Затем таким же образом и другие делают что-нибудь подобное, насколько позволит время.
27. Декурионы же обязаны наблюдать за тем, чтобы пред началом исправления все приготовили свою работу. В продолжение времени исправления — они должны следить, чтоб ученики по замеченным чужим ошибкам исправляли свои собственные.
28. Следствием этого будет то, что
I. для учителя уменьшается работа;
II. что из всего класса никто не остается в пренебрежении, но все обучаются;
III. изощряется внимание всех;
IV. сказанное по какому-нибудь случаю одному, обращается равномерно в пользу всем.
V. Разнообразие выражений, которое не может не встретиться у различных учеников, образует и укрепляет различным образом как суждение о предмете, так и употребление языка.
VI. Наконец, после того как покончится с первым, вторым, третьим учеником, окажется, что у остальных или мало, или вовсе не остается ошибок. Если же, затем, останется время, то вообще его можно употребить на то, чтобы ученики, имеющие какое-нибудь сомнение относительно исполнения своей работы, или же думающие, что лучше других исполнили ее, подвергали ее на общее обсуждение и тут же выслушивали свой приговор.
29. Что здесь для примера было говорено об упражнениях в переводах, то может быть легко применено по упражнениям в слоге (стилистическим), в красноречии, в логике, богословии, философии и друг.
Таким образом, мы видели, что один учитель может быть достаточен на сотню учеников, причем для него не более труда, чем с двумя учениками.

ВТОРАЯ ПРОБЛЕМА. Как можно сделать, чтоб все обучались по одним и тем же книгам.

Что разнообразие предметов рассеивает чувства, этого никто не отрицает. Поэтому, будет чрезвычайной выгодой[5]., во-первых, когда:
I. ученикам будет дозволено употреблять только такие книги, которые назначены для их класса, дабы постоянно применялось к делу слово, которое у древних говорилось совершающим обряды богослужения: «Сие совершай!» Ибо чем менее посторонние книги будут развлекать глаза, тем более классные книги будут назидать ум;
32. II. если будут все налицо однообразные школьные принадлежности, — доски, прописи, учебники, словари, системы искусств и проч. Ибо, если учители (как это случается) во время самого класса заготовляют для учеников таблицы для чтения, пишут каллиграфические образцы[6], диктуют правила, тексты или переводы текстов и проч., — то сколько времени теряется на это! Таким образом, будет очень полезно иметь заготовленными в достаточном количестве все книги, которые употребляются во всех классах; к тем же, которые должны быть переведены на родной язык, полезно иметь в то же время и перевод. Таким образом, время, которое следовало бы употребить на диктовку, извлечение и переводы, гораздо производительнее может быть посвящено самому объяснению, повторению и опытам воспроизведения.
33. При этом нечего будет опасаться поблажки, нерадивости со стороны учителей. Ибо как о проповеднике, который, прочитав из библии текст, объяснил смысл и применение его (для научения, увещания, утешения и проч.) и вложил в сердце слушателя, — до́лжно сказать, что он исполнил свою обязанность, если он даже и не сам перевел текст из источников, но заимствовал откуда-нибудь готовый перевод (ибо слушателям это всё равно): точно также и ученикам всё равно, сам ли учитель, или кто-нибудь другой, раньше его, приготовил учебный материал, если только то, что относится к делу, находится под рукой; учитель же должен только тщательно объяснить применение этого материала. Иметь же наготове необходимое чрезвычайно полезно; ибо при этом является более уверенности в избежании ошибок и дается более простора для практических упражнений.
34. III. Итак, соответственно законам легкости, прочности и выигрыша времени должны быть составлены для всех школ книги, которые заключали бы в себе всё изложенным в полноте, основательно и тщательно, дабы изображали собой совершенно верную картину всей вселенной (которая должна отразиться в умах). И, чего я решительно желаю и к чему неуклонно стремлюсь, книги эти должны быть изложены во всех частях вполне понятно и общедоступно, дабы они вполне могли служить учащимся светочем, дающим возможность свободно, даже без помощи учителя, понимать всё.
35. Для этой цели, желательно, чтобы эти книги были изложены в разговорной форме. Таким образом (1) возможно приноровить содержание и изложение книг к пониманию детей, дабы они не представляли предметы, понимание которых для детей либо невозможно, либо чрезмерно трудно; ибо нет ничего более искреннего и естественного, как разговор, с помощью которого человек постепенно и незаметно может быть доводим до цели. В этой именно форме сочинители комедий изложили всё, что ими было замечено относительно упадка нравов, для назидания народов; в такой же форме начертал и Платон всю свою философию, Августин всё свое богословие, и весьма многое Цицерон; все они писали так, имея в виду облегчить понимание читающих. 2) Разговоры возбуждают, оживляют и усиливают внимание, а именно посредством обмена вопросов и ответов, в их различных сочетаниях и формах, пересыпанных остроумными замечаниями; самое разнообразие и перемена лиц, ведущих разговор, не только освобождает ум от скуки, но, вызывая его на работу, возбуждает желание слушать. 3) Путем разговора и образование становится более прочным. Ибо, как мы вернее запоминаем то происшествие, которому мы сами были свидетелями, чем то, о котором только слышали рассказ, то и в головах учащихся прочнее запечатлевается то, что изучается наподобие комедии, или разговора (ибо это действует на нас так же, как будто мы что-нибудь не слышали, а видели), чем то, что мы услышали из голого устного изложения учителя, как то доказывает опыт. 4) Так как большая часть нашей жизни проводится в обращении в обществе, то юношество легко приготовляется к нему, если оно приучается не только узнавать полезное, но и говорить о том разнообразно, изящно, солидно и непринужденно. 5)Наконец, разговоры служат также и для легчайшего повторения, даже частно между учениками[7]
36. IV. Далее, хорошо также, если книги будут одного и того же издания, так что страница, строка будут согласны между собой, именно для справок и удобства записывания, дабы не происходило в этом задержки.
37. V. Но также этому будет существенно содействовать, если из всех книг каждого класса будут начертаны извлечения на стенах классной комнаты, или тексты (в сжатой форме), либо картины и рельефные изображения, чрез что ежедневно упражнялись бы чувства, память и духовные силы учащихся. Не бесцельно же было то, что, как повествуют древние, в храме Эскулапа были начертаны на стенах все предписания врачебного искусства, которые списал Гиппократ, тайно проникший в храм. Ибо и бог также наполнил огромный театр мира (Mundi theatrum) картинами, статуями и рисунками, как бы живыми характерными чертами своей мудрости, и хочет посредством их научать нас. (Об этих изображениях будет более говорено при специальном описании классов).

ТРЕТЬЯ ПРОБЛЕМА. Как можно сделать, чтобы все ученики в школе занимались в одно и тоже время одним и тем же.

38. Несомненно, что было бы весьма полезным, если бы все ученики одного класса занимались в одно и тоже время одним и тем же предметом; ибо это облегчило бы труд учителя и принесло бы более пользы ученикам. Тогда только один подстрекал бы другого, когда мысли всех обращались бы около одного и того же предмета и упражнялись на нём, причем ученики, по обоюдном сравнении работ, поправляли бы один другого. Как военачальник (militum tribunus) не производит упражнений отдельно с каждым рекрутом, но ведет на плац одновременно всех солдат и показывает им употребление оружия, род и способ действия ими, и как он требует, чтобы, в случае если он когда нибудь и будет обучать кого-либо из солдат отдельно, остальные всё-таки производили бы то же, устремляли на то свое внимание и повторяли то же самое; так же точно должен поступать и учитель.
39. Чтоб сделать это возможным, необходимо:
I. чтобы учебный курс начинался ежегодно только один раз, точно так же, как один только раз в году (весной) солнце начинает свою деятельность в растительном мире;
II. чтобы всё, что должно быть пройдено, было распределено на каждый год, каждый месяц, каждую неделю, каждый день, и даже на каждый час чтобы приходилась известная задача (pensum), дабы без всякого препятствия вести всех в одно время и доводить их до цели. (О чем подробнее будет сказано ниже, в своем месте).

ЧЕТВЕРТАЯ ПРОБЛЕМА. Как можно сделать, чтобы всё преподавалось по одной и той же методе.

40. Что для всех наук имеется только одна естественная метода, равно как одна только метода существует для искусств и языков, это будет показано в главах XX, XXI и XXII. Отклонение или различие в методах, если бы и пришлось их допустить, не настолько значительны, чтобы требовали установления нового вида (species) методы; они проистекают не из существа самой вещи, но зависят от усмотрения учителя; последнее же обусловливается как особым сопоставлением языков и искусств между собою, так способностями и успехами учеников. Таким образом, если повсюду будет применена естественная метода, то это послужит к выгоде учащихся, подобно тому, как для путников единственный и простой путь есть путь без распутий. О частных различиях в методах будет упомянуто в соответственном месте, при их специальном рассмотрении, когда утвердится незыблемо общее требование. 

ПЯТАЯ ПРОБЛЕМА. Как в немногих словах может быт раскрыт смысл многих вещей.

41. Наполнять ум массой книг и слов — бесполезное дело. Ибо кусочек хлеба и глоток вина наверное доставляют человеческому желудку более пищи, чем полный чан мякинной смеси. Одна маленькая золотая монета в кошельке имеет более ценности, чем сто свинцовых. А о правилах Сенека выразительно говорит: «Их надо сеять по роду семени, которое потребно не в большом количестве, но доброкачественное»[8]. Итак, сохраняет значение то, что было изложено в V главе: Человеку, как бы малому миру (μικροκόσμφ), врожденно семя знания, и стоит только внести в него свет, и он тотчас же будет видеть. Но кто же не знает, что для человека, работающего ночью, достаточен свет и от малого светильника? Итак, нужно выбрать или составить учебники[9] искусство и языков по объему малые, по пригодности наилучшие, которые представляли бы материал в сокращенном виде, в немногом заключали бы многое (Ср. XXXII, 10), т. е. которые представляли бы глазам учеников основной материал так, как он есть, в немногих, но избранных и для понимания возможно легких основных положениях и правилах, из которых всё остальное делалось бы доступным для разумения.

ШЕСТАЯ ПРОБЛЕМА. Как устроить, чтобы посредством одной деятельности выполнить двойное или тройное дело.

42. Что одновременно и с одной деятельностью возможно производить различные работы, это показывает сама природа на многих примерах. Дерево развивается, без сомнения, одновременно и книзу, и кверху, и в стороны; при этом одновременно происходит приращение древесины, коры, листьев и цветов. Это можно также наблюдать и на животных, члены которых укрепляются все в одно время. Но один и тот же член имеет многие отправления. Ноги, напр., поднимают человека, служат ему опорой, переносят его вперед, служат для поворота различным образом. Рот столько же входная дверь организма, сколько и дробильная мельница, и труба, издающая звук, по желанию. Одним вдыханием воздуха легкие освежают сердце, очищают кровь, производят звук голоса и т. п.
43. То же бывает и в произведениях искусства. В солнечных часах (sciothericon) один и тот же указатель, одной и той же тенью, может показать час, знак зодиака, в котором в то время стоит солнце, долготу дня и ночи, день месяца, и многое другое. В карете одно и то же дышло служит для того, чтобы поворачивать и останавливать ее. Но и хороший оратор и поэт поучает, возбуждает и услаждает одним и тем же произведением, хотя бы эти три свойства встречались и раздельно одно от другого.
44. Образование юношества должно быть устроено таким же образом, чтобкаждая работа приносила более, чем один плод. Общее правило этого способа состоит в том, чтобы всегда и везде относительное (relatum) рассматривалось со своим соотносительным (cum suo correlato); напр., слово и вещь, чтение и письмо; упражнение в слоге с упражнением в мышлении; обучение и учение, веселое и серьезное, и тому подобное, что можно придумать в этом роде, — всегда бы соединялось вместе.
45. I). Итак, словам до́лжно учить и учиться только в соединении с вещами, так точно, как вино покупается, продается и переносится с бочкой, шпага с ножнами, древесина является с корой, плоды — со скорлупой. Ибо что такое слово, как не шелуха и не оболочка для вещи? Следовательно, когда б и какому бы языку ни учились, хоть бы даже своему родному, до́лжно показывать вещи, обозначаемые словами; и, наоборот, ученики должны быть научаемы выражать в словах то, что они видят, слышат, осязают, вкушают, чтобы язык развивался и совершенствовался постоянно параллельно с рассудком. Таким образом, правило могло бы гласить так:Насколько кто понимает, настолько приучается и говорить, или, наоборот, кто что говорит, то он должен учиться и понимать. Не до́лжно никому дозволять говорить о чем-нибудь, чего он не понимает, или чего он не мог бы выразить. Ибо кто не может выразить своих мыслей, тот подобен статуе; а кто болтает без разумения, тот попугай. Но мы образуем людей и хотим образовать их с пользой, а это совершится, если постоянно речь и вещи, вещи и речь будут идти равным шагом (pari passu).
46. В силу этого закона, должны быть удалены из школы все сочинения, которые учат только словам, не присоединяя знания полезных вещей. Прежде всего до́лжно иметь в виду заботу о наиболее предпочтительном. «Надо стараться о том, говорит Сенека,[10] чтобы мы пользовались не словами, а внешними чувствами.» Нравится кому чтение, то дозволь читать вне школы, слегка и скоро, без долгого и трудного объяснения, или без заботливого стремления подражать; последнее лучше могло бы быть обращено на более полезные занятия.
47. II. Также упражнения в чтении и письме должны всегда иметь общую связь в изящно обработанном руководстве. Ибо для учеников, обучающихся азбуке, едва ли может быть придумано более действительное побуждение и более сильная приманка, как если их заставляют учить буквы посредстством написания их. Желание рисовать почти прирождено детям, а потому упражнение это доставляет им удовольствие; да и сила воображения сильнее возбуждается действием двух чувств. Когда потом они будут упражняться в более беглом чтении, то пусть выбираются такие статьи, которые должны быть изучаемы ими впоследствии, напр. такие, которые сообщают познание природы, правила морали, благочестия. Так же следует поступать, когда дети сначала учатся читать по-латыни, по-гречески, по-еврейски; весьма будет полезно, если ученики, переписывая и перечитывая уроки, будут повторять склонения и спряжения до тех пор, пока, наконец, не усвоится чтение, письмо и значение слов, пока не закрепится самое образование определения[11]. Здесь, следовательно, получится четверичный плод от одной и той же работы. Но такое, в высшей степени полезное, сбережение может быть распространено на всю область учебных занятий, дабы то, что приобретается при чтении, посредством пера превращалось в кровь и плоть, как говорит Сенека, или как говорит Августин, дабы успевая писали, а занимаясь письмом успевали.
48. III. Упражнения в слоге задаются обыкновенно почти без выбора предмета, или без внутренней связи между темами, отчего и происходит, что они суть исключительно упражнения в слоге, а ум мало или нисколько не упражняют. Да, бывает, что вещи, которые вырабатывались с огромным прилежанием, впоследствии становятся макулатурой[12] и не приносят для жизни никакой пользы. Итак, в слоге до́лжно упражнять на одном и том же предмете науки или искусства, на котором в этом классе упражняется и ум, — задавая ученикам либо истории (об изобретателях известного искусства, где и когда оно преимущественно процветало — и подобное), или извлечение, или опыты в подражании, так что одной и той же работою упражняется и слог и ум, причем всё это передается собственной речью.
49. IV. Каким образом возможно со скоростью обучать тому, что подлежит изучению, я показал в конце XVIII главы; но так как приведенный совет содействует не только прочности, но и скорости успеха, то он относится также и сюда.
50. V. Наконец, будет чрезвычайно полезно[13], если игры и забавы, которые даются юношеству для отдохновения ума, будут придуманы и приноровлены к тому, чтобы изображать детям в действительности серьезную сторону жизни и уже здесь давать им о жизни некоторое представление. Так, ремесла могут быть представлены в изображениях употребляемых при работе инструментов и орудий; то же может быть применено и к сельскохозяйственным работам, к политическим занятиям, к военному делу, к строительному искусству и другим вещам. Точно также и во врачебном искусстве может служить подготовлением для умов, когда в весеннюю пору ведут учеников в сад или в поле и объясняют им свойства растений, причем допускается состязание, кто знает большее количество растений. Итак, при этом не только обнаружится, кого природные наклонности влекут к ботанике, но уже заблаговременно возжигаются искры знания. Чтоб еще более подстрекнуть учащихся, можно также того ученика, который сделал наибольшие успехи, называтьдоктором, лиценциатом или кандидатом медицины. Точно также и при разных других упражнениях, напр., отличающиеся в военном деле могут получать названияполководцев, генералов, капитанов, знаменоносцев, — выдающиеся в политических делах — имена королей, советников, канцлеров, маршалов, секретарей, посланников и проч., равно консулов, сенаторов, синдиков, адвокатов и проч. Эти пустяки (nugae) приводят и к серьезным последствиям. И тогда мы выполним слово д-ра Лютера — так пленить в школе юношество серьезными занятиями, чтоб оно находило в них не меньшее удовольствие, как проводя целые дни за играми с мячиком. Таким образом школы, наконец, будут предвериями жизни.

СЕДЬМАЯ ПРОБЛЕМА. Как достигнуть всего постепенно?

51. Род и способ этого искусства я объяснил в XVI-й (5, 6, 7 и 8 положения) и в XVIII главах (5, 6 и 7 положения). Но для этой цели следует составить для класных занятий книги, которые в то же время заключали бы в себе и дидактические указания для учителей — касательно надлежащего и опытного употребления этих книг, дабы в постепенности образование, нравственность и религиозность могли быть доводимы до их высших областей.

ВОСЬМАЯ ПРОБЛЕМА. Об устранении и избежании препятствий.

52. Не без основания сказано: «Нет ничего бестолковее, как изучать и знать многое, что не может когда-нибудь пригодиться» — и еще: «Не тот мудр, кто знает многое, но кто знает полезное.» Сообразно этому, и школьная деятельность может быть облегчена, если сделают некоторые сбережения учебного материала. Это совершится, если будет устранено—
I. Ненужное,
II. Чуждое и
III. Слишком специальное.
53. I. Не нужно то, что не служит ни религиозности, ни нравственности, и без чего образование тем не менее может совершаться. Сюда принадлежат имена и мифы языческих богов и церемоний, а также разные лирические и драмматические шутки, часто легкомысленного и развращающего характера, и подобное. Если кому-нибудь непременно хочется прочесть когда-либо подобное в своих писателях, то пусть его прочитает дома; но в школах, в которых должны закладываться основания мудрости, не следует допускать этого. «Что за сумасшествие, говорит Сенека, при таком недостатке времени изучать излишние вещи!» Итак, ничто не должно быть изучаемо исключительно для школы, но для жизни, дабы приобретенное знание не разлеталось по ветру, как скоро ученики оставят школу.
54. Чуждо то, что не соответствует природным задаткам того или другого ученика. Если различны природные качества трав, деревьев, животных, и одно требует одного обращения, другое другого, и не всё в равной мере допускает одинаковое употребление, то то же самое относится и к природным способностям людей. Хотя и нет недостатка в счастливых талантах, способных во всё проникнуть, но нет также недостатка и в таких, которые в известных предметах до изумления слабы и тяжелы в понятиях. Иной — орел для умозрительных наук, для практических же занятий пригоден столько же, сколько осел для игры на лютне. Другой способен ко всем вещам, но только не к музыке, что в других встречается опять в приложении к математике, к поэзии, к логике и т. д. Что тут делать? Хотеть направлять природу туда, куда она сама не влечется, значит хотеть спорить с ней, и составляет дело бесполезных усилий. При этом либо вовсе ничего не достигнется, либо не получатся ничего такого, что могло бы окупить потраченный труд. А так как учитель есть служитель природы, а не ее господин, ее ваятель, ее преобразователь, то пусть не принуждает он насильственно, когда видит, что кто-нибудь из учеников принимается за что-либо без всякой к тому способности, — но утешит себя надеждой, что пробел этот, как это обыкновенно и бывает, восполнится чем-нибудь другим. Ибо если от какого-нибудь дерева отломают или отрежут сук, то другие сучья начинают расти тем сильнее, вся жизненная сила дерева устремляется на них. И если бы ни одного ученика ни к чему не принуждали против его воли, то не существовало бы ничего, что возбуждало бы в ком-нибудь отвращение и притупляло духовные силы. Беспрепятственно пусть каждый приступает к тому, к чему (по воле небесного провидения) влечет его сокровенно естественное стремление, и со временем, будучи на своем месте, он с большей пользой послужит богу и человеческому обществу.
55. Равно, если бы кто-нибудь вздумал преподавать наиспециальнейшее (напр., все роды растений и животных, также все производства ремесленников, названия употребляемых ими инструментов и подобное); то это было бы делом скучнейшей подробности и запутанности. Достаточно будет пройти в школе группы вещей с наиболее выдающимися (действительными) различиями, но вполне и основательно; остальное само собой узнается, когда представится случай. Ибо как тот, кто желает одержать над врагом быструю победу, не станет задерживать себя покорением всех маленьких местечек, но устремит свое внимание на главный предмет войны, — в той уверенности, что если он одержит над врагом победу в открытой битве и возьмет важнейшие крепости, все остальные местечки сдадутся добровольно, — до́лжно поступать так же и тут, заставляя дух усвоять самое важное, предоставляя мелочам последовать самим собой. К этому служат задержкой полные словари и лексиконы, называющие все слова, заключающиеся в целом языке; но так как добрая часть слов никогда не находит себе применения, то зачем нам обременять ими детей, заставляя последних выучивать все слова, или таскать их с собой?
Довольно о сбережениях при обучении и изучении.